Пленники небес - Берк Джеймс Ли - Страница 16

Я стал подниматься в квартиру Робин, как вдруг меня обогнал грузный мужчина средних лет, в мокром от дождя костюме с приколотым на лацкан значком в виде американского флага, неуверенно косившийся на клочок бумаги, на котором, видимо, был написан адрес. Мне хотелось думать, что это налоговый инспектор, социальный работник или судебный курьер, но его нервозность и бегающие глазки мигом дали понять, что ему здесь надо. Тут он, к своему ужасу, понял, что нужная ему квартира — та самая, куда направлялся и я, его лицо тут же стало пустым и ничего не выражающим, к такому повороту событий он был явно не готов. Мне не хотелось обижать его.

— Она больше не работает, парень, — сказал я ему.

— Не понял?

— Робин сейчас недоступна.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Его круглое испуганное лицо стало еще более круглым и испуганным.

— Брось, парень. Это ведь ее адрес написан на твоей бумажке, верно? Ты не похож на постоянного клиента. Тебя кто-то прислал. Кто же?

Он попытался пройти мимо, но я поймал его за руку.

— Не бойся. Я не из полиции, не ее муж, я просто друг. Так кто дал тебе этот адрес?

— Один бармен.

— Бармен из «Улыбки Джека», что на углу Бурбон?

— Д-Да.

— Ты заплатил ему?

— Да.

— Можешь не пытаться вернуть эти деньги. Он их все равно не отдаст. Усек?

— Да.

Я отпустил его руку, и он быстро-быстро побежал вниз по лестнице.

Заглянув внутрь квартиры Робин сквозь решетчатую дверь, в полумраке я увидел ее. Она вышла из туалета и направилась в гостиную, на ней были белые шорты и зеленая футболка; тут она заметила меня. Указательный палец на ее левой руке был замотан пластырем. Она сонно улыбнулась, и я вошел. В ноздри сразу же ударил тошнотворный сладковатый запах марихуаны. Тут же я увидел и источник: на кофейном столике в пепельнице дымился косячок.

— В чем дело, Седой? — лениво спросила она.

— Боюсь, я только что спугнул клиента.

— О чем ты?

— Джонни послал к тебе парня, ну, ты знаешь, зачем. Я сказал ему, чтобы он убирался и что ты больше не работаешь. Совсем, Робин. Ты у нас переезжаешь в Ки-Уэст.

— Все это слишком сложно для меня. Послушай, Дейв, я тут слегка того (она кивнула в сторону дымящейся пепельницы)... вот только что собиралась купить пивка. Мамочке надо слегка окосеть, перед тем как вертеть задницей перед своими лысыми поклонниками. Кстати, если хочешь, пошли со мной.

— Никакого пива, никаких мужчин, и в баре ты сегодня не работаешь. Ты улетаешь на Ки-Уэст девятичасовым рейсом.

— У тебя все дома? Какой Ки-Уэст? Там же полным-полно педиков.

— Будешь работать в ресторане моего друга. Это неплохое местечко, прямо на пристани, на углу Дюваль-стрит. Там обедают знаменитости. Даже, говорят, сам Теннесси Уильямс[6].

— Ты имеешь в виду... певца кантри, что ли? Ничего себе.

— Я собираюсь разобраться с ребятами, которые на нас с тобой напали. А тебе на это время лучше исчезнуть.

— Так вот что у тебя с лицом.

— Это они рассказали мне, что сделали с твоим пальцем. Прости. Все из-за меня.

— Забей. Издержки профессии. — Она присела на набитый волосом диванчик, подобрала из стеклянной пепельницы лежавший там окурок, покрутила его в пальцах, внимательно посмотрела на него и в конце концов выбросила обратно. — Сделай так, чтобы они не возвращались. У того белого парня, ну, в ковбойских сапогах... у него были поляроидные снимки. Господи, не хочу больше их видеть.

— Ты знаешь этих парней?

— Нет.

— Ты видела их раньше?

— Никогда.

— Уверена?

— Да. — Она сжала руки. — На этих фотографиях были люди, темнокожие... привязанные к каким-то столбам. Они были все в крови. Дейв, некоторые из них были живы. Никогда не забуду их лица.

Я присел с ней рядом и взял ее ладони в свои. В ее глазах стояли слезы, а дыхание разило травкой.

— Если решишься улететь сегодня, то сможешь начать новую жизнь. Я буду справляться о тебе, а мой приятель поможет устроиться. Сколько у тебя денег?

— Пара сотен будет.

— Вот тебе еще двести. До первой зарплаты хватит. Но никаких наркотиков, выпивки и тому подобного. Понимаешь?

