Зима в раю - Арсеньева Елена - Страница 56

– Сашенька, это вы? – шепнул кто-то за спиной, и Александра обернулась, все с той же надеждой, поистине безумной, – и отпрянула, увидев рядом грузную женскую фигуру.

Ну да, шепот-то был женский…

Рядом стояла Клара Черкизова, то есть, пардон, Кравченко.

Как она растолстела, как постарела! Она лет на восемь старше Александры, значит, ей теперь уже под пятьдесят. Ненакрашенное, обрюзгшее лицо – боже мой, с таким-то личиком играть юных девушек?!

Хоть Энск, конечно, город маленький, а вернее – большая деревня, последний раз они виделись лет десять назад: случайно столкнулись на Свердловке, чуть не напротив драмтеатра, – и прошли мимо, сделав вид, что не заметили друг друга. Что и говорить, у них не было повода кидаться друг дружке в объятия, а впрочем, и враждовать не было повода. Как были чужими всю жизнь, так и остались, хотя одно время обменялись заветными мечтами и сговорились помогать в главном: Саша внушает отцу, что он должен жениться на Кларе, а та взамен устраивает ей свидание с Игорем Вознесенским.

Обе выполнили свои части договора, но счастья это никому не принесло: заветные мечтанья так и остались неисполненными. А после того, как Клара, со злости на Константина Анатольевича, бросилась в объятия товарища Кравченко, у них и вовсе не стало повода ни враждовать, ни дружить. Чужие друг другу, вот и все!

Тем более странно было Александре видеть сейчас дрожащие губы Клары, ее полные слез глаза.

– Что вы здесь делаете? – спросили в один голос, но не улыбнулись смешному совпадению, а в тревоге друг на дружку уставились.

Александра неловко развела руками: о чем вы, мол, спрашиваете, если все прекрасно знаете?

Клара понимающе кивнула.

– Я тоже пришла проститься. С Яшей, – она махнула в сторону черной мраморной плиты на могиле Грачевского, – и с ним, – мимолетно погладила крест на могиле Вознесенского. – В последний раз ведь… Варвары, вандалы, и земля под ними не горит, и молния в них не ударит! Ишь, орут, как будто на праздник собрались. Радостно им!

Только сейчас Александра услышала шумные и довольно веселые голоса, доносившиеся от кладбищенских ворот, со стороны Полевой улицы. Она так углубилась в свои мысли, что и не видела ничего, и не слышала. А между тем там собралась уже, кажется, изрядная толпа. Веселые песни и смех чередовались с сердитыми женскими криками. Слышались милицейские свистки.

– Странно, что ж они не заходят? – пробормотала Александра.

– Я, когда мимо шла, слышала, будто сторож сбежал с ключами, ну и не могут ворота открыть. Поехали будто бы к нему домой.

– Нелепость какая… Они собираются стереть с лица земли все кладбище, а не могут сломать ворота…

– Дурь какая, верно? – слабо, по-девчоночьи хихикнула Клара, и на миг из ее тяжелых морщин выглянули Джульетта, Виола и Флорелла. Выглянули, блеснули юными глазами и скрылись вновь, уже бесследно. – Они же без команды ничего не сделают, будут соблюдать революционную сознательность и социалистическую дисциплину! Однако, думаю, век они ждать не станут, все же решатся и ворвутся сюда. Надо уходить. Пошли, Саша. Вы где прошли, мимо братской могилы? Я тоже там шла. Давайте уйдем, пока оцепление не растянули, а то насидимся потом в каталажке, небось и не посмотрят на боевые Кравченковы заслуги. А вам совсем плохо придется, поскольку Шурик-то…

Она еще что-то бормотала, бормотала громко, словно не в себе была, и нервно мяла тонкие лайковые перчатки… Боже мой, какое чудо! Александра таких сто лет не видела! А раньше у Сашеньки Русановой перчаток было пар десять, к разной шляпке, к разным туфелькам и ботинкам.

Так, кажется, Кларино испуганное безумие становится заразным…

– Погодите, я посмотрю, что там делается, – сказала Александра и осторожно прошла по тропе к воротам.

