Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор - Страница 71

Хотя президент остался доволен реакцией на свою речь у камелька, он понимал, что слова, как бы они ни воодушевляли, бессильны, пока не подкреплены делами, и если он станет выходить в эфир слишком часто, его речи утратят свое воздействие на слушателей. Он видел, как нелегко дается Черчиллю упор на личное руководство. Но главная беда не в людях или избранных ими лидерах, но в бывших изоляционистах, которые стремятся к расколу общества или даже к миру с нацистами путем переговоров. Это издатели, сочинители колонок в газетах, радиокомментаторы, «толпы Ку-клукс-клана» и «некоторые дикие ирландцы». Единственным реальным ответом им может быть победа — но победы зимой и весной 1942 года явно не торопились объявиться.

Рузвельт был еще в состоянии демонстрировать черный юмор солдата под огнем. Он с удовольствием рассказывал друзьям о том, как комментировал Элмер Дэвис его речь по случаю дня рождения Вашингтона:

— Некоторые хотят, чтобы Соединенные Штаты побеждали, пока Англия терпит поражения. Некоторые хотят побед, пока проигрывает войну Россия. А некоторые хотят, чтобы Соединенные Штаты добивались побед, пока проигрывает Рузвельт.

В этот период чувствительных поражений президент санкционировал операцию, которая в свое время встретила широкое понимание, но в более позднее время считалась одним из самых печальных эпизодов в истории Америки. Речь идет о выселении десятков тысяч американцев японского происхождения из своих домов на Западном побережье и помещении их в концентрационные лагеря за сотни миль от родных мест.

Немногие американцы относились к демократической идее индивидуальных свобод с большим пиететом, чем Рузвельт. Через неделю после Пёрл-Харбора он провозгласил День Билля о правах по случаю 150-й годовщины ратификации Билля о правах. В эти ужасные дни войны он взял на себя труд подтвердить свою и всего народа приверженность к провозглашенным прежде свободам. После суровой отповеди Гитлеру за уничтожение индивидуальных свобод президент сказал:

— Мы, американцы, знаем, что решимость нынешнего поколения нашего народа сохранить свободу столь же устойчива и определенна, как решимость прежних поколений американцев завоевать ее.

Никакая угроза или опасность не заставит нас поступиться гарантиями свободы, которые заложили наши предки в Билле о правах.

Со всем жаром сердец и умов мы блюдем эти обязательства человеческого духа...

В то время казалось, что Биллю о правах ничто не угрожает. Американцы относились к немцам, итальянцам и японцам, жившим среди них, с терпимостью, достойной восхищения. Имели место лишь несколько инцидентов. Так, какие-то идиоты или фанатики спилили четыре японские вишни в приливно-отливной зоне Вашингтона. Как ни странно, наибольшей терпимостью отличалась Калифорния, штат с большим «иностранным» населением. Тамошняя пресса была сдержанна, даже великодушна, равно как и письма в редакции газет. «Облавы на японцев в различных частях страны, — писала „Кроникл“ в Сан-Франциско, — вовсе не повод для добровольных охотников за шпионами приступать к действиям». Другие газеты также призывали к справедливости в отношении к японцам, как и к нисейям — американцам японского происхождения. «Не будем повторять ошибок прошлой войны», — шло рефреном в прессе.

Новый генеральный прокурор Фрэнсис Биддл стремился избежать интернирования масс людей и повторения в какой-то форме преследования лиц иностранного происхождения, имевшего место в годы Первой мировой войны. Отношение Рузвельта к этой проблеме было менее ясным. Когда Биддл представил ему проект решения об интернировании лиц немецкого происхождения, Рузвельт поинтересовался, сколько в стране проживает немцев. По расчетам Биддла, их было около 600 тысяч.

— И вы собираетесь всех их интернировать? — спросил Рузвельт (как вспоминал Биддл позднее).

Генеральный прокурор ответил, что не всех.

— Меня особенно не беспокоят итальянцы, — продолжал Рузвельт, — это оперные певцы. Но немцы другое дело, они могут быть опасны.

Во время этой беседы ввалился Макинтайр, и Биддл ушел с впечатлением, что его шефа больше интересуют собственные свищи, чем проблема подрывной деятельности.

