Мальчик со шпагой - Крапивин Владислав Петрович - Страница 36

– Да, действительно. – Татьяна Михайловна кивнула. – Я помню. Вообще-то Каховский никогда не опаздывает.

"Один – ноль" – подумал Серёжа. И стал ждать. В споре главное – не спешить. Пусть другой человек скажет все до конца. А потом надо отвечать – коротко и четко. Как защита клинком. Когда защита, а когда и контратака. А если возмущаться, перебивать, скажут, что грубишь, вот и все. И тогда, хоть лопни, не докажешь ничего.

Директор снял очки и так же, как карандашом, стал постукивать по столу.

– А скажите, Нелли Ивановна, – спросил он, – зачем вы этого… Грачёва… направили ко мне с дежурной?

Глаза у Нелли Ивановны сделались круглыми и несчастными. Она поднесла к груди сжатые кулачки.

– Да потому что сил моих нет! Я с ним воюю второй год! Это не ученик! Это… какое-то чудовище! Он делает все, что вздумается! А тут находятся дружки, которые его покрывают.

– Какой он мне дружок, – снисходительно сказал Серёжа. – Он еще маленький.

– А ты помолчи! – отрезала она. – Будешь говорить, когда тебя спросят.

Возражать было нельзя. А промолчать – значит показать, что виноват. Серёжа секунду подумал и покладисто сказал:

– Хорошо.

Директор и Татьяна Михайловна переглянулись.

– Вернемся к нашему главному вопросу, – предложил Анатолий Афанасьевич. – Ты, Каховский, утверждаешь, что убрал дневники ради Грачёва? Зачем? Спасал его, так сказать, от позора и бесчестья?

– От битья, – сказал Серёжа, и все внутри у него натянулось. – Его отец излупил бы за эту выставку, как… ну, не знаю даже. Как зверь.

– Это неправда! – возмутилась Нелли Ивановна.

– Это правда! – со звоном сказал Серёжа. – Если не верите, спросите Наташу Лесникову. Они с Грачёвым в одной квартире живут. Отец его все время бьет!.. А потом все удивляются, почему он такой псих…

– Серёжа, Серёжа, – предупреждающим тоном сказала Татьяна Михайловна.

Нелли Ивановна слегка растерянно произнесла:

– Я этому не верю, Анатолий Афанасьевич. У Грачёва такой деликатный папа. Я, наоборот, хотела его в родительский комитет…

Чувствуя, как летят все тормоза, Серёжа наклонился на стуле и, глядя прямо в рассерженные очи Нелли Ивановны, отчетливо сказал:

– Этот деликатный папа недавно так отделал Стаську, что он в синяках от шеи до пяток. А вы пишете: сорвал выступление.

– Вы это знали, Нелли Ивановна? – спросил директор.

– Я ничего не знала! Я повторяю, что не верю ни одному слову этого… этого…

– Серёжи Каховского, – сухо подсказала Татьяна Михайловна.

– Можно проверить, – сказал Серёжа. – Синяки не краска, за день не отмоются.

– А зачем ты убрал другие дневники? – спросил директор.

Он опять надел очки. Лицо у него было непонятное. То ли ему было все равно, то ли он сердился, но скрывал это. И если сердился, то на кого?

Серёжа не ответил на вопрос. Он сам точно объяснить не мог, зачем целиком опустошил "двоечную" витрину.

– Зачем же? – повторил директор.

– Как-то нехорошо было бы, – неуверенно сказал Серёжа. – У одного убрали, а у других стоят. А я ведь не знал, вдруг им тоже попадет…

– Вот как?.. – сказал директор. – А почему ты решил, что имеешь право вмешиваться в дела учительницы, изменять ее решение?

Серёжа даже удивился:

– Я и не думал, что имею право. Просто выхода не было.

– Не было? А разве ты не мог поговорить с Нелли Ивановной? Не мог объяснить ей?

– Нелли Ивановны в школе не было. Да и вообще…

– Что "да и вообще"?

Серёжа решительно сказал:

– Я думаю, она не стала бы меня слушать.

– Не "она", а Нелли Ивановна, – строго поправила Татьяна Михайловна.

Серёжа промолчал.

– Ладно, допустим, – сказал Анатолий Афанасьевич. – А про других учителей ты тоже так думаешь? Почему ты не посоветовался с Татьяной Михайловной? Мог бы и ко мне прийти. Ты решил, что и мы не будем тебя слушать?

