Дорога гигантов - Бенуа Пьер - Страница 22

— А, господин Жерар, — сказала она, — укротитель непокорных лошадей! Как это мило, что вы ответили на первый же мой призыв.

Она улыбалась. Обнаженная рука ее белела на черном диване.

Антиопа непринужденно откинулась на подушки.

— Реджинальд, — сказала она, — мне так уютно здесь, не хочется двигаться. Изобразите из себя барышню, подайте, нам чай.

С легкостью феи юноша цвета персикового дерева пододвинул столик с чайником и другими принадлежностями. Антиопа попросила налить ей чаю, он также пил чай. Я предпочел портвейн, леди Флора последовала моему примеру. И уже один этот выбор начинал устанавливать какое-то родство между нами. Лорд Реджинальд сидел у моих ног на ковре и занимался тем, что кончиком орхидеи дразнил крохотную собачку, похожую на муфту, на комок шерсти, в котором пропадали голова и хвост. Собачонка неистово тявкала на цветок.

— Да ну, Реджинальд, оставьте Ирму в покое, — сказала ему мать; в голосе ее были какие-то странные металлические звуки; должно быть, голос от природы очень властный.

Воспользовавшись минутой, когда она была занята своим стаканом с вином, своей папиросой, которую опять закурила, и перебегавшим с предмета на предмет разговором с Антиопой, я стал разглядывать леди Флору. Я напрасно лгал бы, если бы стал отрицать, что она произвела на меня сильное впечатление. Итак, я разглядывал леди Флору. На ней было бархатное платье цвета рубина. Остриженные светло-русые волосы оставляли открытой очаровательную, как у девушки, шею. Она была сильно декольтирована, но это не бросалось в глаза. Я должен был посмотреть на сидевшего у наших ног сына, чтобы вспомнить, сколько этой женщине лет, да и это не очень помогало. «Такие вещи надо видеть, чтобы в них поверить», — сказал мне мой скромный осведомитель, лакей Уильям. Ах, даже когда видишь, не веришь.

От ее шеи, от обнаженных рук глаза мои неудержимо скользнули к бедрам, едва стянутым широким поясом из темных янтарей, и еще ниже. Одна нога, в золотистом шелковом чулке, была открыта. Сквозь паутинную ткань просвечивало круглое колено. Больше я ничего не мог разглядеть. Я отвел глаза и встретился с глазами Антиопы. В них была такая злая насмешка, что я вздрогнул.

Сообразив, что некоторые темы разговора могли бы тут сыграть для меня роль западни, я благоразумно решил хвалить лорда Арбекля за вкус, который он проявил в убранстве виллы.

Я почувствовал, что мои комплименты были очень ему приятны. В фиалковых глазах светилась признательность.

— Право, вы слишком снисходительны.

— Конечно, все довольно удачно, — небрежно заметила леди Флора.

— Про идеи тогда можно с уверенностью сказать, что они удачны, — ответил Реджинальд, — когда другой заимствует их у тебя. Вы, конечно, знаете, господин Жерар, сэра Филиппа Сассуна?

— Не имею чести.

— В самом деле? Как это странно! А ведь сэр Филипп Сассун очень известен в интеллигентных кругах. Спору нет, сэр Филипп — человек замечательный и вполне джентльмен. Но по отношению ко мне он был не очень-то мил.

— Не говорите глупостей, Реджинальд, — сказала леди Флора. — Сэр Филипп — настоящий друг.

— Пусть судит господин Жерар, мама. Послушайте: у сэра Филиппа в Гайсе, около Фолкстона, есть вилла, прелестная вилла, ему ее построил тот же архитектор, который строил нашу. Пока все вполне корректно. Но он приехал сюда, и я имел глупость показать ему до мельчайших подробностей все мое декоративное творчество. И вы не можете, мама, отрицать, что, начиная с этого пункта, его образ действий был не совсем уж правильный.

Леди Арбекль пожала красивыми плечами.

— Смейтесь, смейтесь, мама. Слушайте, господин Жерар, в вилле Гайс есть такая комната: панель серого дерева, стены оклеены розовыми обоями и по фризу — обезьяны, играющие с дельфинами; маленький изогнутый комод с серебряными желудями в качестве ручек у ящиков; наконец, кровать черного дерева с зеленым деревянным попугаем. Дельфины, попугай, — кажется, достаточно своеобразные подробности? Ну так вот, господин Жерар, эту самую комнату, точь-в-точь такую, слышите вы, точь-в-точь, — я сейчас покажу вам здесь. Это комната Хлодвига Гуго.

