Соленое озеро - Бенуа Пьер - Страница 25

— Очень счастлива, что слышу это, — сказала Аннабель. — Отец д’Экзиль, по моей просьбе, начал ее составлять.

Удивленная последовавшим за ее словами молчанием, она подняла голову. Она успокоилась. Гуинетт невозмутимо продолжал свое дело.

— В-пятых, сорок облигаций реки Зеленой. Опять документы на предъявителя. Вообще, дорогая Анна, не очень-то умно хранить у себя такую массу документов на предъявителя. Эта становится большой неосторожностью, если позволить, как вы позволяете, первому встречному разбираться в ваших ценностях в портфеле.

— Первому встречному! — вскричала она.

— Да, Анна.

— Но ведь только вы да отец д’Экзиль занимались этими делами.

— Я не хочу огорчать вас, Анна, но почему вы постоянно произносите это имя, имя, возмущающее всю мою душу?

— Как это? — немного смущенная спросила она.

— Да, сестра моя, оно возмущает мою душу, заставляя меня вспоминать, что я постоянно стараюсь забыть — возмутительную неблагодарность, составляющую основу натуры человека. Как, Анна! Вот человек, который жил у вас более года, — на ваши средства, сказал бы всякий, кроме меня. Вот уже около трех недель, как он простился с вами, — с какой грубостью, Боже сохрани меня и говорить об этом! И с того дня, сестра моя, ни слова извинения, ни слова благодарности, ни словечка воспоминания.

— Не будем больше говорить об этом, — тихим голосом попросила она.

— Слушаю-с, Анна.

После получаса работы преподобный провел финальную черту под колонною цифр, возглавляемых именем полковника Ли, и принялся подводить итог.

— По курсу дня капитал ваш равняется ста сорока пяти тысячам долларов, — сказал он. — Если считать по 6 процентов, то у вас будет дохода 8.700 долларов чистых.

— Чистых, — сказала она, — нет. Есть еще вот что.

Она вынула из конверта и протянула ему бумагу.

— Это? А что это такое? — спросил он, слегка нахмурив брови.

— Это последняя воля полковника Ли, — сказала она. — Он оставляет мне все свое состояние с условием, что я буду ежегодно выплачивать по четыре тысячи долларов в вспомогательную кассу ассоциации Whiteboys.

— Четыре тысячи долларов ассоциации Whiteboys! — вскричал он, подымая глаза к небу. — А знаете ли вы, сестра моя, что такое ассоциация Whiteboys?

— Знаю, — ответила она. — Это ирландская революционная организация, к которой принадлежали мой муж и отец.

Пастор сделал важную мину.

— Анна, я не имею права обсуждать ваше поведение. Но сейчас вы мне рассказали историю ирландской семьи из Баниласлое, и я выслушал ее. Позвольте же и мне в свою очередь рассказать вам историю, коротенькую историю, и выслушайте ее, сестра моя. Дело происходило десять лет тому назад. Один из моих друзей, достопочтенный Артур Темелти, был проездом в Лондоне. Он сидел в Джоо-сквере на скамейке и с восхищением любовался играми очаровательных малюток, охотно гуляющих в этом народном саду. Все было покой, счастье и наслаждение жизнью. Достопочтенный Темелти возносил со слезами на глазах благодарение Создателю. Вдруг появилось ужасное красное пламя, сопровождаемое ужасающим взрывом. Достопочтенный Темелти был повержен на землю. Когда он поднялся, со всех сторон убегали матери, а на траве, в луже крови, впитываемой черной землею, валялось четыре зверски истерзанных детских трупа. Это было дело рук Whiteboys.

Аннабель закрыла лицо руками.

— Что делать? — прошептала она.

— Что хотите, — холодно сказал Гуинетт. — Не мне, еще раз повторяю, диктовать вам ваш долг. Но на случай, если вы начинаете провидеть его, я могу успокоить вашу щепетильность, сказав вам, что все законодательства мира объявляют недействительными незаконные или безнравственные оговорки.

— Не будем больше говорить об этом, не будем, — просила она. — Ах! сойдем вниз, выйдем отсюда.

Она поднялась. Он остановил ее, взяв за руку.

— Мы еще не окончили задачи, которую поставили себе. Мы закончили опись движимого имущества. Но остается еще вилла.

