Лужайки, где пляшут скворечники - Крапивин Владислав Петрович - Страница 47

4.

Согласились, конечно, не сразу. Сперва Реад сказал, что это безумие. Даже если Максим и взлетит, то разобьется наверняка.

– Не разобьюсь! Ну… не наверняка! По крайней мере, это шанс! Все равно мы все… на краю…

– А ведь мальчик прав, – заметил рассудительный Тай-Муш. – Это действительно шанс уцелеть. Пусть спасется хотя бы он…

– Да вы что! – заполыхал возмущением Максим. – Вы думаете, я это для себя? Я шнуром от змея перетяну на тот берег канат. Здесь есть в кладовке несколько мотков, я видел!.. Я его привяжу там, и вы по канату – за мной! Если пристегнетесь поясами, можно переправиться, вода не сорвет…

– А если вы разобьетесь, как мы посмотрим в глаза людям? – запальчиво сказал корнет Гарский.

– Тогда вы никому не посмотрите, – жестко напомнил Максим. – Все ляжете здесь.

Как бывает в самых решительных случаях, проголосовали. Все – и офицеры, и унтеры. Все были за полет. Потому что, возможно, это как раз то чудо, на которое теплилась надежда.

…В кладовой с брошеным рыбацким хозяйством нашлось все, что нужно. Легкие бамбуковые шесты для сетей, клубки тонкого прочного шнура (из таких вяжут неводы), две бухты пенькового троса в дюйм толщиной. Нашлись даже маленькие кольца непонятного назначения. Их можно было надеть для канат для скольжения – и уже к ним пристегнуться ремнями.

Завесили палатками окна, засветили два фонаря, начали вязать каркас, похожий на трехметровую букву Х с перекладиной. Натянули прямоугольник палаточной ткани. Надо было бы для прочности подшить края, да некогда. Ладно, для короткого перелета сойдет и так…

Сделали узду, прикрепили к ней шнур. Максим сам привязал к нижним концам распорок пятиметровый канатный хвост – чтобы не опрокинуло в полете.

– Вы думаете, эта конструкция поднимет вас? – осторожно спросил Реад.

– Да! Я умею облегчать свой вес! Спросите Филиппа! Когда он нес меня с пораненной ногой, я нарочно делался легче!

– Было такое, – кивнул капрал Дзыга. – Говорит: «Тяжело тебе, Филипп? Сейчас полегчаю». И правда…

Реад, Филипп и корнет Гарский (человек, помнивший недавнее детство и запускание змеев) неслышно вынесли конструкцию через дверь (еле полезла). Тихо понесли к воде. Было нелегко: ветер нажимал на громадный змей, как на парус, еле удерживали. Хвост цеплялся за траву. Корнет Гарский цедил сквозь зубы школьные ругательства.

Враг, видимо, ничего не подозревал.

Вода вблизи уже не шумела, а трубила. Пена мутно светилась в темноте. В небе клочьями мрака летели через реку облака. Змей поставили на нижний край. Максим, морщась, вставил забинтованную ступню в веревочную петлю. Просунул в такие же петли кисти рук, вцепился в распорки.

– Натяните шнур и держите втроем. Когда поднимусь, начинайте отпускать, но не быстро, чтобы шнур был натянут. А когда отмотаются сто саженей, быстро ослабьте и я там опущусь…

Шнур был отмерен заранее.

– Если окажетесь в воде, ни в коем случае не отпускайтесь, мы вас вытянем, – сказал Реад.

– Ладно… Не окажусь я в воде. Только делайте все правильно… Вы готовы?

– Да, – отрывисто сказал Реад.

– Храни тебя Господь, птаха, – шепнул Максимушке Филипп.

– Натяните шнур! Еще… – Максим толкнулся здоровой ногой, и змей ровно взмыл на несколько саженей. У Максима все ухнуло внутри.

Змей косо пошел в высоту, оказался над водой, влажный воздух и водяная пыль ударили Максима по ногам. Он задергал правой ногой, стараясь поймать ею петлю, не сумел. Крутнуло, понесло… Еще. Еще… Не заорать бы… Он-то думал, что сможет управлять, а тут… Господи, когда это кончится?!

Змей остановил полет, задрожал в потоках воздуха на месте. Но не спускался. «Мама… Я не знал, что это такая жуть!»

– Да ослабьте же шнур! – завопил Максим, хотя это было бесполезно. Кто услышит сквозь гул воды?

Не услышали, но сообразили. Змей быстро пошел вниз. Углом врезался в траву, захрустел. Максима с маху ударило о землю и узловатые корни. В недавно пострадавшей ноге взорвалась новая боль. Максим заплакал.