— Комната Хлодвига Гуго? — повторил я удивленно.

— Да. Сэр Филипп бессовестно украл ее у меня, украл. И еще... Ах, мама, нечего вам пожимать плечами, вы отлично знаете, я говорю сущую правду. И еще. В Гайсе же есть такая бильярдная: занавесы на окнах серой материи с вишневой бахромой, одноцветный зеленый ковер, бильярд черного дерева на ножках слоновой кости, угловой диван серого дерева — серого клена с черными полосами, обитый плотной шелковой материей вишневого цвета, наконец, вишневый фриз с чередующимися орлами и морскими коньками... Орлы и морские коньки! Ну так вот, господин Жерар, сэр Филипп буквально скопировал эту залу с моей бильярдной, с залы Раффина Дюжена.

— Зала Раффина Дюжена? — повторил я.

Леди Флора подняла глаза к небу.

— Видите, Реджинальд, господин Жерар — человек благоразумный. Спросите его, что он думает о ваших чудачествах. Давать комнатам такие имена... Это так нелепо!

Юноша очаровательно покраснел.

— Господин Жерар, я уверен, согласится со мной, мама, что никогда не будет у нас достаточно случаев выразить наше уважение людям бескорыстным, отдающим свои силы на то, чтобы вести человечество к лучшему.

— Все это было бы очень мило, — сказала леди Флора, — если бы он вдобавок еще знал, с какой ноги начинать танец. А то... Теперь уж я прошу вас быть судьей. Галерея, через которую вы шли сюда, первоначально называлась Гендерсоновской, будуар, в котором мы ведем свой диспут, назывался будуаром Альбера Тома, а моя комната, в довершение всего, называлась комнатой Вандервельде. Но вот началась война, и пришлось все переименовать. Сейчас галерея называется уже галереей Компер-Мореля, будуар — будуаром Марка Сангнье и моя комната, не угодно ли, — комнатой Кропоткина!

— Но не мог же я, мама, — сказал Реджинальд с холодным достоинством, — оставить этим комнатам имена людей, которые предали свои идеалы, и в братоубийственной борьбе стали действовать заодно с буржуазными правительствами.

— Разумеется, — прошептал я.

— Заметьте, — сказала леди Флора примирительно, — что Реджинальд — очень хороший сын, и я слишком его люблю, чтобы мешать ему делать то, что доставляет ему удовольствие. Но все-таки, согласитесь, эти постоянные изменения очень неприятны для хозяйки дома. Прислуга путается, и когда у нас на вилле гости, она приносит утренний завтрак для комнаты Андре Лебея в комнату Горького. Это несносно! И потому я потребовала от Реджинальда, чтобы впредь он давал нашим комнатам лишь имена революционеров уже покойных. На их-то счет можно быть спокойными, они уж не отрекутся от своих идеалов, чтобы сделаться министрами в буржуазных кабинетах.

Антиопа не принимала участия в этом споре. Стоя у окна, она барабанила пальцами по стеклу, за которым сад постепенно тонул в вечерней мгле.

Лорд Реджинальд подкрался к ней и вдруг схватил за руки.

— Ну, так как же, прекрасная заговорщица, по-прежнему — 24 апреля?

— Что? — спросила она.

— Да осуществится пророчество Донегаля! Не правда ли, в этот день должны вы опрокинуть нас в море?

— Да, — сказала она каким-то чужим голосом.

— Да? Слышите, господин Жерар? — сказал Реджинальд, которого, по-видимому, задело равнодушие Антиопы.

— Слышите? И не думайте, что это — шутка. Это совершенно серьезно. Ведь вы же в курсе ирландских дел, — объясните мне, потому что, кажется, сам я никогда не пойму. Чего, собственно, хотят ирландцы? Лучшего устройства суда? Более свободных таможенных порядков? Школ? Госпиталей? Так пусть же скажут. Мы только того и хотим, чтобы быть им приятными...

Я вежливым жестом отклонил от себя его просьбу.

— Ну, скажите вы, Антиопа, — сказал юноша, — разве вам не хорошо?

— Лично мне — да.

— Но в таком случае...

— В таком случае!..

— Господи, до чего я ненавижу подобные споры, — сказала леди Флора. — Какие вы дети! Нельзя их на две минуты оставить одних, господин Жерар, чтобы они не принялись говорить о политике. Что же это будет, когда некому будет им мешать!