— Она стоила шестнадцать тысяч долларов, — сказала она.

— Теперь она стоит двадцать пять тысяч. Я напишу 25 тысяч. Есть еще ваши драгоценности?

Она не отвечала. Он записал цифру.

— Наконец, ваши негры?

— Роза и Кориолан? — вскричала она. — Вы с ума сошли!

С невыразимым выражением грусти взглянул он на нее.

— Я родом из северных штатов, сестра моя, и вам известен, я думаю, взгляд этих штатов на жестокое учреждение, каким является рабство. Но мы, Анна, живем тем не менее в настоящее время на южной территории, законы которой подтверждают эту несправедливость. Вы не можете помешать тому, что оба ваши служителя — негры — подчинены экономическому закону, управляющему вещами, подлежащими обмену. В правильно составленном инвентаре должна значиться и сумма, которую они составляют. Сколько вы заплатили за них?

— Я не отвечу вам, — сказала она. — Не хочу отвечать. Довольно с меня всех этих ужасов!

Он горько улыбнулся.

— Анна, Анна, — и в голосе его слышались слезы, — разве я не был прав, когда умолял вас избавить меня от этого креста и не заставлять заниматься вашими имущественными делами. Ах! Я, видите ли, слишком хорошо знал отвратительное могущество денег, которые могут самых близких людей в одну минуту сделать врагами.

Она молча плакала. Он обнял ее. Она улыбнулась.

— Я неблагодарная, — произнесла она. — Но мы не останемся здесь больше. Я задыхаюсь, сойдем вниз.

— Я кончил, Анна. Нужно подвести только маленький итог.

— Пожалуйста, — сказала она. — Только я больше за вами следить не буду. Я к этому решительно не способна.

На пальто, которое сбросил с себя, войдя в комнату, Гуинетт, лежала книга в черном переплете с золотым крестом. Аннабель взяла ее и принялась пробегать, ожидая окончания подсчета.

То была книга в 1/18 листа, в 243 страницы, напечатанная в прошлом году в Ливерпуле. Заглавие ее было: Compendium of the faith and doctrines of the Latter-day Saints[3].

Гуинетт поднялся. Он кончил.

— Вот как, — улыбаясь и протягивая ему книгу, сказала она, — вы читаете теперь произведения мормонской теологии! Вам, при вашей учености, эти глупости должны казаться очень смешными.

— Никогда, дорогая моя, — сказал он, взяв у нее свою книгу — произведение искреннего ума не должно вызывать насмешек другого искреннего ума.

С изумлением взглянула она на него. Но не в первый раз доставлял он ей повод удивляться, а она каждый раз все больше и больше любила его.

Они поженились, как и предполагал преподобный, 2 сентября. Аннабель выразила желание, чтобы церемония проходила в сумерки и чтобы никого, кроме приглашенных свидетелей, не было. Она предоставила пастору заботу о приглашении их.

К пяти часам в столовой виллы, где Роза приготовила ужин жениху с невестой, было уже темно. Снаружи слышался дождь, ливший уже целую неделю. Комната, освещаемая одной свечею, была мрачна. В хрустальном рожке на черном буфете стояла красная роза, качавшаяся каждый раз, когда отворялась дверь.

Гуинетт поднялся. Они вышли. До дороги их провожал с зонтиком в руке Кориолан. Дождь лил потоками.

Их ожидала коляска. Они сели в нее. Лошади тронулись. Из-за спущенного верха коляски из ночного пейзажа видны были только желтые воды вздувшихся, покрытых рябью ручейков, которые куда-то торопились, освещенные туманной луною.

Аннабель отыскала руку пастора и прижала ее к своей груди.

— Я боюсь, — прошептала она. — Ты ничему не научил меня в новой моей религии. Я никогда не была в церкви. Ты не боишься неловкостей с моей стороны?

Он ответил уклончиво.

— Наша религия есть религия души. Она ничего не взяла у пустого римского формализма. Будьте спокойны.

— Где находится церковь, в которой мы будем венчаться? — задала она еще один вопрос.

— Возле Сошёл-Холла.

Она не решилась помешать ходу его мыслей дальнейшими вопросами.

Они вышли из коляски перед маленькой дверью в стене. Надо было спуститься на четыре ступеньки вниз. Дверь открывалась в сводчатый зал. Четверо мужчин грелись там у огня.