Зима в раю - Арсеньева Елена - Страница 75

Что он знал о человеке, которого ему приказано уничтожить?

Французская фамилия – Жюль Санторемо, советская конспиративная кличка – Вернер. Настоящего его имени Дмитрий не ведал. Очень возможно, что не знали и Сергей Цветков, и даже Гаврилов, которые тоже, по сути дела, были пешками в чьей-то игре. По словам Сергея, Вернер выполнял в Европе особые задания советского правительства, однако был завербован американцами. Когда его разоблачили, чудом успел скрыться и какое-то время метался по Франции, нащупывая потерянные связи с американцами. Благодаря контактам с резидентом и был снова выслежен. Вот и все. Не густо! Правда, на эпитеты Сергей не скупился: «гнусный предатель», «хитрая сволочь», «сущий оборотень» и так далее.

Ну что же, даже между этих скупых строк нетрудно многое прочесть человеку, который хоть что-то знает о советских жизненных и политических реалиях. Если Вернер работал на советскую разведку в Европе, значит, он человек очень умный, скорее всего, хорошо образованный (должен знать несколько языков), а главное, имеющий за плечами заслуги перед своей партией. Наверняка принадлежал к когорте самых пылких революционеров, как Гаврилов и Инна. Дмитрий уже успел понять, что даже самые отъявленные советские патриоты, ратующие за возвращение русских эмигрантов в Россию, не слишком-то стремились туда сами. То ли не хотели лишаться тех преимуществ, которые дает человеку зажиточному (а они довольно свободно распоряжались здесь весьма большими деньгами, что Дмитрий успел заметить) жизнь в богатой, изобильной удовольствиями Франции, то ли крепко опасались сделаться очередными жертвами того режима, которому служили. Очень может быть, что и Вернер вдруг понял: он обречен! Наверняка получил приказ немедленно вернуться, но решил этого не делать. Какое-то время скрывался, тратя оставшиеся подотчетные деньги и то, что успел прибрать к рукам, потом понял, что в одиночку от целой своры цепных псов, рыщущих по его следу, долго не пробегаешь, – и решил искать себе надежного покровителя, который мог бы и защитить, и обеспечить безбедное существование. Уж, наверное, он обещал в обмен поделиться теми многочисленными секретами, которыми успел овладеть за время службы Советам, и сдать изрядное количество прежних своих товарищей.

Итак, бывший красный… Очень возможно, что Вернер с Дмитрием стояли друг против друга, стреляли друг в друга в одной из тех многочисленных кровавых стычек, которыми изобиловала биография любого мужчины, коему «посчастливилось» участвовать в Гражданской. И до сих пор они оставались по разные стороны баррикад. А теперь Вернер захотел перебежать с одной стороны баррикады на другую, что не так-то легко сделать – могут подстрелить и бывшие свои, и чужие.

Ну так вот: Дмитрию остро не хотелось быть тем, кто его подстрелит! Ненужная, опасная сентиментальность, однако он мечтал помочь обреченному на смерть человеку. Любой и каждый, кто стал врагом Гаврилову, Цветкову, Инне и всему тому, что ассоциировалось для Аксакова с их именами, имел надежду на его помощь.

А что, если… Что, если спасти Вернера? Это можно сделать, если выпустить сейчас очередь в Шадьковича. Потом выйти на дорогу и, держа Вернера на прицеле (наверняка у него быстрая реакция, но в таком состоянии, в каком находится сейчас загнанный беглец, ему будет трудно сразу отличить своего от чужого), объяснить, что здесь происходит. И дать ему уйти, а самому скрыться, прежде сбросив в какую-нибудь удобную расщелину труп Шадьковича, а то и не тратя времени на заметание следов…

Нет. Нет, так нельзя. Если Гаврилов и Цветков узнают, что Вернер остался жив, если даже заподозрят это, они сразу поймут, кто сорвал операцию. И пожелают отомстить Хромому, Дмитрию Аксакову, который снова обвел их вокруг пальца. Обвел, как двадцать лет назад! Самого Дмитрия они, очень может быть, достать не смогут, но ничто не спасет от них Татьяну и Риту. Убьют и Алекса, могут погибнуть и старшие Ле Буа.

Нет! Слишком дорогая цена за жизнь какого-то перебежчика. Слишком дорогая. И платить ее Дмитрий не готов.

