Голубятня на желтой поляне - Крапивин Владислав Петрович - Страница 57

Третья часть

КАРНАВАЛ

КОПЬЯ ВОЛШЕБНОЙ СТРАЖИ

Детский праздник лета в Старогорске бывает каждый год. Он открывается в начале августа и тянется целую неделю. Ребята стараются в это время не уезжать из города. А те, кто в летних лагерях и на дачах, к празднику спешат домой.

Ещё в июле на рекламных щитах, на тумбах, а то и просто на заборах появляются разноцветные плакаты:

Девочки и мальчики!

Скоро ваш праздник!

Все, кто хочет помочь

подготовить карнавал, концерты, состязания,

атракционы, праздничные шествия

и весёлые танцы у вечерних костров,

ПРИХОДИТЕ В ЛЕТНИЙ ПАВИЛЬОНГОРОДСКОГО ПАРКА!

Дело найдётся каждому!

ЖДЁМ!

Вот и сейчас по городу были расклеены такие объявления. С нарисованными клоунами, пёстрыми флагами, звёздами и трубачами. Некоторые плакаты были очень большие, один – даже с пятиэтажный дом. Он и висел на таком доме, на глухой узкой стене, которая выкодила в Почтовый переулок напротив нашей школы. На плакате нарисованы были мальчишки в голубой форме с аксельбантами, серебряными нашивками, с перьями и галунами на беретах. Двое мальчишек били в красные высокие барабаны со шнурами, а третий держал перед собой длинный свиток. На свитке – те же слова: "Приходите, помогайте, участвуйте…"

– Детский сад… – пробурчал Юрка.

– Никакой не "сад", – сказал я. – Там и старшеклассники участвуют. В прошлом году разве плохо было? А главное, узнаем, где какие будут иллюминации и фейерверки, чтобы зажечь искорку.

Юрка опять что-то пробурчал, но больше не спорил.

Мы пришли в длинный павильон, в котором было много ребят. Они таскали бумажные рулоны, связки флажков и фонариков. Шум стоял, где-то неумело и хрипло вякали фанфары.

Меня сразу узнала Марфа Григорьевна, боевая такая тётенька, она работает в парке много лет.

– А, Геля Травушкин! Какой ты молодец, что пришёл! Ты ведь хорошо рисуешь красками, да?

Я осторожно сказал, что не хорошо, а маленько.

– Ну как же "маленько"! Ты в прошлом году так замечательно разрисовал воздушных змеев! А сейчас надо раскрасить щиты волшебной стражи. Всякие там фигуры и гербы нарисовать… А ты, мальчик, что умеешь делать? – Это она к Янке.

Янка растерялся, пожал плечами. Я сказал:

– Он играет на скрипке. Как артист.

– Правда?! – обрадовалась Марфа Григорьевна. – Какая удача!.. Виталий Гаврилович, сюда! Для вас пополнение, скрипач нашёлся!

Подскочил круглый дядька с весёлыми глазами и с бровями, похожими на чёрные кляксы.

– Что? Скрипач? Кто? Ты? – Он уставился на меня. – А, нет, конечно… Вот ты! – Он прямо затанцевал перед Янкой. – Оч-чень замечательно! Как зовут? Янка! Преч-чудесно! Пойдём-ка, дорогой…

Он поволок оробевшего Янку к столику. Вытащил блокнот, стал что-то записывать, спрашивать. Янка отвечал шёпотом.

Марфа Григорьевна стала мне показывать картинки с рисунками рыцарских щитов и гербов. Я кивал и ничего не понимал. Потому что меня беспокоил Юрка. Он стоял неподалёку, у пластмассовой кадки с большой, но чахлой пальмой. Прищуренно поглядывал на "детсадовскую" суету и шевелил под щекой языком. Вот-вот плюнет и скажет: "Да ну вас вместе с вашими карнавалами". Но пока он молчал и только барабанил пальцами по краю кадки. Она была с землёй, но гудела, как пустая…

Виталий Гаврилович вдруг оставил Ямку. Шагнул к Юрке.

– А ты, друг мой, на чём играешь?

Юрка уперся в него насмешливыми глазами. И я понял: сейчас он вежливо скажет, что играет исключительно на нервах школьных педагогов. И нас вытурят отсюда.

Конечно, Юрка так и сказал. Но Виталий Гаврилович не рассердился:

– На нервах, это само собой. А ещё?

– Всё, – насупленно сказал Юрка.

– Не может быть. И на ударных не играешь?