Ого, что творится за оградой! Понагнали грузовиков, и еще подъезжают один за другим. В них стоят плечом к плечу люди – преимущественно молодежь с транспарантами: «Сормово», «Автозавод», «Университет», «Военное училище», «Политехнический институт»… Где-то там, на грузовике университета, Оля… Хотя нет, она же собиралась прийти пешком. Александра пыталась рассмотреть пеструю вязаную Олину шапочку, но таких шапочек, которые вязали оборотистые бабки и продавали на Средном рынке, было много, не разберешь, где чья. Приехавшие выпрыгивают из кузовов, парни ловят девушек, смех кругом, довольные крики.

Чему они радуются? Что приветствуют? Неужели разрушение?

– Да что мы стоим! – слышались нетерпеливые голоса. – Давайте ломать ворота!

– Ворота нельзя, – отвечал кто-то. – Их хотят забрать в кремль. Это хороший старый чугун. Нужно ждать сторожа.

– Да, может, он эмигрировал! – захохотал крепкий зеленоглазый парень. В нем было что-то знакомое. Присмотревшись, Александра узнала Кольку Монахина, бывшего Олиного одноклассника. Теперь он тоже учится в университете, кажется, даже комсорг курса или факультета. Кажется, дочь была в него влюблена в школе. А теперь?

– Что, мы его с собаками искать станем, что ли? – кричал Колька Монахин. – Нельзя ломать ворота, давайте ломать забор. А ну, тащи кирки и ломы! Даешь!

– Даешь! – заорали десятки луженых, радостных глоток, и раздался треск досок.

И в ту же минуту послышались возмущенные женские вопли. Снова засвистели милицейские свистки… Ага, понятно. Там еще и женщины, которые пытаются не пустить комсомольцев на кладбище. Но разве их, молодых да ранних, остановишь? Вон как прут, все с пути своего сносят!

А Оля, что сейчас делает Оля? Ее не разглядишь в мельтешении фигур. Может быть, и она орудует ломом, как вон та ражая деваха, которая любого парня за пояс заткнет?

Как могла Оля решиться прийти сюда, решиться на такое святотатство, как хватило совести? Ведь она видела, как хоронили, вернее, бросали в могилу мертвых красноармейцев, она боялась этого промороженного жуткого стука и плакала по ночам…

И тут же Александра понурилась, покачала головой. Нельзя, нельзя всех судить по себе. И если дочь не стала повторением ее, то здесь нет ничьей вины, кроме ее собственной. Она, Саша, вся осталась в том времени, которое было до семнадцатого года. Оля принадлежит тому времени, которое настало после.

Александра вдруг вспомнила, как попыталась устроить дочку в детский сад. Это было как раз перед наступлением двадцатого года. Елки в то время уже считались пережитком, но еще не везде были искоренены. Среди родителей объявили сбор елочных игрушек. У Русановых их сохранилось, к счастью, множество. Саша выбрала несколько красивых шаров и шишек, оклеенных колючим, искристым «снегом», который блестел и загадочно переливался, словно самый настоящий снег, освещенный луной. Хотела взять прелестную стеклянную фигурку младенца Иисуса, да вовремя одумалась. Шары она обернула в шерстяной платок и умудрилась донести до детского сада в целости и сохранности. Думала, от них все в восторг придут, но воспитательница, худущая черноволосая и черноглазая Перла Рувимовна Левинсон, скорчила гримасу:

– Ну, это предрассудки. Зачем нам дешевая красота отжившего мира? И вообще, поступила установка от товарища Коллонтай, чтобы елки отменить. Во всяком случае, изъять из елочных украшений все рождественские эмблемы и заменить их маленькими виселицами с висящими на них фигурками классовых врагов.

Не сказав ни слова, Саша заботливо увязала шары в тот же платок, а потом схватила за руку Олю, которую, к счастью, еще не успела раздеть, и увела ее вон из сада. И больше не пошла туда. А Оле там нравилось, она жалела, что ее забрали, плакала, просилась к смешливой и задорной Перле Рувимовне и долго дулась на маму, которая не хотела ее пускать и даже слова такие – детский сад – говорить запретила. Хоть Оля была тогда совсем маленькая, обиду она затаила надолго.

Второй раз они сильно поцапались, когда Оля только пошла в первый класс. Однажды она вернулась из школы и сказала, что слово «Россия» больше нельзя говорить.

Александра чуть в обморок не упала: «Это еще почему?!»