Но, плача, он помнил о главном: не упустить шнур. Складным ножом отрезал его от узды, намотал на крепкий, торчащий из травы корень. Потом дернул три раза: я жив, привязывайте канат. Натянувшийся шнур задергался. Видать, привязывали.

А нога болела нестерпимо.

Шнур дернули сильнее, чем прежде, три раза подряд: тяните, суб-корнет…

Тянуть было нелегко. Тонкий шнур отчаянно резал ладони. Тяжелый канат не хотел двигаться через бурлящие потоки. Максим будто вытягивал из реки упрямую лошадь.

И когда уже совсем не было сил, кто-то перехватил шнур, шепотом сказал у плеча:

– Держись. Давай вместе…

По шепоту, по дыханию Максим понял: мальчик. Такой же, как он сам. Затеплел от благодарности и всхлипнул:

– Ты кто?

– Гель. Проводник… Должен был просигналить, где брод.

– Теперь уже не нужен проводник, – опять всхлипнул Максим. – Они нас взяли там… со всех сторон…

– Я понял, когда услышал стрельбу.

– А что, – продолжая тянуть, не сдержал укора Максим, – не могли послать сюда людей побольше?

Он имел ввиду: побольше числом. А мальчик, видимо, понял: постарше.

– Взрослые не могут…

– Не захотели, да? – со слезами прошептал Максим. – Узнали, что я ненастоящий, да?

– Не в том дело, – сквозь частое дыхание сказал маленький проводник Гель. – Здесь такая степь… Не пускает взрослых, путает дороги. Будто не хочет, чтобы кто-нибудь воевал. Будто устала от всех…

Мокрый канат пришел наконец в их изрезанные ладони. Вдвоем они поволокли его к одинокому ясеню (Гель указывал дорогу), обмотали вокруг ствола, затянули узел. Тремя рывками Максим послал кирасирам новый сигнал.

И потом они с Гелем долго стояли у ясеня, трогая натянувшиеся пеньковые пряди и ощущая движение боровшихся с водою людей.

Первым выбрался корнет Гарский. За ним стали появляться другие. Мокрые, злые и веселые. Порой ругались совсем не по-гвардейски. Но каждый шепотом говорил что-то хорошее Максиму. И мальчику Гелю – когда узнавали, что помощник.

Перетянули завернутые в брезент тела погибших. На той стороне остались теперь только барон Реад и поручик Дан-Райтарг.

Когда стали переправляться и они, противник что-то почуял: поднялась стрельба. Барон выбрался благополучно, а поручика вытащили с пулей в плече. Он ругался вслух. Не столько из-за раны, сколько из-за того, что другой пулей расщепило гриф привязанной к плечу гитары.

Пули посвистывали над берегом. Кирасиры и Гель залегли. Но скоро стрельба стихла. Видимо, люди горного полковника Док-Чороха поняли, что добыча ушла безвозвратно. Чего же зря тратить патроны.

Начался мутно-серый рассвет.

Все отошли дальше от берега, за чащу дубняка. Убитых оставили в этой чаще, чтобы потом вернуться, увезти их и похоронить достойно.

– А степь пустит? – шепотом спросил Максим у Геля.

– За ним и пустит…

При свете утра Гель оказался белоголовым, тонким и невысоким, помладше Максима. Одет был, как мальчишка из бедной рыбацкой деревни: в разлохмаченных у щиколоток штанах и рваной вязаной безрукавке. Но говорил по-городскому – точно и правильно, не хуже любого гимназиста. Потом оказалось – сын речного капитана, который был теперь среди офицеров добровольческой дивизии.

Из разбитого змея сделали носилки для Дан-Райтарга. Тот говорил, что рана пустяковая и он может идти сам, но какое уж «сам».

Когда встало солнце, двинулись через степь. Гель шел впереди и Максим рядом с ним. Сильно хромал, опираясь на саблю в ножнах, как на костыль. Филипп хотел взять его на руки, но тот – ни в какую. Шли медленно, без дороги, через траву, и шустрые кузнечики то и дело прыскали возле ног.

– А я умею дрессировать их, – сказал Гель Максиму.

– Покажешь?

– Ладно… А ты покажешь, как летать на змее?

– Ох, Гель… Я не знаю, получится ли снова.

– Но говорят, ты поднимался уже два раза.

– Гель… ты только не выдавай меня. Я наврал про первый раз, когда в гимназии. Там скандал был совсем из-за другого. Я назвал одного учителя ржавой поварешкой… А нынче ночью, на берегу… ну, просто не было выхода.