Высший пилотаж киллера - Басов Николай Владленович - Страница 23

– Вы… невыносимы. – Он оправил пиджак.

Как раз в этот момент новая секретарша и просунулась через стукнувшие так знакомо бамбуковые висюльки. И как прежде, я даже не обернулся. Потому что внешне ничего страшного в кабинете не происходило, если не считать того, что я возлежал на главном столе этой конторы, как на не очень удобном пляжном лежаке.

Потом секретарша исчезла, Боженогин не подал ей никакого сигнала об опасности, не попросил помощи – в этом я был уверен.

– Какое вам до всего этого дело?

– Здесь убили сестру моей клиентки. А от меня прячут все, что представляет хоть какой-то интерес.

– Но мы не обязаны давать вам показания! Будь у вас официальный статус, я уверен, разговор был бы другой.

Я кивнул, слез со стола, подошел к нему, он сжался, ожидая чего-то нехорошего.

– Сомневаюсь. У вас тут сгнило все, что не для клиентов. И скопилось слишком много дряни.

– Не тебе судить! – он даже пальчиком в воздухе взмахнул.

– Мне. Вот, например, мне нужно знать, кто тут всем заправляет. Но никто не хочет устроить мне с ним встречу. Это плохо, это вызывает подозрение, что дело еще хуже, чем может быть на самом деле, понимаешь?

Он обошел меня и направился к столу. Я поймал его за локоть и повернул к себе.

– Я не кончил. Я еще раз прошу мне устроить встречу с вашим основным, или как тут его кличут, директором. И не подсовывай мне туфту, лапочка, можно нажить действительно серьезные неприятности. Понимаешь?

– Нет, это выше моих полномочий.

– Мне нужно с ним только поговорить. Если он будет прятаться…

– Нет, – он решил насмешничать, – от таких, как ты, тем боссам и прятаться не нужно. Такими, как ты, они закусывают за завтраком…

Это было настолько киношно, настолько глупо, что я не верил ни единому его слову. И он разозлил меня, хотя и раньше я едва сдерживался. Но ведь сдерживался, а сейчас не мог.

Я взял полу его рубашки и резко дернул вверх, она вылетела из брюк. Потом взял ее сверху и дернул вниз, она порвалась до живота. На свет явилась майка ослепительной белизны. Я приготовился было порвать и ее, но он отскочил. Он полыхал, он был зол, он был шокирован. Я решил, что на сегодня достаточно.

– Передай, не знаю даже кому, но передай обязательно, что таких, как я, – мало. А таких, как твои боссы, – бьют, и чем они больше этого не любят, тем больше их бьют. А если они против, я зову своего друга.

– Кого? – он дрожал, но не верил своим ушам.

Я достал свою «пушку». И дал ему заглянуть в ее зрачок и даже почувствовать запах свежей смазки.

Глава 23

Я гнал по Окружной, которая, к счастью, была не очень нагружена. Адреналин кипел у меня в венах, как после хорошей драки. Нет, честно, я сам себя не узнавал – после иной перестрелки мне случалось оставаться более спокойным, чем после разговора с Костей Боженогиным. Или все дело было в том, что разговор шел о Бокарчуке? Сам-то Боженогин был слишком бесцветным, безвольным, каким-то моллюском, а не человеком…

Впрочем, нет, у него хватило страсти сопротивляться мне. Пусть неумело, пусть глупо и неубедительно, но он все-таки корчился под моими руками. Я даже стал сомневаться – достало бы мужества так же корчиться Бокарчуку?

Я стал притормаживать, еще не хватало влететь в аварию из-за этих гадов. И все-таки странно, я не мог объяснить, в чем тут дело, чего я так ярюсь?

Но было в этих двух гусаках что-то, что заставляло меня протестовать, нервничать, бояться и ненавидеть одновременно! Что-то, что задевало мою вторую память, как я это называл, – память о том, что было со мной в тюрьме, в лагере, что было у меня до того, как меня завербовал Основной.

