Мальчик девочку искал - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

"Может, правда?"

– Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?

– Бзяка буду.

Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.

– Говори, Август Головка…

Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.

– Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… – Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.

– Замечательно! – Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. – А теперь слушай…

Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка…" А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…" Затем – сбивчивые вдохи и выдохи…

Неужели это правда он, Авка? Чудеса…

– Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?

– Можно.

– Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?..

– До девочки?

– Ну да…

– Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…

– Когда потом-то… – прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…

Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:

– Кабы знать… Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель…

– Значит, всю жизнь так и мучиться? – горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.

– Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет… Разве что одно – забыть.

– Не забывается же…

– А вот это можно попробовать… Есть одно очень сильное средство…

– Это, что ли, как тех, за кота? – выговорил Авка печальную догадку. И подумал: "Может быть, пусть? Зато потом – облегчение…"

– Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется "Соната забвения". Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды – причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?.. Хочешь послушать сонату?

– Да! – с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.

Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.

– Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? – Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы-шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье – по размеру головы.

– Садись, Август Головка… – И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.

Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик… Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним – полупрозрачное, печальное и… ну, такое… Звенкино…

– Нет! – Авка быстро снял шуршащие полутыковки. – Не надо… Простите, ваше сиятельство, но не надо… Пусть…

– Вот как? – Баронесса подняла левую бровь.

– Да… – вздохнул Авка. И повторил: – Пусть… – И (странное дело!) слегка повеселел.

Две головы

В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.

– О! – удивился Авка, когда вышел.

– О… – удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.

– Привет! – сказал Авка.

– Привет… – грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: "Ну, как там?" Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.

Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как ни как, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.

Авка спросил:

– Тебя за что?

– За штаны… Помнишь, как я торопился после игры в чопки? Оказывается, надел штаны задом наперед. Прибежал на дежурство, встал в шеренгу и тут чуть не помер с перепугу. У всех левая нога желтая, правая красная, а у меня наоборот. Его величество прошел мимо, ничего не заметил, ему это все пофигу. А у старшего церемониймейстера аж рожу перекосило. Кулак мне показал из-за спины. А потом вызвал к себе и говорит: "Или пиши рапорт об увольнении со службы, или завтра отправляйся с визитом к ее сиятельству фон Рутенгартен"… А мне как увольняться-то? Без моего жалованья семейство с голоду зачахнет…

"Бедняга…" – И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:

– Иди уж. Там свободно.

Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:

– Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу поскор-рее!

Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.

– Постой! – Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. – Подожди, я только спрошу…

Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.

– Ваше сиятельство, простите… можно, я задам еще один вопрос?

Баронесса благосклонно кивнула.

– Ваше сиятельство, а кот… ну, тот, к которому привязали погремушку… Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?

– Конечно нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя… К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно… И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами… – Баронесса, кажется, слегка прослезилась.

– Большое спасибо, – выдохнул Авка. – А то у меня скребло внутри: что с ним стало?

– Значит, ты любишь животных?

– Ага… – почему-то смутился Авка.

– И у тебя тоже есть кот?

– Кошка. Заноза… Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы…

– Что-что?

– Да, две головы. По-научному это называется "аномалия"…

– Но ведь это большая редкость!

– Да. Но бывает…

– Послушай, Август, я тебя не понимаю!

– Что? – мигом перетрусил он.

– Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой… Маккой-Каккой?

– Вы… шутите, ваше сиятельство, да?

– Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным– давно в своем труде "Дурость и ум" ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда потом его объявили еретиком, но это не меняет дела…

– Я не читал…

– Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной… Тем не менее советую тебе побеседовать со своей… Боккой-Воккой.

– Но как? Она же не умеет!

– А ты пробовал задавать ей вопросы?

– М-м… нет, – вынужден был признать Авка.

– Вот видишь! Иди и попробуй… Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.

– Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он…

– Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет… Да не забудь отнести в школу квитанцию.

Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более, что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно, почему).

Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.