Зима в раю - Арсеньева Елена - Страница 55

На платье Дмитрий и уставился расширенными глазами. На мгновение почудилось, будто он перенесся ровно на двадцать лет назад, в зиму семнадцатого года, и находится сейчас не в саду какой-то медонской виллы, а в холодной, выстуженной офицерской палате петроградского госпиталя, и ослепительно красивая, роскошно одетая молодая дама (фиолетовое платье облегало ее прекрасную фигуру, как перчатка!) с издевкой говорит ему: «Имени моего вы помнить не можете, ибо мы не были знакомы. Меня зовут Инна Фламандская. Разумеется, это псевдоним – и литературный (я поэтесса), и партийный. Настоящего моего имени вам знать не нужно…»

– Да ну, – пробормотал Дмитрий. – Не может быть!

«Меня зовут Инна Фламандская…» «Здра-стуй-те, шер Инна€…»

– Это она! – выдохнул Дмитрий. – Она самая. А Рената ее дочь, потому они так удивительно похожи. Ну и чудеса, ну и совпадения!

Раньше Инна работала на большевиков. Дмитрий отлично помнил, что впервые увидел ее в энском кафе «Попугай!», где она помогала не то большевику, не то эсеру Иванову брать его за горло. И они взяли-таки!

Однако не странно ли, что дама, имеющая, судя по всему, высокие заслуги перед нынешней русской властью, прозябает сейчас в эмиграции?

Пардон, пардон… А кто здесь говорит о прозябании? Жизнь на прекрасной вилле, изобильное застолье, нарядные туалеты дам, радостные улыбки, которые Инна и Рената расточают мужчинам… О нет, какое там прозябание! Инна держится как хозяйка. Очевидно, нарядная вилла принадлежит ей и ее дочери Ренате. Значит, об Инне так презрительно отзывался Сергей: «Эмигрантка, совершенно никчемная особа»? Что-то не похоже, судя по той почтительности, с какой обращаются к ней мужчины. Полное впечатление, что мать и дочь ими просто-напросто командуют, а те беспрекословно подчиняются. И это не та покорность, которую вызывает в мужчинах женская красота, – это угодливость нижестоящих перед вышестоящими… Стоит только взглянуть, как предупредительно приподнялся с кресла неказистый француз, видимо, тот самый Роже…

Ба… знакомые все лица… да ведь Роже – флорист с улицы Дебюсси! Теперь понятно, кому принадлежал серый «Опель». Ну что ж, оказывается, парижские флористы живут очень даже недурно, отнюдь не бедствуют. А магазинчик-то какой хиленький, просто смотреть жалко. Возможно, конечно, у него не просто магазин, а прикрытие… Чего? Ну, наверное, какой-нибудь деятельности «Общества возвращения на родину». Определенно, Инна и ее дочь – ведущие персоны в организации, и зачем столь уничижительно врал Сергей – непонятно.

В это время Инна заговорила – все взгляды обратились к ней. Только один человек сидел, повернув кресло к камину: видимо, никак не мог согреться, – а Грабов, флорист и другой приезжий, высокий, несколько расплывшийся господин с бледным лицом, так и пожирали хозяйку взглядами.

Дмитрий пригляделся к этому последнему внимательней. Человек был одутловат, рыжеволос и имел блеклые зеленые глаза.

Стоп, господа, еще один знакомец! Да ведь это… Полуэктов. Тот самый, которого Дмитрий на днях вспомнил в связи с одной старой историей. Тот самый, встреча с которым была ему предсказана тещей.

Предсказана тещей…

Лидия Николаевна также напророчила, что Дмитрий встретит человека, которому некогда причинил зло, обернувшееся для него счастьем. Ну что ж, вид у Полуэктова более чем преуспевающий. Видимо, из Германии он умудрился попасть во Францию и продолжает здесь работать на «товарищей», причем живет, что видно по костюму, ни в чем себе не отказывая…

Откуда об этом могла знать теща? Поскольку она – «вторая мадам Ленорман»? Ну нет, увидав Полуэктова в компании с флористом, Дмитрий окончательно перестал верить в экстраординарные способности Лидии Николаевны.

