Дело о ртутной бомбе - Крапивин Владислав Петрович - Страница 12

Стране грозит гибель

1

Допрос продолжался больше часа. Митя устал стоять. И разозлился: сами-то сидят! Была бы здесь Лидия Константиновна, тогда, может, разговор шел бы иначе. А сейчас кому что он объяснит?

Он сказал темному, с неразличимыми лицами педсовету:

– Я же знаю, почему вы обвиняете именно меня. Потому что я чужой. Про такого легко сказать: он не наш, он только полгода назад пришел, мы за него не отвечаем. А наши все хорошие…

– Фу, как неправильно ты, Дима, рассуждаешь, – ненатурально обиделась "англичанка".

– Да не Дима я а Митя…

– Все равно ты совершенно не прав!

– А почему же? – возразила Кира Евгеньевна. – В словах Зайцева есть логика. Действительно, трудно предположить, чтобы кто-то из тех, кто обучаются у нас с первого класса, совершили подобное.

Будто на прошлой неделе не поймали двоих девятиклассников с "дозами" в карманах! Или они тоже "не с первого"?

– Можно, я пойду домой? – сказал Митя.

– Что-о? – выдохнул педсовет. Не все, но несколько ртов.

– А чего… Три часа уже. Я есть хочу.

– Мы т о ж е хотим есть, – с расстановкой сообщила завуч Галина Валерьевна. – И однако сидим здесь. По твоей милости.

– Вы – не по моей. Вы сами. Вы взрослые. Что хотите, то и делаете. А учеников нельзя морить голодом. Это раньше в старых гимназиях так наказывали: без обеда. А сейчас закон это запрещает.

– Какое глубокое знание законов! – Кира Евгеньевна, кажется, начала всерьез раздражаться. – А известно ли тебе, ч т о закон обещает за подобные шуточки с телефоном? Это пахнет спецшколой! Стоит обратиться в милицию, и…

– Ну так обращайтесь скорей! Я кушать хочу… – Митя опять ощутил тайное злорадство. Но усталости было больше.

Кира Евгеньевна сказала официальным голосом:

– Максим Даниилович, проводите семиклассника Зайцева в столовую. И проследите, чтобы он пообедал как следует. Ему понадобятся силы для дальнейшей беседы. А мы пока позвоним куда следует.

Митя украдкой обменялся взглядами с Жаннет: "Может, и ты пойдешь?" – "Нет, мне нельзя".

– Пойдем, семиклассник Зайцев , – с готовностью согласился князь Даниил.

В коридоре Митя спросил:

– Боитесь, что сбегу?

– Ничуть. Просто я, выражаясь твоими словами, тоже "кушать хочу".

Они спустились с третьего этажа на второй, длинным застекленным переходом добрались до столовой.

"Почему здесь всегда пахнет кислой капустой? Неужели в Царскосельском лицее воняло так же?"

Митя соврал педсовету. Есть не хотелось. Да и нечего было, остались только самые несъедобные блюда. Раздатчица тетя Фая, ворча, дала ему полтарелки горохового супа, рыбную котлету с пюре и компот.

Митя ушел с подносом к столу. Сюда же пришел и географ, хотя в столовой было пусто. Принес такую же котлету и кисель.

– Знаю, о чем ты подумал. "Даже здесь он не хочет оставить меня в покое".

– Правильно, – сказал Митя. Понюхал и отодвинул суп. Посмотрел на котлету и тоже отодвинул – на край тарелки. Начал нехотя цеплять вилкой пюре.

– А ты держишься молодцом, – заметил Максим Даниилович.

– Как же мне еще держаться, если не виноват?

– А вот здесь ты заблуждаешься…

– В чем? Что не виноват?

– В том, что придаешь этому факту значение. Какая разница: виноват или нет?

– Как это? – первый раз по-настоящему растерялся Митя. Уронил с вилки пюре на брюки.

Молодой доброжелательный географ, которого любили ученики (и главное – ученицы), объяснил почти ласково:

– Пойми: с одной стороны – ты, с другой – весь школьный механизм. Это с и с т е м а. Системе сейчас безразлично, виноват т ы или кто-то иной. Для администрации главное – что? Найти виноватого поскорее. Чтобы спустить дело на тормозах, дать тебе выговор и отчитаться в районо, что вопрос исчерпан. Чтобы высокое начальство не сделало крупных выводов. А то, глядишь, и зарплату начнем получать через пень-колоду, после самых заштатных школ. Кому это надо?.. И, кстати, ты правильно говоришь: "Вы меня обвиняете, потому что я тут недавно". В самом деле, ты удобная фигура. И никуда не денешься.

