Хитрые уловки - Берристер Инга - Страница 24

Мартин вспомнил о том, как много раз он сидел вечером один в библиотеке, как готовил себе ужин и поглощал его в полном одиночестве, даже не используя великолепную столовую. Впервые он понял, что имела в виду мать, когда говорила: «Вот состаришься, и некому будет подать тебе стакан воды». «Да найдется в конце концов какая-нибудь очаровательная сиделка или добрая нянечка», — обычно отвечал он матери. Но сегодня до него дошел истинный смысл ее слов. Одиночество прошлых лет подступило к Мартину. И, хотя наверху в его спальне спала Джинджер, а рядом в корзинках дремали кот и собака, ему стало не по себе от мыслей о монастыре, в который он сознательно себя заточил. Никогда он больше не будет одинок. С ним всегда будет его Джинджер, милая прекрасная женщина, которая его преданно любит. И которую любит он.

Мартин захотел немедленно ее увидеть. Он почти бегом поднялся по лестнице, вошел в. спальню и присел на край постели, затем тихо разделся и лег рядом с ней. Веки Джинджер дрогнули: она почувствовала, как под весом Мартина слегка прогнулся матрас.

— Марти?

— Да? — отозвался он и обнял Джинджер. Она хотела сказать, чтобы он не трогал ее, но Мартин уже приник к губам поцелуем, мягко и с такой нежностью — конечно же ложной, — что ее глаза заполнили слезы.

— Не плачь, ты в безопасности, ты здесь со мной, Джинджер, теперь все хорошо, не надо бояться…

Все совсем не хорошо. Поцелуи Мартина становились все более страстными. Джинджер знала, что от них нужно уклониться, что необходимо оттолкнуть Мартина или выскочить самой из постели, но ее тело уже отозвалось на его призыв и Джинджер почувствовала, как она отвечает на его поцелуй, хотя мысленно и кричит: «Нет!»

Мартину она могла бы сопротивляться, но себе — никогда. Она так его хочет… любит его…

— Ты вся дрожишь, — сказал ей Мартин хрипло. — Тебе холодно? Дай, я согрею тебя…

Джинджер не мерзла, причина ее дрожи была вовсе не в простуде, подхваченной на склоне холма, куда завел ее коварный туман. Она дрожала от жара, который исходил от Мартина. От адского пламени, отблеск которого она чувствовала на своем лице: он хочет овладеть ею и обволакивает своей ложной заботой, завлекает тонко продуманной нежностью, он опять обманывает ее. Он всегда так ведет себя с женщинами? Он не любит ее и не любил никогда, она просто была ослеплена амнезией, амнезия перепутала все у нее в голове… Но он дотрагивался до нее так, словно всю жизнь только и ждал ее, словно она его избранница, он так занимался с нею любовью… Он занимался любовью с нею так, как если бы… как если бы…

— Джинджер…

Возможно, если бы она только закрыла глаза и безучастно замерла, он не тронул бы ее, оставил в покое. Не стоит, однако, просить его об этом. Джинджер не доверяла собственному голосу, ибо он мог дрогнуть и характерная хрипотца, как она знала, только распалит его.

Она не хочет Мартина. Так, во всяком случае, она говорила себе. Он жестоко обидел ее, поэтому и сейчас, когда руки сами потянулись к его волосам, из-под век сочатся жгучие слезы. Он здорово успел изучить ее тело, он играет на нем, как на музыкальном инструменте, с дьявольской виртуозностью. Она хочет его. У нее не осталось сомнений: плечи жаждут его поцелуев, груди ноют, вымаливая ласки, бедра судорожно сжимаются. Она хочет его нежности, она хочет его касаний, она хочет его любви.

Он заставил поверить ее в свою любовь. В чувства, на месте которых — теперь в этом нет сомнений — нет ничего. Фикция. Обман. Мираж.

Теперь Джинджер вспомнила все, но эмоциональный ответ ее тела на каждое прикосновение ладони Мартина настолько силен, что перед ним пасует всякая логика. Ее тело, чутко настроенное на его волну, уже отвечало, гудело в резонанс, и Джинджер не могла остановить бесовской концерт сплетения тел и падения душ.

Он настойчиво ласкает ее рот, его рука, скользящая по ее руке вот-вот коснется груди… Если это наказание за ее глупость, уязвимость — хорошо, она согласна терпеть. Скоро все кончится… Скоро ее тело переполнит тягучая тоска и Джинджер поглотит полное забытье, подобное смерти или сну. Тогда она освободится от власти Мартина, подавляющей ее чувственной силой.