Он все гадал, откуда Лидия Николаевна могла вызнать, что зять мелькает на рю Дебюсси. А почему ей не мог сообщить об этом флорист? И через него же связь с Лидией Николаевной установил Полуэктов, и они вместе разыграли некую мизансцену, необходимую для того, чтобы недоверчивый зять Лидии Николаевны поверил ей и кинулся прямиком на рю Дебюсси, в «Общество возвращения на родину»…

Нет, ерунда, она вряд ли могла быть знакома с флористом Роже. Тут действовал еще кто-то, кто-то другой диктовал Лидии Николаевне, что делать, как говорить с Дмитрием, как убедить его, закоренелого скептика и реалиста, чтобы поверил в безусловное чудо…

Кто ею руководил? Шадькович? Господи, неужели и Кирилл Андреевич замешан в интригу? Да нет, Шадькович слабоват, он может быть идеальным исполнителем, но не руководителем. А кто же здесь, среди этих советизанов, с позволения сказать, le chef? У кого в руках все нити заговора, жертвой которого может стать Дмитрий? У отсутствующего Сергея? Или у того грузного господина, который так и сидит, задумчиво склонив голову, в кресле у камина, словно не может оттуда подняться.

Может быть, вздремнул? Надо непременно заглянуть в его лицо!

«Что делать? – сам себя спросил Дмитрий. – Что мне делать?»

А может быть, он зря паникует? Может быть, и делать-то ничего не нужно? Был ли, вообще говоря, заговор? Может быть, и заговора-то никакого не было… С чего он решил, что целью Сергея и всех прочих было что-то еще, кроме обычной проверки довольно шаткого и подозрительного эмигранта, которому и помочь хочется, и в то же время следует опасаться его шаткости и непредсказуемости? Ну да, на всю ситуацию можно поглядеть с двух точек зрения. С одной стороны, Дмитрию Аксакову, испуганному, ничего не понимающему, они кажутся врагами, с помощью некоей злой силы явившимися из прошлой жизни, чтобы уничтожить его. С другой стороны, они, люди красной масти, верно служили большевикам в ту пору, когда на карте мира была обозначена не Рэсэфэсээрия, а Российская империя. Вот и сейчас они служат интересам своей партии и своей России. Беда в том, что их Россия не имеет ничего общего с Россией Дмитрия Аксакова… Но так ли это? Не пора ли ему бросить искать различия, а попытаться найти сходство? Черт, черт, да ведь всего лишь каких-то три дня назад, идя из «Общества возвращения», он старательно гнал от себя мысли о голоде в России, о творящихся там беззакониях, о репрессиях, он с молитвенным выражением читал, почти наизусть зубрил «Правду»…

И что снова изменилось? Почему он откатился на прежние, так сказать, рубежи? Из-за проявленного к нему грубого недоверия? Но разве он заслужил доверие?

«Надо понять, чего ты сам хочешь, – устало сказал себе Дмитрий. – Вот это и будет твой el momento de la verdad. И если ты ступил на какой-то путь, надо идти по нему, не сворачивая и не глядя по сторонам. Только вперед и вперед! Конечно, ты будешь некоторым образом напоминать зашоренную лошадь, но…»

Он не успел додумать. Человек, сидящий у камина (скорее всего, он – тот самый мсье Гаврилов, с которым «не скучно, а только страшно», как выразилась Инна), поднялся и, одернув складку на брюках, что-то сказал, повернувшись к Полуэктову. Тот покосился на окно – Дмитрий отпрянул, но тотчас понял, что зря, его невозможно увидеть, – и с явной неохотой пошел к выходу. Грабов последовал за ним, заботливо придержав дверь для Гаврилова.

Спустя несколько секунд все трое вышли на крыльцо и остановились практически рядом с Дмитрием. Бежать было некуда и некогда. Он едва успел опуститься на корточки и прикрыть лицо полой куртки. Оставалось надеяться, что его не разглядят… хотя невелика надежда: слишком яркий свет лился из окон!

«Может быть, они примут меня за куст азалии или какой-нибудь пень?» – подумал с отчаянным юмором.

Насчет пня – это он в самую точку попал…

«Вечно любимому»…

Александра сдернула варежку и приложила руку к кресту, на то место, где едва виднелась надпись. Дерево только в первую минуту казалось примороженным и ледяным, но быстро оттаяло и словно прильнуло к повлажневшей ладони.

Ну да, мы живем иллюзиями, к которым не имеет никакого отношения реальность. Когда-то, двадцать три года тому назад, Саша Русанова испытывала совершенно такой же оглушительный, отнимающий дыхание восторг при виде черных глаз Игоря Вознесенского, какой она испытывает теперь, прижимая теплую ладонь к кресту на его могиле. И как тогда она думала с лихорадочной надеждой: «А вдруг он сейчас увидит, заметит меня, разглядит наконец – и влюбится с первого взгляда?», так и сейчас сердце щемило от безумной надежды: «А вдруг он сейчас смотрит на меня оттуда и жалеет, что у нас все случилось только один раз?»