Белый шарик Матроса Вильсона - Крапивин Владислав Петрович - Страница 18

Стасик задергал ручку, а дверь была тугая, открылась не сразу. Он без памяти взбежал по лестнице, упал через порог в комнату. Мама схватила его:

– Что с тобой?! Стасенька!..

– Там… кто-то… – И он разрыдался.

Появилась тетя Женя. Еле успокоили Стасика. Оказалось, что соседям привезли дрова, и дядя Юра, чтобы не развалилась поленница, прислонил к ней торчком двухметровое березовое бревно. Белый кругляк и торчал, как голова.

Дяде Юре влетело от жены, тети Маруси, хотя он, конечно, был не виноват. А Стасик от стыда сопел и прятал глаза, но прежние страхи его не отпускали. И через неделю мама сказала:

– Уезжаем мы отсюда, вот так. Договорилась я.

Бухгалтерша мебельной фабрики, где раньше работал Юлий Генрихович, согласилась обменяться жилплощадью. Ей, бухгалтерше, и ее матери была прямая выгода – и жилье будет просторнее, и к работе ближе. Конечно, обмен – дело хлопотное, надо получить разрешения и справки в милиции, в домоуправлении и у всяких других начальников. А те справок и разрешения давать не хотели. Но потом все-таки дали. Бухгалтерша выхлопотала на полдня фабричную полуторку, соседи помогли погрузить вещи. И вот Стасик, мама и Катюшка оказались на новом месте.

Эта комната была теснее прежней – большой, разгороженной надвое. И окна здесь неширокие, с чуть закругленным верхом и простым переплетом в виде буквы «Т». И все-таки Стасику новое жилье понравилось.

К дому, где он прожил свои девять с половиной лет, Стасик привык, но нельзя сказать, что любил его. По сути дела, это был двухэтажный бревенчатый барак, до войны он служил общежитием для холостых работников железной дороги, а уж потом переделали под квартиры. В здешнем же одноэтажном доме – старом, длинном и с горбатой крышей – Стасик сразу ощутил живую душу. Видно было, что строили дом старательно, любовно, чтобы жить в нем долго и защищенно от невзгод. Невзгоды, конечно, дом не обошли, сейчас он обветшал, осел. Жестяные дымники на трубах и украшения водостоков проржавели и помялись. Резьба наличников и подоконных досок – деревянные цветы и листья – потрескалась и местами осыпалась. Но ощущение прочности и уюта осталось.

И – самое главное! – дом этот стоял в двух шагах от Банного лога. Катерный переулок, номер три…

В день переезда выпал наконец пушистый снег, засыпал крыши и деревья. И на следующее утро Стасик прошелся по всему Банному логу туда и обратно. Было все не так, как в прошлый раз, без травы и листьев, но все равно красиво и сказочно. Как на заграничной новогодней открытке: укутанный снегом городок на горках. Все сверкало, с веток сыпались блестящие струйки, и лодки у заборов спали под перинами.

Таилась тут и опасность: могло случиться, что снежные колпаки на столбиках ворот и палисадников напомнят Стасику о мертвой забинтованной голове. И случилось! Словно кто-то на ухо подсказал ему такое сравнение. Но Стасик не поддался этому «кому-то»: «Фиг тебе! Это шапки снежных гномов и Деда Мороза!» Он не хотел отдавать свою сказку.

И само название «Банный лог» он не стал теперь связывать с банями и рассказом Юлия Генриховича об арестованном архитекторе. Оттолкнул их от себя. Хватит!.. А через несколько дней узнал, что до революции на этой улице была жестяная мастерская и владел ею некий Спиридон Банных, отсюда и пошло название.

Про мастерскую рассказала Стасику его новая соседка, пятиклассница со странным именем Зяма. Зямой звали ее все в этом доме. Лишь мать – высокая и грозная на вид тетя Рита – иногда кричала на всю округу:

– Зинаида! Сколько говорить: брось книжку и марш в сарай за дровами!

Но Зяма не очень боялась матери. И уж совсем не боялась своей бабушки. А больше ей бояться было некого, жили втроем.

Была Зяма длинная, белобрысая, с тонким капризным голосом. И характер был капризный, хотя и не злой.

Когда Стасик сперва не поверил про жестяную мастерскую (разве будут сохранять название в честь какого-то мелкого буржуя?), она скандально закричала:

– Ну и подумаешь, ну и не верь! Если сам такой глупый, спроси Полину Платоновну, она здесь с дореволюции живет!

