Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор - Страница 72

Ретроспективный взгляд говорит, что массовая депортация граждан иностранного происхождения не вызывалась военной необходимостью. Американский союз гражданских свобод квалифицировал ее так: «...самое вопиющее, предпринятое одновременно и в массовом порядке нарушение гражданских прав американцев за всю нашу историю». Ретроспективный взгляд также свидетельствует, что депортацию вызвали не только очевидные факторы — расизм и удрученность военными поражениями, — но и такой существенный негативный фактор, как отсутствие оппозиции. Либеральные газеты и еженедельники большей частью хранили молчание. Уолтер Липпман, так горячо отстаивавший индивидуальные свободы в дни проведения «нового курса», призывал к решительным мерам, поскольку, по его словам, Тихоокеанское побережье США официально признается зоной боевых действий и никто не располагает конституционным правом «вести бизнес на поле боя». Вестбрук Пеглер приводя аргументы Липпмана, высказывался за то, чтобы приставить стража порядка к каждому японцу в Калифорнии — и «к черту неприкосновенность личности, пока не устранена угроза» нации. Лишь немногие конгрессмены выступили с протестом. Наиболее заметны образом это сделал сенатор Тафт, поставивший под сомнение законность ратификации решения конгрессом. Но этого почти никто не заметил — колебавшиеся члены администрации не выражали протестов своему главе.

Противостоять этим силам мог бы президент, беззаветно преданный идее защиты гражданских прав. Рузвельт таким не был. Подобно Джефферсону в начальный период его деятельности, он в целом стоял за гражданские права, но на практике всегда находил исключения из общих правил. Президент рассказывал друзьям, как на заседании администрации (в марте 1942 г.) убеждал Биддла, что гражданские свободы устраивают 99 процентов населения, но 1 процент следует убеждать в их необходимости. Когда Биддл пожаловался, что такое убеждение дается с трудом, Рузвельт напомнил один эпизод: генеральный прокурор Линкольна отказался завести дело на Валландигэма. Линкольн объявил тогда в округе чрезвычайное положение и затем привлек Валландигэма к суду военного трибунала. Еще раньше президент отнесся иронически к искреннему чувству, с которым Биддл говорил о гражданских свободах. Торжественно заявив генеральному прокурору, что собирается на время войны ликвидировать свободу слова, позволил затем Биддлу продолжительное время возмущаться этой идеей, пока не признался, что шутит.

Президент, казалось, получал удовольствие от смущения деликатного филадельфийца. Однажды, когда Дж. Эдгар Гувер в присутствии генерального прокурора признался президенту, что агент ФБР, пытавшийся прослушать телефон левого профсоюзного лидера Гарри Бриджеса, разоблачен на месте преступления, Рузвельт громко расхохотался, похлопал Гувера по спине и весело произнес:

— Ей-богу, Эдгар, первый раз вас застали со спущенными штанами!

Рузвельт считал, что немецкие диверсанты, арестованные при высадке в июне 1942 года на Восточном побережье, виновны в тяжком преступлении и подлежат смертной казни; часто склонялся в военное время к использованию военного трибунала. Разумеется, случаи, когда президент отказывался от общей приверженности к гражданским свободам, немногочисленны, но совершенно очевидно, во время войны Белый дом не являлся строгим и последовательным защитником гражданских прав в специфических ситуациях.

Жертвовать принципами ради целесообразности — это в американской истории несенсационно, но в 1942 году достигло опасного уровня. Парадокс депортации состоял в том, что, в то время как немцы и итальянцы якобы представляли такую же угрозу национальной безопасности, как японские эмигранты, их вина определялась на индивидуальной основе, а не на расовой. Рузвельт полностью осознавал это различение и поддерживал его. Нисколько не смущался и тем, что его друзья китайцы принадлежат к той же желтой расе, которую он подвергал дискриминации. Подсознательно в вопросе гражданских прав он следовал некоему подобию стратегии «приоритет Атлантики», как и в военной сфере. Позволяя своим подчиненным обращаться с гражданами иностранного происхождения на расовой основе, он невольно узаконивал политическую стратегию, которой руководствовался Токио в начале 1942 года.

В то время как Вашингтон подвергал интернированию более 100 тысяч американских граждан и эмигрантов, Токио осуществлял в Юго-Восточной Азии политическое наступление в основном такого же характера.

В декабрьском рескрипте императора целями войны провозглашались гарантия мира и стабильности в Восточной Азии и защита региона от эксплуатации англичанами и американцами. Целью так называемой Великой войны Восточной Азии считалось создание сферы взаимного процветания Великой Восточной Азии. В конце января 1942 года премьер Тодзио заявил в ассамблее, что Япония предоставит независимость народам южной части Тихого океана, которые, как предполагалось, поддерживали создание новой сферы. Пропагандистские органы подвергли нападкам формы правления на Западе, его индивидуализм, материализм, классовую и групповую рознь. Вскоре газеты с ликованием стали публиковать фото с изображением раздетых до пояса белых европейцев, вынужденных заниматься каторжным трудом, который предназначался ранее азиатам. «Помните 8 декабря!» — провозглашал японский поэт.

Японцы были достаточно проницательны, чтобы приспособить свою антизападную стратегию к конкретной ситуации. Токио подписал соглашение о союзе с Таиландом, гарантировав последнему суверенитет, независимость, активную поддержку и возвращение утраченных территорий; Бирме обещал независимость в течение года. Японцы интернировали голландских чиновников на острове Ява, демонтировали местную колониальную административную систему, переписали учебники в духе антизападных и паназиатских доктрин, освободили националистических лидеров, включая Сукарно, посаженного в тюрьму голландцами, и обещали политические уступки.

Но именно на Филиппинах захватчики обнаружили наиболее благоприятную для себя атмосферу. Провозгласив, что пришли освобождать филиппинцев от тягостного господства США, пообещали построить «Филиппины для филиппинцев» как часть сферы взаимного сотрудничества. Быстро нашлись коллаборационисты, которые прославляли новый режим, контролировавшийся японцами. Американское влияние осудили как гедонистическое, материалистское, разлагающее семью. Местный главнокомандующий японскими вооруженными силами убеждал филиппинцев: «Как леопард не может избавиться от своих пятен, так и вы не сможете отрицать тот факт, что вы восточные люди».

Имперскими призывами к паназиатскому националистическому походу против белых не удавалось замаскировать слабости и противоречия. Экстремисты в Токио давали ясно понять, что при всем равенстве, которое установится в Азии для всех наций, Япония тем более станет «центром и лидером». В отношении населения завоеванных стран проявлялись беспардонность и жестокость. Стратегическая ставка Японии на освобождение в перспективе колониальных народов вступала в противоречие с ближайшими потребностями японских военных — контролировать и эксплуатировать местное население для непосредственных нужд войны. Тем не менее потенциал антибелого, паназиатского движения казался в начале 1942 года почти неисчерпаемым. Более того, японцы продемонстрировали свою способность влиять на мусульман Юго-Восточной Азии и, таким образом, на ислам в целом, сея антибелые настроения также на Ближнем Востоке.

Будучи давним критиком колониальной политики белых в Азии, Рузвельт не пренебрегал угрозой войны Токио против белых. С установлением японского контроля над Филиппинами и другими странами президент способен был предпринять немногое. Но оставалось потенциальное поле битвы, где он мог оказать существенное влияние, — Индия. После падения в феврале Сингапура и захвата японцами Рангуна индийский субконтинент остался почти беззащитным перед японским нашествием.