Да, пожалуй, это правильно. Именно воспоминания о лагере пробуждались у меня при взгляде на этих людей, и именно это я хотел убрать, устранить, зачеркнуть, когда грозил им, когда рвал рубашку Боженогину, когда доставал свой «ягуар» сегодня. Никогда прежде со мной не происходило ничего подобного.

Осознав это, я совсем успокоился, только вот скорость была чуть больше восьмидесяти в час. Я стал тормозить: впереди показался светофор, перед ним я остановился окончательно. Теперь мне, по контрасту с тем, что я только что вытворял, хотелось съехать к обочине, постоять, подумать. Так я и сделал.

Я выключил движок. Жаль, я, кажется, слишком рано начинаю выходить из себя. Расследование не привело пока ни к какому результату, впереди еще масса работы, а у меня начинаются срывы.

И я не мог их объяснить. Все эти вопли о том, что я хочу их потрясти, запугать, подергать за нервишки, – чушь собачья. Как и то, что они мне напоминают мои годы в предвариловке и в зоне. Не может этого быть. Эти ребята не подозревают даже, что такое баланда, как пахнет параша, как вообще пахнет тюрьма. Не знают, что такое голод в зоне, или карцер, или окрик часового… Они этого не могут знать, а я знаю, и я ярюсь, потому что они тем не менее это все страшно напоминают, а я не хочу…

Все, завтра схожу к нашему психу, пусть он разбирается, если будет время. Как ни странно, эта мысль оказалась самой успокаивающей.

Но лучше этого не делать. Все равно он ничего определенного не скажет, а домыслы мне были не нужны. Домыслов мне и без психологии хватает.

Я вспомнил, что живу у Аркадии и она поджидала меня к обеду. Потом у нас должно быть продолжение вчерашнего мероприятия, отложенного по известным причинам.

Я свернул на Алтуфьевку и поехал к центру. Все спокойно, все в норме, я спокоен, я в норме. Машина работала как часы, мир тоже, люди… Гм, с людьми было сложнее, в них что-то слишком часто ломалось, слишком легко возникали безумие, болезни, преступные замыслы, и слишком активно они воплощались в реальность.

При этом возникало много пострадавших, тех, для кого эта игра оборачивалась совсем не игрой и заканчивалась очень рано. А я опаздывал, чтобы им помочь, и чувствовал себя бесполезным. А как стать полезным – не знал.

Я подумал, что подлинного равнодушия профессионала, специалиста, зарабатывающего свой хлеб – чего уж там – на несчастьях других людей, эксперта, умеющего делать выводы и сопоставлять явления, мне уже, по крайней мере на этом деле, не добиться. Как бы я ни уговаривал себя, что это – верный путь к ошибкам, что это – проигрыш заранее, я был уверен, что сорвусь еще не раз.

Но играть иначе на этот раз у меня не получалось. Свою натуру не изменишь, говаривал Сварщик – один из самых опасных убийц, с которыми мне приходилось общаться. Он очень любил прибивать свои жертвы электродами к дереву. При этом даже у жертвы оставалась надежда, что с гладкого сварочного электрода с отбитой обмазкой можно соскользнуть и спастись. А хитрость была в том, что, как только электрод переставал затыкать рану, жертва истекала кровью.

Ну и конечно, это было очень неприятно само по себе.

В общем, я выстрелил ему в живот. Чтобы он дольше мучился, чтобы испытал хоть что-то похожее на то, что испытывали его жертвы. Пусть даже и без этой изуверской пытки надеждой, которая оборачивалась неминуемой смертью. Он был очень здоровым человеком, сильным, с отличным сердцем, он умирал не менее двух часов. Но об этом я узнал позже. При его агонии я, конечно, не присутствовал. Даже у штатных сотрудников, которых не судят за убийство убийц, вроде меня, есть нервы и предел выдержки. И есть стремление оградить себя от чужой боли.