Полина Платоновна тоже была соседка. Старая и одинокая. Она приходилась двоюродной сестрой чиновнику пароходной конторы Петру Марковичу Ткачеву, который в незапамятные времена владел всем этим домом (на воротах еще сохранилась ржавая табличка «Домъ П.М. Ткачева»). Жила Полина Платоновна в комнате с двумя окнами – такой же, как у приехавших сюда Скицыных. Комнаты эти соединялись дверью, а другая дверь вела от Полины Платоновны на общую кухню. Через кухню можно было попасть к Зяме, а дальше располагалась квартирка, где жили семидесятилетний Андрей Игнатьевич, его жена тетя Глаша и ее сестра тетя Аня. Сплошные «тети». Андрей Игнатьевич, когда увидел Стасика, заулыбался редкозубым прокуренным ртом:

– Ну и добро… Будет в доме еще один мужик. А то ведь бабья республика.

– Ты молчи про республику-то, – цыкнула тетя Глаша. – Язык тебе не укорачивали… бутало…

Почти все окна дома смотрели в Катерный переулок. А на дворе вдоль глухой стены тянулся навес, под которым хранились дрова, кадушки и старая мебель. Туда же были встроены дощатые сенцы с крылечками. У Андрея Игнатьевича крылечко, у Скицыных и еще одно – кухонное, через которое ходили к себе Полина Платоновна и Зямино семейство. Конечно, можно было пройти весь дом сквозь все двери, «навылет». Но кому понравится, если через твою комнату шастают соседи. Маме и Стасику пришлось ходить на кухню через двор. Но это пока Полина Платоновна не сказала:

– Да не стесняйтесь вы, ради Бога, ходите через мою келью. У меня же никогда не заперто, да к тому же днем я и дома не бываю. – Она, старенькая, седая, очень сутулая и со странно приподнятым плечом, все еще служила где-то машинисткой.

Мама обрадовалась. Потому что открывать дверь на двор – это каждый раз холоду напускать, а Катюшка и так нехорошо покашливала.

В комнате у Полины Платоновны Стасик всегда задерживался, чтобы поглазеть. Там столько интересного! Скрипучее кресло с потрескавшейся кожей и львиными головками на подлокотниках, пузатый резной комод с узорными кольцами из меди, на нем ларец со стеклянными окошками, в которых картинки из бисера: деревья, домики и олени. Настольные часы – тяжелое кольцо с циферблатом держат два голых бронзовых мальчишки с крылышками. А еще – разные фотографии в рамках, темно-золотая икона в углу, тяжелые переплетенные «Нивы» за стеклянными дверцами шкафа. Но самое главное – фисгармония.

Это такой старинный инструмент вроде пианино, только во время игры надо нажимать на педали, чтобы накачивался воздух. Звук получается, как у баяна… В Клубе железнодорожников, где раньше работала мама, стоял рояль, и Стасик научился на нем играть одним пальцем несколько песен: «Варяг», «Вечер на рейде», «Мы не дрогнем в бою…». И вот однажды, когда Полины Платоновны не было, мама ушла на рынок, а Катюшка спала, Стасик решился и поднял крышку фисгармонии. Придвинул стул.

Он быстро понял, как работать педалями и как переключать регистры, и стал подбирать «На позицию девушка провожала бойца». И настолько увлекся, что не заметил, как пришла Полина Платоновна. Обмер, когда она оказалась рядом.

– Ты немножко не так играешь. Давишь на «фа», а надо «фа-диез»… Вот слушай… Нажми педаль.

Куда там «нажми»! Стасик съежился, как пойманный воришка.

– Я только попробовал… маленько…

– Господи, да что ты испугался-то? Играй на здоровье… – Полина Платоновна отошла, присела, не сняв свою вытертую плюшевую дошку. – Левушка тоже любил на ней играть. У него слух был почти абсолютный… А вот надо же, в летчики…

Она смотрела на большую фотографию под стеклом.

Своих детей у Полины Платоновны никогда не было, а племянника Левушку, сироту, она воспитывала с малолетства до армии. Он поступил в летное училище и погиб в сорок третьем… А на портрете Левушка был еще мальчик, чуть постарше Стасика. Белокурый, с небрежно зачесанными набок волосами, с ясным таким и смелым лицом. Похож на Тимура из кино.