Песня зверя - Берг Кэрол - Страница 74

– Я слышал, что Эйдан Мак-Аллистер игрой и пением насылал на слушателей видения, – осторожно начал я. – Это так?

– Даже еще лучше. Он заставлял слушателей переживать его видения… и меняться… – Он умолк и чуть-чуть улыбнулся. – Зато при мимолетном взгляде на лодку его страшно тошнило, и он с двух шагов не мог попасть из лука в копну сена. С десяти лет плюнул на охоту – все равно никакого толку. Говорил, что пальцы у него созданы для струн, а не для тетивы. Я дразнил его квелым флорианцем, пожирателем ботвы, который при виде крови в обморок падает. А он только хохотал и предлагал побегать взапуски. Бегал, как лиса, и в седле держался, как бог. Обогнать его ни пешком, ни верхом мне ни разу не удалось.

В десятом письме Эйдан рассказал мне именно эту историю.

– А что с ним случилось, отец? Почему он перестал петь?

Отец не взглянул на меня и покачал головой.

– Откуда нам знать, почему происходит то и это… Мир устроен так, что ход событий не всегда приятен, не всегда справедлив, не всегда объясним. Именно поэтому ты со временем станешь королем, а Варт, который спит у порога твоей палатки, навеки останется рабом. Эйдан и его видения не соответствовали устройству мира. Не знаю, что с ним сталось. Не знаю…

Я поверил ему и поклялся себе, что доищусь правды, когда вернусь из Гондара. Но три недели спустя я попал в засаду, гондарский лучник застрелил подо мною коня, и конь – это был очень крупный конь – придавил мне ногу, и она возмущенно хрустнула. Восемнадцать солдат пали смертью храбрых, пытаясь меня спасти, но очнулся я заложником в гондарском драконьем лагере, и остаток жизни мне предстояло провести в грязной вонючей хижине, окруженной драконами.

Через три месяца плена нога у меня совершенно зажила, и я смог ходить не хромая. Через полгода дракон сжег мне левую руку, дав понять, что возможности сбежать нет ни малейшей. Через год я утратил надежду на то, что отец придумает какой-нибудь честный способ меня освободить. Через полтора года я решил, что промозглый холод и бесконечный дождь гондарской зимы предпочтительнее сводящей с ума вони лагеря летом. Но я так и не научился спать под драконьи крики. День и ночь смешались, став чередой горестных пробуждений и жалких обрывков сна.

В гондарском лагере жили тридцать три дракона. Я научился различать их голоса и дал им имена – Нытик, Вулкан, Жернов, Демон… Это Демон сжег мне руку, и от его злобного утробного рыка меня всегда бросало в дрожь. Я спорил сам с собой, какой именно зверь меня поджарит, когда я сойду с ума и снова попытаюсь сбежать. Когда настанет этот день, струя пламени не собьет меня с ног, как тогда, когда я лишился руки. Я кинусь в объятия благословенной смерти и освобожу отца из того кошмарного положения, в которое я его поставил.

В эти ужасные месяцы я много думал об Эйдане Мак-Аллистере. Я перебирал в памяти его письма, пытаясь представить себе страны, где он побывал, и хоть ненадолго покинуть то место, где оказался. Он много писал о драконах и о своих постоянных попытках понять, какое место они занимают в мире. Драконы его завораживали. Наши интересы не совпадали, пожалуй, лишь в этом. Я часто мечтал о том, чтобы мой легендарный родич спел мне и чтобы на смену грязи и запустению, мозолившим мне глаза, пришло божественное видение. Я отдал бы месячный рацион за то, чтобы он дал мне на час забыть о моем несчастье.

В безымянный час безымянного дня жаркого, душного месяца второй моей весны в плену – истинный счет дням я утратил в кошмарное время после того, как потерял руку, – меня разбудил рев незнакомого дракона. Я не шелохнулся, не забился в дальний угол хижины, а остался лежать, где лежал, моля всех богов, чтобы отец наконец решился принести меня в жертву и разгромить проклятых гондарцев. Но если бы это было наступление, я услышал бы вовсе не одиночный вопль. Чтобы отважиться напасть на сам гондарский лагерь, нужно было по меньшей мере пятьдесят драконов, и тогда шум поднялся бы невообразимый: убийственный грохот множества крыльев, непрерывный крик и рев пламени. Я бы услышал, как поднимается в воздух гондарский легион, и тогда в лагере остались бы всего три Всадника – они охраняли бы меня от двух чудищ, которые удерживали бы меня в плену. А если бы Всадники получили приказ казнить меня, они бы пришли заковать меня в цепи. Но в тот день, лежа на соломенной подстилке, я слышал лишь одинокий странный крик и треск сопровождавшего его пламени. И тут гондарские драконы ответили незнакомцу – они величественно затрубили, и ничего подобного мне слышать еще не доводилось. Сначала Нытик. Потом Вулкан.