– Я? – хмыкнул Юрка.

– Но ты же не станешь отрицать, что сейчас выстукивал "Токкату для ударных инструментов" Горнера? Третью часть.

Юрка шевельнул бровями. Приподнял подбородок. И проговорил со спокойной усмешкой:

– Даже и не знал, что в ней три части.

Виталий Гаврилович задумчиво оттянул и отпустил нижнюю губу – она щёлкнула, как резина. Несколько секунд разглядывал Юрку в упор. И решительно сказал:

– Пошли!

– Куда?

– На репетицию, друг мой! Мне нужны барабанщики.

Я глянул на Юрку с завистью и досадой. С завистью – потому что везёт же людям! В барабанщики мечтают попасть все старогорские мальчишки. С досадой – потому что Юрка откажется. Для него это, конечно, "детские пляски на лужайке". Разве его заставишь нарядиться в штанишки с позументами да в рубашку со шнурами и маршировать с барабаном на глазах у толпы?

Сейчас он ответит этому Виталию Гавриловичу…

Но Юрка странно молчал. Потом спросил, кивнув на Янку:

– А он?

– А он – скрипач. Каждому фрукту своя корзинка… Но вы рядом будете, все музыканты собираются в одном помещении. Пошли! Быстренько!

Что же, в самом деле всякому фрукту своя корзинка. Кому на скрипке играть, кому барабанить, а кому кистями размалёвывать фанеру.

Марфа Григорьевна составила из нас, из "художников", бригаду. В бригаде оказались четверо: тощая молчаливая девчонка Оксана, два брата-близнеца лет восьми, похожие на деловитых мартышек, и я. Мы работали на поляне за павильоном. Ловкие "мартышки" – Петька и Роман – подавали щиты и кисти. Океана с рисунков переводила на фанеру всяких львов, драконов и королевские лилии, а я их расписывал нитрокрасками. Краски противно пахли, но работа мне нравилась. Только тётя Вика застонет, конечно: "Ах, Геля, где ты себя так разукрасил!"

Наконец, когда мы расписали двенадцать рыцарских щитов, "мартышки" в один голос попросились обедать. Оксана ушла с ними. А я… мне тоже есть хотелось, но я ждал: может, вспомнят про меня Юрка и Янка? Может, заглянут узнать, как я тут?

Я сел в траву у дощатой стены павильона и стал соскребать с себя краску. В штаны и в майку она въелась намертво, но от рук и ног отслаивалась легко, тонюсенькими плёнками. Плёнки были прозрачные, как разноцветный целлофан. Я смотрел сквозь них на солнце. Посмотрю, дуну и пущу по ветру, как бабочку… И вспомнил, как Янка играл на скрипке, а вокруг носились жёлтые и красные солнечные пятна. А Юрка слушал, уперев подбородок в кулаки…

…– Гелька, – сказал Юрка.

Я вздрогнул. Повернулся. И не узнал Юрку.

То есть узнал не сразу.

В новенькой форме барабанщика он стал совсем не такой, как раньше. Тощенький сделался, даже маленький какой-то. Как в тот раз, когда я разбил ему нос. И лицо казалось незнакомым, непривычно торчали уши. Успели Юрочку аккуратно постричь, и теперь над ушами и на шее у него белела незагорелая кожа.

Я подумал, что Юрка похож на сердитого страусёнка Антона из многосерийного мультика "Слон Буби и его друзья". Такой же тонконогий, тонкошеий и насупленный, готовый огрызнуться. Было видно, что он стесняется своего парадного наряда с блестящими пуговками и с перьями на берете, но в то же время доволен, что попал в барабанщики.

Почему доволен? Может, он, как все мальчишки, тоже об этом мечтал, только скрывал? Или потому, что барабанщик – тоже музыкант, значит, поближе к Янке?

Ну, что ж… Я прищурил один глаз, а другим посмотрел на Юрку через жёлтую плёнку (голубая форма стала зелёной, а серебряные галуны золотыми).

– Ничего, – сказал я небрежно. – Красив…

Юрка сердито пошевелил щекой, сплюнул в траву. Но сейчас это ему не шло. Он сунул руки в карманы, но кармашки были непривычно мелкие, штаны съехали, чуть не упали.

– Тьфу, – ругнулся он. – Обрядили…

– Дали тебе форму, так радуйся, – сказал я. – А то ёжишься, как мышь в холодильнике.

Он зыркнул свирепо, но тут же примирительно сказал:

– Не понимаю, чего ты заводишься.