Тысяча и один день - Громов Александр Николаевич - Страница 9

Так на одиннадцатом году жизни я впервые покинул пределы питомника. Нас загрузили в автобус и куда-то повезли. Везли долго. В автобусе резко пахло топливом и резиной, так что меня почти сразу начало мутить, и дорогу я запомнил плохо. Зато догадался повернуть голову и прочитать вывеску на воротах: «Министерство трудовых ресурсов Славянской Федерации. Мужской подготовительный интернат имени Юдит Полгар».

Все-таки наше заведение именовалось интернатом, а не питомником.

Из подготовительного интерната имени Юдит Полгар нас перевезли в интернат-училище имени Марины Расковой. Вскоре я узнал, чем знамениты эти люди: если первая наглядно доказала преимущество человеческого ума над мужским, обыграв в какую-то умную игру всех самцов на планете, то вторая водила в бой крылатые армады и лично погасила развязанную неразумными самцами общемировую бойню, уничтожив двумя бомбами город Нагасима, главный оплот мужского шовинизма.

В этом интернате я прожил лет семь. Территория была большая, побольше даже, чем в подготовиловке, хотя, в сущности, тот же загон с деревьями, подстриженными кустами и аккуратными дорожками. Не лес, а скорее парк. За его благолепием, понятно, следили мы сами: сегодня, скажем, первая группа, освобожденная ради такого случая от занятий, стрижет кусты и газоны, метет дорожки, завтра вторая и так далее. Семь возрастных групп, семь дней в неделе, очень удобно. Пожалуй, мы даже любили выходные дни – это когда можно выйти на дорожку и помахать метлой. А зимой – лопатой.

Глубже всего мы изучали два предмета: ремесло, выражавшееся в умении работать по дереву и металлу, а также новейшую историю, начинающуюся, как известно, от первой телепортации и Великого Пути Обновления, указанного Сандрой Рамирес. Было и еще кое-что: основы природоведения, математика вплоть до подобия треугольников, черчение, устный и письменный интерлинг, правила личной гигиены, уроки пользования сексатором и тому подобное – но самое интересное, конечно, происходило в мастерских. Здесь решалось, кто на что годен. Иных тупиц после нескольких неудачных опытов вообще не подпускали к станкам сложнее циркулярной пилы, кто-то навеки застрял на сверлильном или шлифовальном, многие освоили токарный, а некоторые, в том числе и я, со временем были допущены к фрезерному, да еще с программным управлением.

Наслаждение, иначе не назовешь это чувство, когда вместо брака у тебя впервые получается настоящая деталь, пусть поначалу и простенькая. А уж когда полностью освоишь хитрый станок, научишься за ним ухаживать и заставишь его работать, как тебе хочется, чем заслужишь сдержанную похвалу мастера, – наслаждение вдвойне! Песня! Оргазм!

Но и наказывали нас уже не хлыстом, а электрошокером. За мелкое нарушение можно было схлопотать слабый разряд, особенно если выказать покорность и сознание вины, – зато участники драк карались свирепо и беспощадно. Кое-кто потом навсегда остался заикой. Говорили, что несколько лет назад при усмирении особо буйного экземпляра наши наставники перестарались – у того остановилось сердце, и фельдшер оказался бессилен запустить его вновь. Правда это или выдумка – не знаю.

Наверное, выдумка. Не представляю себе эксмена, которого было бы невозможно утихомирить электрическими ударами. Или у него было не все в порядке с психикой.

Друзей, таких же верных, как Женька, я себе не завел, но приятелей хватало. Некоторых я помню, хотя зачем – неизвестно. После училища я с ними не встречался.

А периметр там был – ну, я вам доложу! Забор всего-навсего трех метров ростом и не сплошной, а из стальных прутьев. Понятное дело, поверху сигнализация, так что не перелезешь, зато сквозь прутья смотри наружу, сколько хочешь, и на дерево лазать не надо.

Степь там была. С перелесками. И никого народу, хотя вдали и угадывались какие-то строения. Вероятно, их обитательницы были не слишком довольны соседством с училищем-интернатом и старались не совершать прогулок в его направлении.

Вплоть до одного случая.

