Дети синего фламинго - Крапивин Владислав Петрович - Страница 25

– Пускай посидит один, если хочет. Ему сейчас плохо.

Я послушался. Мы с Галем сели у огня в кругу ребят. Но я не мог не думать о Юльке. Я просто чувствовал спиной, как он в темноте, в двадцати шагах от меня, сидит, скорчившись, и тихо глотает слезы. Глотает свое горе, свою вину, свой стыд…

У костра все молчали. Всех придавила беда, и к тому же устали за день. И все будто договорились: не спорить сегодня, не ломать головы и не решать никаких вопросов. В конце концов, пока нам ничего не угрожало. Мы в западне, но и враги сюда не доберутся. Рыбы и хлеба на пару дней хватит. А дальше будет видно…

Все молчали и смотрели на пламя. Лук сидел, прижавшись к Соти, нога уже не болела, опухоль спадала прямо на глазах. И свежий бинт ярко светился от огня.

У Дуга золотились веснушки.

Я вспомнил недавний разговор и спросил Галя:

– А что за Синяя долина?

Галь шепотом рассказал, что в южной оконечности острова, среди отвесных гор, есть место, где растет множество плодов, гнездится множество птиц и водится множество животных. Там бьют чистые родники и никогда не бывает палящей жары. Но люди там не живут. Лишь развалины темнеют на месте брошенных деревень. По утрам, едва упадут на землю рассветные лучи, там выползает из расщелин тонкий голубой туман и наполняет собой воздух. Для детей этот воздух безвреден, а для взрослых смертельно опасен. Ни один взрослый человек не решается заходить в Синюю долину. Он знает, что, если подышит там хоть немного, через несколько недель погибнет от непонятной болезни, похожей на малярию… С помощью Птицы можно было бы добраться до Синей долины. Лучшего убежища для ребят не придумать… Но Дуг… Он ведь уже большой…

Выкатилась яркая луна. Огонь догорал, и больше уже никто не подбрасывал сучьев.

– Спать давайте, – уронил Дуг и медленно встал.

Стали подниматься и ребята.

Я сразу пошел к Юльке. Он уже не сидел, а лежал у стены, среди чахлых стеблей. Съежился и укрылся с головой. Только ноги торчали из-под куртки. Одна в башмаке, другая босая…

– Юлька…

– Что? – бормотнул он из-под куртки и не пошевелился.

– Пойдем спать, Юлька.

– Я и так… – сипло проговорил он.

– Так не надо, Юлька. Пошли в пушку.

Он откинул с лица лохмотья. Лицо при лунном свете казалось очень белым.

– А ты разве… – прошептал он. – Ты… тебе не противно?

– Ну и дурак же ты! – почти со слезами сказал я. – Вставай, пошли!

Он послушно пошел и забрался в мортиру. И как раньше, мы легли рядом на упругую подстилку. И снова светила в круглое жерло белая луна. Юлька уткнулся лицом в сухую траву.

А я… Не знаю, правильно ли это, но я почувствовал, что сейчас нельзя его больше жалеть. Ему только хуже от этого. Я сердито сказал:

– А теперь все рассказывай.

Он будто даже обрадовался. Приподнялся на локтях.

– Я расскажу, сейчас… Это так быстро случилось… Они меня затащили в подвал, а там говорят: “Покажешь, где проход?” Я говорю: “Какой проход?” “На бастионы”. Я говорю: “Не знаю”. А они смеются: “Все знаешь и все покажешь. Вместе пойдем…” Я сказал, что не пойду, а они опять смеются: “Все покажешь и расскажешь…” Если бы кричали и ругались, а то все со смехом. Еще страшнее от этого смеха… Кинули меня на скамейку, я затылком брякнулся так, что искры из глаз. Руки и ноги привязали… Я думал: “Пускай хоть как бьют, зубы сцеплю, умру, а не скажу. Только жаль, что маму с папой не увижу, но пускай… Ни словечка не выговорю…” А они бить не стали…

По Юльке вдруг прошла такая дрожь, что показалось, будто мортира затряслась. Потом он замер и шепотом сказал:

– Там над скамейкой балка, а на балке колесо висит, громадное, а из него гвозди торчат. Много-много гвоздей, и все ржавые. Длинные… Один стражник надавил какую-то палку, а оно заскрипело и прямо на меня. Будто накатывает… А другой, не стражник, а в простой одежде, длинный такой, с гнилыми зубами, ухмыляется: “Будешь говорить, мальчик?” И тоже что-то нажал… Я хотел зажмуриться, а глаза не закрываются. А гвозди все ближе, прямо совсем… Ну, я не выдержал, как закричу:

“Пустите!”