– Нет… – растерянно откликнулся Серёжа.

– Так почему же? – с нажимом спросил Анатолий Афанасьевич.

– Я не догадался.

Директор откинулся на спинку стула и ладонями прихлопнул по столу.

– Вот видишь! Не догадался. И что же получается теперь? Ты хотел выглядеть борцом за справедливость, а стал нарушителем дисциплины. Причем грубым нарушителем.

Если он думал, что от этих слов Серёжа раскается и сникнет, то зря. Серёжа вскинул голову и посмотрел прямо в директорские очки.

– Я никак не хотел выглядеть! Я вообще про это не думал. Я думал про Грачёва и больше ни про что… Ну можно, я сейчас спрошу?

– Ну давай, – сказал директор, и Серёже показалось, что за очками мелькнули веселые искры.

Серёжа хотел точно подобрать слова, но получилось сбивчиво:

– Вот если вы идете по улице… А там бьют вот такого, вроде Грачёва… Ну, маленького. Вы же все равно полезете заступаться, правда? Вы же не будете думать, как тут выглядишь? А вчера ведь так же было. Ну, почти так же…

Директор опять взял карандаш.

– Логично, – сказал он вполголоса.

Потом спросил у Серёжи:

– А чего ты добился своим поступком? Убрал дневники, ладно. Однако ты же не мог помешать Нелли Ивановне рассказать на родительском собрании о плохом поведении этих ребят. Нелли Ивановна, очевидно, так и поступила. – Он повернулся к ней: – Я прав?

Нелли Ивановна раздраженно ответила:

– Ничего я не стала говорить и собрание скомкала. Объявила итоги четверти, вот и все… Я просто не знала, что подумать! Четырех дневников нет, все переставлено, переделано… В конце концов, откуда я знала: может быть, это вы или Елизавета Максимовна распорядились.

Она вдруг поняла, что сказала лишнее, и почти испуганно взглянула н Серёжу. И тут же рассердилась. И на себя за свой испуг, и опять на Серёжу.

– Ну что ж! Возможно выставка дневников – это была не лучшая выдумка. Но если все хулиганы из шестых классов будут лезть в учительские дела, как работать?

– Нелли Ивановна, – мягко сказала Татьяна Михайловна, – может быть, поступок Серёжи не следует называть хулиганством? Возможно, это горячность, ошибка, своеволие, но… Я учу его третий год и никогда не сказала бы, что Каховский хулиган.

– Нет, хулиган! – резко возразила Нелли Ивановна. – Если уж пошла об этом речь, я скажу. Бывают такие тихенькие до поры до времени, особенно в школе. А за стенами школы что они творят! Вы знаете, что выкинул Каховский летом? Со мной в институте учится Гортензия Павловна Кушкина, она старшая вожатая в девятнадцатой школе, а летом была вожатой в лагере "Смена". Она мне рассказала, как этот Каховский при всех, на линейке оскорбил начальника лагеря, а потом самовольно отправился домой. А когда за ним послали физрука, этот… "нехулиган" натравил на него собаку!

Серёжа вцепился в сиденье стула. Он посчитал про себя до семи. Но полностью сдержаться не смог.

– Все очень похоже на правду, – сказал он тихо, но язвительно. – Все почти так и было. Только чуть-чуть не так.

– Нет, так! – Нелли Ивановна даже притопнула. – И я не понимаю, почему из лагеря не сообщили в школу.

– А я понимаю, – сказал Серёжа. – Стыдно было. Им пришлось бы объяснить, почему я ушел.

– А почему? Ну-ка, скажи!

– Не будем отвлекаться, – перебил их директор. – Насчет лагеря мне известно, это другой вопрос. А сейчас вот что. Я думаю, Каховский извинится перед Нелли Ивановной за свой поступок и отправится в класс. Он и так уже пропустил пол-урока.

– Я не извинюсь, – негромко, но решительно сказал Серёжа.

– Каховский! – воскликнула Татьяна Михайловна.

– Почему? – сухо спросил Анатолий Афанасьевич.

– Потому что извиняться надо, если виноват. А если просто так, то зачем?

Директор поправил очки и спросил не сердито, а скорее с любопытством:

– Ты что же, считаешь, что ничуть не виноват?

– Может быть, виноват, – сказал Серёжа. – В том, что не догадался к вам пойти, чтобы сказать о дневниках… Но сейчас я извиняться не буду. Я не люблю, когда меня обзывают хулиганом и рассказывают про меня всякое… чего не было.