Я прополз по земляному полу и выглянул за дверь. Был жаркий день, над лагерем нависали тяжелые, серые, набрякшие тучи. Казалось, ничего необычного не происходит, но тут я взглянул на юг и зажмурился – меня едва не ослепила стена белого пламени. Снова раздался яростный крик, от которого у меня волосы встали дыбом. Из огня вылетели два дракона, они сделали круг над лагерем и скрылись в облаках. Всадники на самой высокой сторожевой башне дико размахивали руками, указывая на восточную сторону долины. Новая вспышка ослепительно белого пламени, еще один победный крик – и еще два дракона взлетели в небо. С южной стороны показались два Всадника – они, как безумные, неслись к сторожевой башне. На западе полыхнул белый огонь и раздался оглушительный торжествующий вопль еще одного дракона.

Творилось что-то несусветное. Всадники словно обезумели, и, что бы там ни случилось, это стоило выяснить. Я взобрался на дерновую крышу хижины, чтобы лучше видеть происходящее, – и это показалось мне едва ли не величайшей ошибкой в моей жизни. С востока налетел громадный дракон – таких громадных я никогда не видел, – крылья его застили небо, из ноздрей рвалось пламя, и он ринулся прямо на меня. Я вжался в дерн: только бы меня не сдуло ветром, поднятым его крыльями. Не убьет же он меня. Его Всадник не позволит ему так просто убить заложника. Я с трудом сел, недоумевая, почему Всадник позволил своему дракону пересечь кольцо кровавиков, которыми была окружена моя хижина, – ведь тогда зверем куда труднее управлять. И тут у меня за спиной раздался рокот. Обернувшись, я увидел, что на меня летит тот же самый дракон. Я готов был поклясться, что красные его глаза глядят прямо мне в лицо.

Честное слово, я думал, что умру от страха. Вообще-то в течение последних двух лет страх пронизывал каждый миг моей жизни, и даже во сне я видел только алые сполохи в полных ненависти глазах Демона. Но когда дракон облетел хижину и сделал третий заход, выпустив когти длиной с доброе дерево, я вознес молитву Джодару, чтобы он дал мне силы вынести все страдания и не позволил опозорить отца и мой народ. Как-то раз на моих глазах дракону отдали предателя, и зверь располосовал его когтями. Жертва прожила еще два дня. По сравнению с такой смертью сгореть казалось благом.

Прятаться я не стал – что толку? – и так и сидел на крыше, глядя, как он приближается, а когда пять когтей на одной его лапе раскрылись и с лязгом сомкнулись вокруг меня, от ужаса у меня потемнело в глазах. В клетке из кожи и костей я вознесся в пасмурное небо. Я не закричал. Кто бы там на меня ни смотрел, такого удовольствия я ему не доставлю. На самом-то деле закричать мне бы вряд ли удалось. Ноги застряли в щели между неплотно сходившимися пальцами, а левый бок был прижат к громадному когтю. Когти у драконов острые как бритвы, и я все ждал, что при малейшем сотрясении они вонзятся мне в тело, но почему-то этого не случилось. Единственную руку я судорожно прижал к груди. Мне невыносима была сама мысль о том, что я могу ее потерять и какое-то время прожить, зная об этом.

Сквозь щели между когтями свистел ветер, из глаз у меня ручьем катились слезы, а на то, чтобы убедить себя подвинуться так, чтобы прикрыть их от ветра и хоть что-то видеть, ушло изрядное время. И как только я это сделал, мне стало ясно, почему я до сих пор невредим. Когти с внутренней стороны были прикрыты толстыми полосами серо-зеленой кожи. Я затаил дыхание. Так он не знает, что я здесь! Он думает, что я… Нет, этого и представить себе нельзя. Я не мог и думать об этом.