Даже не помню точно, сколько мне тогда было лет, – наверное, тринадцать или около того. Вышло так, что меня давно не наказывали, и я набрался наглости. Однажды, когда выдался свободный час, я прямиком пошел к воротам нашего заведения и заявил старому сухонькому привратнику, что хочу выйти.

Он оторвался от созерцания извивающегося дождевого червя, атакуемого голодной жужелицей, поднял голову и посмотрел на меня с большим интересом:

– А зачем?

Вопрос не поверг меня в смятение – я был слишком возбужден для этого.

– Низачем. Просто хочу.

Привратник не двинулся с места, но передвинул морщины на лице в новое положение.

– Гм… Хочешь, значит. Гм-гм… Это замечательно. Ну что ж, обоснуй свое право хотеть, а я тебя внимательно послушаю.

– Ну… это… Мне просто хочется, – выдавил я куда менее уверенно. – Почему мне нельзя выйти?

– А почему тень направлена в сторону от света? – спросил старик. – Почему солнце греет, а ветер холодит? Почему идет дождь? Почему жук кусает червяка, а не наоборот? Почему ночью на ясном небе можно разглядеть невооруженным глазом примерно три с половиной тысячи звезд, а не сто тысяч и одну? Как ты думаешь?

Я пожал плечами и сказал, что не знаю. Вопросы показались мне редкостно глупыми. В самом деле, какая может быть связь между ограничением моей свободы и тенью? Какое мне дело до звезд и полудохлого червяка?

– Потому что все в мире устроено рационально, а значит, наилучшим образом, – ответил старик, с удовольствием наблюдая мое замешательство. – Ты знаешь слово «рационально»?

Я знал. Рационально – это когда деталь у тебя получается в наименьший срок и при минимуме отходов. В общем, как мастер нас, неумех, учил, тыча носом в гору напрасных стружек, так я и ответил.

– О! – сказал старик, подняв кверху палец, и, по-моему, обрадовался. – При минимуме отходов! Это важно. Это даже главное, если по большому счету. Вот с главного и начнем. Как ты думаешь, с чего это вдруг человечество встало на Путь Обновления?

– С открытием способности людей к телепортации, – пробубнил я заученное. – С Сандры Рамирес.

– Очень хорошо. По истории, вижу, успеваешь. А ты случайно не задумывался: существовали ли иные пути?

Я угрюмо молчал. Мне было совершенно ясно, что этот говорливый старичок никогда не выпустит меня за ворота интерната. Хотелось повернуться и молча уйти, но я все-таки остался. Обида обидой, а любопытство любопытством. До сих пор никто из взрослых не спрашивал моего мнения – все просто учили.

– Не было иных путей! – пронзительным петушиным фальцетом выкрикнул вдруг привратник и добавил тише и проникновеннее: – Не было, понимаешь? Совсем. Если не считать те пути, что вели человечество прямо в могилу. А ну-ка скажи мне: что было в мире до становления на Путь?

– Ну… этот… патриархат был, – нехотя припомнил я первые страницы учебника. – Мужское иго… Женщинам… то есть людям слова не давали сказать… Ну, там, раздробленность мира, войны всякие…

– Правильно, – перебил он. – А почему, знаешь? Очень просто: потому что мужик по сути своей охотник, хищник, в азарте и алчности не знающий преград, а настоящий человек, то есть женщина, – собиратель и хранитель всего самого лучшего. Стабилизирующее начало, иначе берегиня. Без Сандры Рамирес, Ханны Гертлиц, Маргарет ван Хаймс и Анастасии Шмалько тебя в худшем случае не существовало бы вообще, а в лучшем случае ты сейчас ползал бы по помойкам в поисках пищи. Вроде крысы, только хуже. Гния заживо. Скажи-ка, ты голоден?

Я помотал головой.

– Ну то-то. Если бы вам давали историю более подробно, ты знал бы, что лет двести назад трезвые умы представляли себе наше время совсем иначе. Перенаселение – раз. Полное истощение ресурсов вследствие перенаселения и нерационального хозяйствования – два. Голод и вымирание миллиардов людей вследствие истощения ресурсов – три. Потеря немногочисленными сытыми цели и смысла бытия, наркотики, деградация и вырождение – четыре. Без всяких войн загнали бы себя в каменный век, озверели бы и начали с увлечением грызть друг другу глотки. Да что там прогнозы – уже в то время недоедало две трети населения Земли. А сейчас?