В январе общественная атмосфера в Калифорнии резко изменилась в сторону опасений, подозрений и нетерпимости. Нарастали требования массовой эвакуации чужаков и призывы к решительным действиям. Причины перемены в общественном мнении были кропотливо изучены, — они не поддаются простому объяснению. Отчасти это реакция на японское наступление в Тихоокеанском регионе, к которой примешивались ложные тревоги: помимо эпизода у Санта-Барбары, ходило много разговоров о высадках десантов на побережье, секретных радиопередачах, о подачах сигналов противнику, о странных огнях на горизонте и т. п. Отчасти усиливающееся общее убеждение, что министерство юстиции ограничивается полумерами. Как ни парадоксально, требования жестких мер возрастали именно в тот период, когда федеральные власти принялись энергично контролировать места проживания лиц, вызывавших подозрения, и принимать прочие меры предосторожности. Однако главная причина кипения страстей вокруг «очищения от япошек» совершенно очевидна: это старая расовая неприязнь — экономическая, социальная и патологическая — по отношению к японцам Западного побережья, заискрившая через несколько недель после Пёрл-Харбора и затем вспыхнувшая мощным пламенем.

«Лично я ненавижу японцев, — провозглашал один из известных газетных комментаторов 29 января, — и это распространяется на них всех». Он призывал к немедленному выселению поголовно всех японцев с Западного побережья во внутренние районы страны. «Я не имею в виду лучшие из внутренних районов. Соберите их вместе и выпроводите в места на малопригодных землях...»

В Вашингтоне ощущали накал общественных настроений все сильнее. Власти Калифорнии — особенно губернатор Кулберт Л. Олсон и генеральный прокурор Эрл Уоррен, действовавшие в тесном контакте с местными шерифами и прокурорами, — поддержали собственным авторитетом кампанию за выселение чужаков. В Вашингтоне делегации конгрессменов с Западного побережья оказывали постоянное давление на министерства юстиции и обороны и на их региональных представителей. Конгрессмены называли «болванами» тех, кто, по их мнению, не справлялся со своими обязанностями в борьбе с саботажем и шпионажем в дни Пёрл-Харбора и не справится с ними и в дальнейшем.

Все происходило в духе старой истории, когда ожесточившаяся, горластая группка профессиональных политиков и ходатаев объединяется на основе определенного плана против не склонных к расизму федеральных чиновников, среди которых царят разброд и нерешительность. Генерал Джой де Витт, командующий сухопутными силами Западного побережья, после долгих колебаний наконец дал добро на выселение. Стимсон некоторое время возражал, ссылаясь на конституционные гарантии. Однако в первые недели февраля — период тревожных новостей с фронтов — сдался, отчасти потому, что пришел к выводу: «Расовые особенности японцев таковы, что мы не в состоянии понимать и даже доверять гражданам японского происхождения».

Биддл держался дольше: его, выходца из аристократической филадельфийской семьи и выпускника Гротона, который гордился своей родословной, идущей от Рэндолфов из Вирджинии, личность весьма утонченную, не так легко поколебать в убеждениях генералам и региональным политикам. Но Биддл располагал скромными политическими ресурсами. Недавно войдя в число членов администрации, поддавался обаянию Стимсона и мистифицирующему влиянию Рузвельта. Не нашел в Икесе и Моргентау своих потенциальных союзников в администрации, — среди ее членов эта проблема не обсуждалась. Оказавшись почти в полном одиночестве, Биддл цеплялся за разные резоны и технические детали, затем притих. Остановить дрейф к выселению мог только мощный протест на основе высоких моральных принципов, но Биддл не был готов к нему ни по темпераменту, ни политически.

Таким образом, судьба 110 тысяч американцев иностранного происхождения была передана в Белый дом, а следовательно, погружена в пустоту. Так как в стенах Белого дома не раздавалось протестов, президента не вынуждали размышлять над альтернативами и аргументами. Рузвельт 11 февраля подверг критике меморандум министерства обороны, в котором бремя ответственности за решение о высылке просто возлагалось на президента. Как раз в это время он готовил ответ на предложение Кесона о нейтрализации Филиппин. Сингапур находился на грани капитуляции; выселение могло показаться президенту вопросом мудреным и неактуальным. Он предложил Стимсону и Макклою предпринять то, что они считают необходимым, попросив их только скрупулезно обосновывать свои действия. Через восемь дней президент подписал указ о выселении, подготовленный Биддлом, Стимсоном и их помощниками. Через месяц конгресс принял постановление в поддержку действий президента. Во время дебатов член палаты представителей Джон Рэнкин от штата Миссисипи потребовал изолировать японцев в концентрационных лагерях по половому признаку, чтобы их количество не увеличивалось за два поколения в 25 раз.