Мартин целовал ее шею и волновал языком чуткую кожу у шеи, легкий бриз мурашек пробежал по всему телу Джинджер. Она обняла Мартина, и от ладоней побежало удовольствие узнавания шелковистых волосков, покрывающих его кожу. Сердце Джинджер ускорило пульс; она уступала ему, решив не пытаться дальше бороться с чувствами, которые становились сильнее с каждым дыханием и каждым стоном. Он играл с ее сердцем, играл с ее телом. Он легко играл с ее душой, уже устремившейся к нему навстречу.

— Как я тосковал без тебя! — шептал он ей. -Немногие ночи без твоей любви казались мне худшей из пыток.

Джинджер воздержалась от замечания, что это было его решение. Она вздрогнула, потому что большой палец уже ласкал ее сосок; Мартин склонился к нему и нежно поцеловал, а затем приник к нему и ласкал и мучил до тех пор, пока Джинджер не забилась в сладких конвульсиях и не застонала, бессильная остановить горячее наводнение чувств. Она не могла обуздать свое тело, знающее власть блаженства, которое еще предстоит, и упивающееся наслаждением от ласк, которое Мартин доставлял ежесекундно.

Джинджер чувствовала тугую дрожь его ответа. Он может ненавидеть, обижаться на нее, презирать, но он все еще хочет ее. Жажда удовольствия кислотными ручейками выжигает его мозг, он стал рабом ее сосков, ее живота. Он обожает ее женственные бедра и точеные колени, между которыми счастлив остудить разгоряченное лицо во время их любовного действа.

Столь же острое наслаждение приносило Мартину осознание его власти над Джинджер. Он упивался тем, насколько чутко реагирует каждая клеточка ее тела на касание ладони, на влажную дорожку, оставляемую языком вдоль позвоночника, на тепло его дыхания перед поцелуем.

Тело Джинджер разогрелось, и Мартин почувствовал запах ее свежего пота. Запах этой женщины сводит его с ума. Как хорошо, что она не пользуется духами и лишь изредка дезодорантом. Ее кожа пахнет провоцирующе эротично… Он быстро провел языком по ложбинке между ее грудей и спустился к низу живота. Джинджер почувствовала его горячее дыхание между ног. Она не противилась и развела бедра. Мартин подсунул руку ей под ягодицы, а другую положил на талию. Зрелище, раскрывшееся перед ним, потрясло его своей непостижимой земной красотой. Прекрасный полуразвернувшийся бутон, который скрывали темно-каштановые завитки, слегка повлажневшие за время их объятий, бесстыдно набухал у него на глазах. У Мартина перехватило дыхание.

— Я не должен, — сказал он. — Я не должен быть один…

— Я так хочу… — Ее дыхание выдавало сильнейшее волнение. Она запустила пальцы ему в шевелюру и направила его к жадному цветку, томящемуся в ожидании ласк.

Мартин умел доставить немыслимые наслаждения. Его губы словно никак не могли напиться, язык жалил и поглаживал возбужденную плоть. Джинджер потеряла контроль над собой, стонала и сжимала собственный сосок, другой рукой лаская волосы Мартина.

В какой-то момент наслаждение стало немыслимо острым, Джинджер вскрикнула, и в этот миг Мартин навис над нею, уперся руками в матрас и быстро вошел в нее.

— Джинджер! Любимая… — Сквозь осипший голос била дикая нечеловеческая страсть.

Джинджер цеплялась за него. В конвульсивных движениях, в бешеном ритме их жадного соединения она боялась потеряться, упустить ниточку, готовую в любой момент оборваться. Эта ниточка соединяла ее сознание с Мартином, его лицом, руками, поддерживающими ее и сжимающими до боли.

Где-то в самом отдаленном уголке сознания Джинджер сохранила знание того, что она находится в серьезной опасности и что происходящие противозаконно, но чувства отличались такой полнотой, что она стремилась слиться в одно с человеком, с которым она, возможно, не имеет никакого будущего. Красота того, что они создавали вместе, строилась на обмане и сама, конечно, окажется не более чем обманом, фикцией, иллюзией. Иллюзия распадется, разобьется вдребезги об остроту первого солнечного луча завтра же утром, но теперь… Теперь агонизирующее удовольствие, которое бушует в голосе Мартина, полном любви, любви и только любви. Джинджер вцепилась в плечи Мартина, ниточка сознания внутри нее порвалась и мучительная радость лопнула сжимающимися до сладкой точки и расширяющимися до бесконечности мыльными пузырями. Ей показалось, что она родила только что радугу, что вокруг них с Мартином образовался белый круг, за пределами которого мир утекал куда-то вниз по часовой стрелке. И на секунду ей почудилось, что ее обнимает светлое божество и что сама она уже не совсем человек.