Альфа Большой Медведицы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 9

Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смотрит на нее. Все слушают Валерия.

– Когда мы шли на операцию "Черные ветры" и тральщик мотала волна, глуховато говорит он, – помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина – зрелище, которое видишь не часто.

А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: "Честное пионерское, не мы".

А когда группа «Ветер» дала слово, что через три дня соберет библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?

До сих пор наше слово было как закон. Давшему слово верили как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана… А теперь?

Тридцать девять человек смотрели на Серёжку и молча спрашивали:

"А теперь?" Может быть, не только его спрашивали, но и себя.

Вот если бы речь шла о другом каком-то деле, Серёжка огрызнулся бы уже десять раз. Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за грубость со взрослыми, что Бритый Ёжик однажды в походе отказался вставать на ночную вахту и заревел, когда его начали будить покрепче, что у Мишки Данько вечно мятая форма и, кроме того, он чуть не заработал годовую двойку по русскому. Он мог бы сказать, что сам Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада, когда лазил за сиренью (знаем для кого!).

Но все эти грехи, большие и маленькие, все-таки можно было простить. Они не нарушали главного. А главное нарушил он, Серёжка Коноплёв, – человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявшийся трудных походов, смело встречавший на паруснике семибалльные шквалы, гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами встречавший пионерское знамя.

И снова стало тихо и пусто вокруг.

– Что же теперь делать? – спросил Валерий. – Не громко и грустно спросил, совсем не для того, чтобы лишний раз упрекнуть Серёжку.

И все молчали. Было ясно, что в словах Валерия не один, а два вопроса. Во-первых, что делать вообще. Во-вторых, что делать с Коноплёвым.

Вообще делать было нечего. Просто с горечью запомнить этот случай. Потому что никуда не денешься: что было – то было.

А с Серёжкой?

– Как же нам быть? – громко и с легкой усмешкой спросил Сергей Семенов. – Что с тобой делать, бывший штурман Коноплёв?

И многие поняли, что за этой усмешкой и громкостью он прятал нерешительность: начиналось самое неприятное.

Серёжа встал. Можно было уже и не вставать, все равно. И все же он встал, подчиняясь давней привычке, опустил по швам руки. Только голову не поднял.

Он знал, что никто не станет считать его врагом. И разговаривать с ним будут, и футбол будут гонять вместе. И в кино бегать. И лишний раз не напомнят о том, что было. Но когда заполощут у пирса паруса, когда выйдут горнисты на склон горы и заиграют старый сигнал "Ветер с утра", когда мимо окон побегут с рюкзаками и веслами Вовка Голосов, Павлик Локтев, Мишка Данько, как же он, Серёжка, будет жить?

Вот если бы заплакать сейчас, сказать, что больше не будет никогда-никогда… Но заплакать было почему-то нельзя.

И, отвечая на прямой безжалостный вопрос, он одними губами сказал:

– Выгнать из пионеров и из флотилии.

Видимо, этим он спас себя.

Все-таки, сами понимаете, у каждого сердце не камень. Четыре года он был вместе со всеми. Шагал по горам, спал у костров, строил яхты и пел отрядные песни.

– Все-таки жалко же, – сказал Вовка Голосов и стал смотреть в угол. – С ума, что ли, вы посходили?

Как будто ему одному было жалко! Но что делать?

– Пусть просто так уйдет из отряда, – сказал Мишка Данько. – Не надо его ниоткуда исключать. Мы никому ничего не скажем. И в школе никто не узнает. Будет он в отряде шестого "А", запишется в какой-нибудь кружок… И будет вроде как все люди.

– Значит, в нашем отряде он не может быть пионером, а в другом может? Это правильно? – жестко спросил Сергей Семенов.

– Ну, я не знаю, – тихо сказал Мишка. – Наверно, неправильно. Только, по-моему, так можно. Ну, ради него…

– Лучше уж наоборот, – неожиданно предложил Павлик Локтев. – Пусть во флотилии остается, а галстук забрать.

– Ну, Ёжик! Сам же говорил: совет не утвердит.

– А какой совет? Нету никакого совета дружины, потому что каникулы. Да вы что думаете. Серёжка жаловаться пойдет? Пойдешь?

Серёжа мотнул головой: не пойду.

"Наверно, все надо не так, – торопливо и растерянно думал Валерий. – Наверно, с точки зрения педагогики, здесь делается что-то не то. И не так. А как надо? Вот тебе и педагогика".

Он не знал. И, наверно, никто не мог дать совета. Когда происходит такой случай, все старые правила никуда не годятся.

– Пусть решает сам, – твердо сказала Ольга Сватова. – Если хочет, пусть уходит из отряда. Ну, а если нет… Ну, тогда пусть все начинает заново… Уйдешь?

Серёжа покачал опущенной головой: не уйду.

– А галстук? – спросил дотошный Павлик Локтев.

– Тоже… Сам пусть решает.

Разбежались кто куда. Будто сразу про него забыли. На улице стояла солнечная знойная тишина. Даже малыши не возились в песочнице. И снова подумалось Серёже, что, может быть, ничего не случилось. Ведь все, как прежде, спокойно и светло. Но это был секундный обман. Ведь еще не стерты с фотографии проклятые чернильные следы. А вахтенный Андрюшка Копытов сейчас делает короткую беспощадную запись в журнале про недавний сбор отряда. В конце, перед сдачей дежурства, он, конечно, напишет: "Вахту здал". Не "сдал", а именно "здал". И получит очередной нагоняй от Сергея Семенова за безграмотность. И несмотря на этот нагоняй, он будет в тысячу раз счастливее Серёжки.

Серёжа ушел с солнцепека за угол, за кусты черёмухи, и, моргая, стал развязывать галстук.

Дома не горели. В озере никто не тонул. Лесные пожары щадили ближайшую сосновую рощу, яростные циклоны обходили наши края стороной, высоковольтные линии не обрывались, бандиты не нападали по ночам на уставший от похода отряд. Некого было спасать, негде рисковать, не с кем сражаться. Даже работать как вол было нельзя: строительство яхт кончилось, шла парусная практика. И требовалась лишь точность, уверенность, умение. Но ведь это – не подвиг.

Лишь один раз, во время ночной операции "Десант", Серёже показалось, что он может, что он должен рискнуть.

Охрана острова прозевала подошедшие из темноты парусники и не включила вовремя контакты взрывпакетов. Группа отчаянных малышей с тендера «Стивенсон» уже готова была высыпаться на отмель и заголосить "ура". А если пакеты начнут рваться у них прямо под ногами? Серёжа ринулся на нос парусника и хотел уже прыгнуть на берег, чтобы опередить ребят. Но Валерий крепко взял его за плечо.

– Куда? Не лезь без команды.

Он прыгнул сам, скомандовал малышам и вывел их по отмели правее опасного места. В траве запоздало начали хлопать безвредные "мины".

Тогда Серёжа испугался. Ему показалось, что все обязательно догадаются о его тайных мыслях. О том, что он геройством хочет добыть прощение.

И с тех пор он больше не надеялся на подвиги и риск. Стал жить, как все. И даже часто забывал о том, что с ним случилось. Лишь на линейках становилось неловко и грустно, когда, шагая навстречу знамени, малёк Валерка Свешников неумело колотил в его, Серёжкин, барабан. И непривычно было стоять с опущенной рукой, когда отдавали салют. Рука сама рвалась вверх, когда звенела команда: "Флаг пошел'" Несколько раз он отдавал салют вместе со всеми, и ему ничего не сказали. Серёжа понял, что его пожалели.