– Но если я правда не виноват!

– Я понимаю тебя… Но ты виноват в другом. Ты пытаешься противостоять системе. А это бессмысленно. И она этого не прощает… Ты, наверно, слышал про репрессии в тридцатых годах?

– Ну…

– Думаешь, все эти следователи, судьи в трибуналах и тройках и прочие деятели НКВД не понимали, что приговаривают невиновных? Прекрасно понимали. Но они действовали внутри тогдашней системы. Какой именно – другой вопрос. Кстати, любая система лучше всеобщего разброда и анархии, но это отдельный разговор… Тогдашняя система диктовала именно такое поведение. И вот что интересно: понимали это и обвиняемые. И тоже вели себя соответственно. Недаром тысячами признавались в том, чего никогда не делали…

– Вы хотите, чтобы опять стало так же? – тихо спросил Митя. Его прадед, инженер Федор Федорович Зайцев (интеллигент во втором поколении) в тридцать девятом году сгинул на Колыме. Осталась фотокарточка, где он держит на руках мальчика в матроске и бескозырке с надписью "Красин" – Митиного дедушку.

– Я ничего не хочу, милый ты мой, – проникновенно объяснил Максим Даниилович. – Пойми только: времена те ушли не совсем…

– На моего прадедушку написал донос товарищ по работе, – сумрачно вспомнил Митя. – Интересно, какой гад наклепал на меня?

– Едва ли ты это когда-нибудь узнаешь. Системе это не интересно, ей важен результат. А логичнее всего тебе было бы сказать: "Ладно, наплевать, я признаюсь". Для общей стабильности лицейского бытия.

– А как же справедливость?

– Справедливость – это понятие из житейской логики. А есть еще логика политическая. Они разные по своей природе. Обе правильные, но разные. Как эвклидова и неэвклидова геометрии. Слышал про такую, про неэвклидову? Это когда искривляются пространства…

Митя подумал. Постарался подобрать точные слова (все таки лицеист из класса "Л" – литературного).

– Пространства пусть искривляются. А справедливость искривляться не должна.

…И нечего Даниилычу путать какую-то поганую политику с геометрией таинственных пространств. Митя видел загадки этой геометрии не раз. В Елькиной стране Нукаригва.

2

В то утро, после ночного приключения, Митя поднялся рано. Едва родители ушли, он тут же включил компьютер. Перечитал вчерашнее. Погрузился в унылость. То, что вчера писал он с удовольствием, сейчас казалось бледным и никому не нужным… Дальше, правда, будет интереснее. Как чуть не потонули, когда открылась течь, как поймал их потом на берегу хозяин лодки. Ухватил под мышку Лёшку и понес. Мите, Вовке и Лариске поневоле пришлось идти следом, не отдавать же младшего члена команды на растерзание злодею… И как дядька запер их всех в сарае… Ну и что? Запер, а потом выпустил, даже уши не надрал, хотя обещал… Можно, конечно, что-то и придумать для пущего интереса. Какую-нибудь историю с подкопом и бегством. И как при рытье подкопа нашли сундук со старинными деньгами и таинственным письмом. И…

Но придумывать не было времени. Часики в углу экрана показывали 08.55. Елька вот-вот окажется у подъезда. А может быть, уже и там.

Лифт, повизгивая, отвез Митю вниз, прямо к почтовым ящикам. В своем ящике Митя разглядел сквозь глазок что-то желтое. Странное дело! Почта приходит лишь после одиннадцати… Ключик у Мити всегда был с собой. Жестяная дверца откинулась, Мите на руки упал большой конверт из оберточной бумаги. Без адреса, только с синей надписью из угла в угол: "Мите Зайцеву".

Отчего-то сильно волнуясь, Митя рванул слабо приклеенный клапан. Вытащил два фотоснимка. Крупные, блестящие. Одинаковые.

На снимке Митя, согнувшись, высыпал из ведра картошку в корзину дородной тетушки, а Елька – на переднем плане – стоял на руках, и ноги его в воздухе изображали хитрый иероглиф. А на перевернутом лице сияла крупнозубая улыбка.