Ему казалось, что прошла целая вечность, пока он решал для себя вопрос о жизни или смерти Вернера. На самом же деле пролетела какая-то минута, от силы две, прежде чем человек, сидевший в синем «Ситроене», заглушил мотор и выбрался на дорогу. Стоя под прикрытием дверцы, настороженно огляделся, готовый ко всему, но Боже мой, как безмятежно шелестели ветки облетевших кленов и вязов, какой мирной и прозрачной казалась сквозная даль, протянувшаяся к дальним горам! Медленно-медленно садилось солнце в золотисто-розовые слоистые облака, и на весь этот зимний, но не по-зимнему теплый, мягкий день была, чудилось, наброшена золотистая вуаль обманчивого, предательского покоя и благостной, столь же обманчивой и столь же предательской тишины.

Только ястреб вдруг крикнул где-то в небесах – и дальний, тревожный, предостерегающий его клекот коснулся слуха Вернера, заставил вскинуть голову, проследить взором плавное парение птицы на раскинутых крыльях…

В то же мгновение Шадькович, не дожидаясь, пока жертва приблизится к нему, привстал, выпростал из-под себя руку с револьвером и выстрелил, метя Вернеру в голову.

Тот молча взмахнул руками и тяжело грянулся на дорогу – настолько тяжело, что, чудилось, гул донесся до кустов, где скрывался Дмитрий.

Шадькович немедленно вскочил на ноги и бросился к упавшему. Еще издали прицелился, снова выстрелил в неподвижное тело, которое конвульсивно дернулось, но тотчас снова замерло, потом, подбежав, приставил револьвер к виску Вернера и в третий раз нажал на спуск.

– Угомонись! – крикнул Дмитрий, выходя из кустов. – Чего зря шуметь? Три выстрела… А ну услышит кто? И кровищи на дороге… Ненужные следы!

Шадькович глядел на него белыми, безумными глазами, а лицо у него было красное, словно свежеошпаренное. «Избави Бог от альбиносов!» – брезгливо подумал Дмитрий.

– Посмотри, – сказал Шадькович слабым, неразборчивым голосом, – я его убил или нет?

Дмитрий шагнул было к телу, но замешкался. А что, если в тот момент, когда он нагнется над Вернером, Шадькович его…

Хотя нет, нужно еще спрятать машины и труп. Пока машины на шоссе, у Аксакова есть время пожить.

И все-таки – береженого Бог бережет.

– Убил, не сомневайся, – буркнул, косясь на револьвер, так и пляшущий в руке Шадьковича. – Однако ты хорошо стреляешь.

– У меня наградной браунинг от самого Антона Ивановича, – начиная овладевать собой, проговорил Шадькович. – За меткость. Он меня называл небывалым снайпером.

– Сам Деникин? Ишь ты! – не мог не восхититься Дмитрий. – Ладно, о боевых заслугах потом. Что дальше делаем?

– Уводим машины с дороги, прячем их.

– А с этим что? – Дмитрий указал стволом «шмайссера» на труп.

– А ты что, не знаешь? – вдруг зло огрызнулся Шадькович. – И убери свой пугач, он меня нервирует. Еще нажмешь ненароком на спуск…

– Твой револьвер меня тоже нервирует, – усмехнулся Дмитрий, снова беря «шмайссер» на изготовку. – Ты явно еще не остыл, вон, палец так и пляшет на спусковом крючке. Погоди пока палить, еще машины отогнать надо. А то ненароком пристрелишь меня раньше времени, что будешь делать потом?

Светлые глаза Шадьковича вдруг потемнели. Дмитрий уже немного успел к нему привыкнуть и знал: это являлось у альбиноса проявлением страшного замешательства. Да, реплика Дмитрия поставила его в тупик!

Конечно, надо было убрать оружие и продолжать разыгрывать из себя, по-тутошнему выражаясь, мутона, который покорно потащится на заклание. Но Дмитрий вдруг почувствовал такой приступ отвращения ко всей гнусной игре, в которую ввязался, что едва мог справиться с собой. Почувствовал, как судорога свела лицо. И почудилось, что смотрит в зеркало: точно такой же судорогой исказилось и лицо Шадьковича.

– Ну да, я не дурак. А ты как думал? – спросил, чувствуя кровавый привкус во рту. Понятно, губу прокусил. И даже не заметил, когда: то ли пока в засаде сидел, то ли уже сейчас, встав со своим убийцей лицом к лицу. – Давно все понял.