…Я сам не помню, Женька, что дальше получилось. В общем, я, кажется, все выдал. И где проход, и где порох… И про нас рассказал про всех…

Он опять лег лицом в траву. Видно, больше нечего ему было говорить. А я представил это колесо с гвоздями: будто оно надвигается на меня. Медленно и неумолимо. И это было еще страшнее, чем Ящер. “А кто из нас герой? – вспомнил я слова Дуга. – Кто из нас смог бы?”

Дуг смог бы, я это понимал. А мы, мальчишки?..

– Юлька, почему у тебя рот был в крови? – прошептал я.

Он опять приподнялся.

– Это уже потом… когда я лампочку раскусил…

– Какую лампочку?

– Ну, понимаешь, они меня повели на веревке, чтобы я проход показал, и фонарики взяли. Вроде палочек с электрическими лампочками на конце… Толпа стражников за мной пошла, а я впереди. Иду и думаю: “Что же я наделал!..” Когда в коридор пролезли, я говорю: “Дайте фонарик, а то темно, тут ямы”. Они дали. А я решил: как доберемся до склада, стекло раскушу и горящей ниточкой в порох… Только не вышло. Я зубы стиснул, ниточка сразу погасла. Тогда я веревку вырвал и побежал. Они там закричали что-то, запутались и отстали…

– Юлька… Слушай, Юлька! А если бы получилось? Ты бы первый…

Он тихо сказал:

– Если сразу, то, наверно, не больно…

Не помню, что мы говорили после этого. Видимо, я уснул внезапно и глухо. Но даже в этом сне, похожем на плотную черную вату, мне чудился Юлькин горький шепот:

“Если сразу, то, наверно, не больно…”

Проснулся я от озноба. И увидел в жерле мортиры синий круг утреннего неба.

Юлька с открытыми глазами лежал на спине. Лицо у него было острое, серое, с высохшими полосками слез.

– Ты что, совсем не спал? – спросил я.

Юлька не пошевелился, но ответил.

– Нет, я спал. Я даже сон видел, – печально сказал он. – Будто ничего не случилось и будто я такой, как раньше.

Я вдруг очень испугался. Мне показалось, что он может умереть от своих мучительных мыслей.

– Перестань ты, наконец! – крикнул я. – Ты и сейчас такой же!

– Неправда, – жестко ответил он. – Ты меня презираешь, только сказать не хочешь. А чего меня жалеть?

Разве я его презирал? Я мучился вместе с ним. Чувствовал себя таким же виноватым, потому что был ничуть не лучше. Даже трусливее. Я бежал от Ящера, испугавшись гибели. А Юлька не боялся смерти, он только испугался боли, не выдержал надвигавшегося ужаса.

– У тебя не хватило сил, вот и все, – сказал я. – Ты же еще не Юлий Цезарь. Ты просто Юлька.

– Я не просто Юлька, – возразил он. – Я Юлька-предатель. И я теперь не знаю, как жить.

Тогда, чтобы утешить и его и себя, я сказал:

– Но ведь по-всякому случается в жизни. Каждый может не выдержать… один раз. С непривычки… Я вот тоже: бросил меч и убежал от Ящера. Что же теперь? Умирать?

Юлька печально усмехнулся:

– Сравнил… Это была не измена, а просто отступление. От этого никто не пострадал.

– Но и от тебя никто! Наоборот, ты даже лекарство принес Луку!

– А проход…

– Ну что проход? Ты же сам хотел его взорвать. Получилось даже лучше, чем хотел: ты живой остался.

– И враги остались живые, – устало сказал Юлька. – А мы в капкане… Глупая это была мысль – взорвать. Могло и вам достаться. Это уж я от отчаянья… Ничего не соображал.

– Ладно, Юлька… – начал я и замолчал. Потому что говори не говори, а все было как было: он испугался и выдал врагам наши тайны. Куда от этого денешься?

Можно было понять и пожалеть Юльку: не взрослый же он, а маленький слабый пацаненок. Можно было простить. Но вина все равно висела на нем, тяжелая, как ядро мортиры…

– Эй, люди! А ну, скачите на солнышко! – раздался веселый голос Дуга. – Давайте, давайте! Выкатывайтесь! Из пушки – как из пушки!

Я прыгнул на землю и сказал Юльке:

– Пошли. Хватит тебе прятаться.