— Эй, а этот твой приятель — он не из анонимных алкоголиков? Учти, больше я туда ни ногой.

— Тебя никто и не просит.

— У меня своих проблем выше крыши, а тут еще на мозги капают.

— Тебе решать. Это твоя жизнь, детка.

— Да, вообще-то, но ты всегда прячешься где-то за углом и вмешиваешься. Тебе бы священником быть. Ты все еще ходишь на службы?

— А то.

— Помнишь тогда, когда мы были в соборе Св. Людовика, а потом перешли через площадь и ели оладьи в «Кафе дю Монд»? Знаешь, в тот вечер мне показалось, что ты ко мне серьезно...

— Послушай, можно спросить у тебя кое-что, пока я здесь.

— Да, конечно. Обычно мужчины приходят сюда не вопросы задавать. За исключением разве что тебя да переписчика.

— Я серьезно, Робин. Ты знаешь парня по имени Виктор Ромеро?

— Ну да. Дружок Джонни Дартеза.

— Откуда он?

— Здешний.

— Что ты еще о нем знаешь?

— Маленького роста, смуглый, с курчавыми черными волосами; вечно носит берет, типа художник или кто-то в этом роде. Вдобавок он порядочная скотина. Говорят, продавал вместо героина какую-то дрянь и пара пацанов загнулась, не успев вытащить иголку из вены.

— А этот не делал грязную работу для Буббы Рока?

— Не знаю. Мне наплевать. Я его сто лет не видела. И вообще, на кой тебе эти придурки? Ты же у нас теперь вроде семейный человек. Или дома не все в порядке?

— Есть немного.

— И этот парень собирается дать мамочке денег, чтобы она перлась черт-те куда вытирать столики за туристами! Во блин.

— Послушай, вот тебе двести долларов и билет. На конверте написано имя моего друга, того самого. Поступай как знаешь.

Я встал, чтобы уйти, но она удержала меня. Ее роскошная грудь вздымалась под тоненькой футболкой, и я знал, что в глубине моей души кроются те же самые слабости, что и у тех, что каждый вечер приходили глазеть на нее.

— Дейв...

— Что?

— Ты хоть иногда думаешь обо мне?

— Да.

— Я тебе хоть немного нравлюсь?

— Ты прекрасно знаешь, что да.

— Я имею в виду, как женщина, а не ходячая аптека?

— Ты правда очень мне нравишься, Робин.

— Останься хоть на пару минут, а потом я сяду на самолет и улечу в Ки-Уэст. Обещаю.

Она положила руку мне на грудь и прижалась ко мне, как маленькая девочка; ее затылок касался моего подбородка. Ее коротко стриженные волосы были мягкими на ощупь и пахли шампунем; я чувствовал, как она дышит: ее грудь почти касалась моей. На улице был настоящий ливень. Я провел пальцами по ее щеке, слегка сжал ее ладонь в своей. Мгновенье спустя я почувствовал, что она вздрогнула, словно во сне ее покинули давний страх и напряжение. В наступившей тишине я молча смотрел, как струи дождя заливают балконные перила.

Неоновые огни Бурбон-стрит в косых струях дождя были похожи на клубы зеленого и лилового дыма. На улицах не было негритянских танцоров в ботинках с окованными металлом подметками, и те немногие туристы, что жались к домам и перебегали от одной сувенирной лавчонки к другой, были по преимуществу люди семейные, которых не интересовали яркие вывески стрип-баров, где зазывалы в соломенных шляпах и жилетах в яркую полоску надрывали глотки, приглашая войти.

Я стоял около дома напротив бара «Улыбка Джека» и ждал, когда покажется Джерри. Прошло полчаса, и вот он появился, в своей фетровой шляпе и фартуке поверх расстегнутой на вороте рубашки-поло с рисунком в виде маленьких бутылок виски. Он стоял спиной к ярко освещенной сцене, и острые черты его профиля казались вырезанными из жести.

Тяжелый пистолет 45-го калибра оттягивал карман плаща. У меня было разрешение на ношение оружия, но стрелял я из него только раз, когда на берегу залива аллигатор напал на ребенка. Однако когда я служил в полиции и телохранитель первого новоорлеанского наркоторговца и сутенера набросился на нас с напарником, мне тоже пришлось применить оружие. Выстрелы тяжело отдавались в руке, словно это был не пистолет, а отбойный молоток; и когда я прекратил стрелять в окно «кадиллака», в ушах у меня шумело, а в ноздри бил едкий запах бездымного пороха. Долго потом мне снились два тела, превращающиеся в кровавое месиво под градом пуль.