Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 76

– Елизавета Васильевна! – выкрикивает Смольников, и огненные глаза его бешено сверкают. – Кто дал вам право усомниться… подозревать… вы считаете, я подлец?

– Я считаю? Нет, это вы считаете. Вы все время считаете! Вернее, просчитываете – на три хода вперед, словно шахматист. Вам мало было того, что вся честь в изобличении преступников, в их поимке и так принадлежала бы вам. Ведь операция была спланирована заранее, полиция следила за каждым нашим шагом и ждала только сигнала. Нет, этого вам показалось недостаточно! Вы были неприятно поражены тем успехом, который имели мои доводы на последнем совещании у прокурора, вас уязвило высказанное мне восхищение, вы не могли перенести, что женщина – презираемая вами женщина! – отнимает у вас лавры. Вот вы и решили любой ценой вывести меня из игры. И сделали это блестяще! Сочетая приятное с полезным. Ни одной минуты не сомневаюсь, что провести допросы немедленно после ареста Лешковского и Вильбушевича было решено заранее, что весь наш синклит ожидал вас… вернее, нас. Но вы не могли, не хотели этого допустить… И вы снова пошли ва-банк! Вы избрали единственный способ, который мог мне помешать присутствовать на допросах, высказывать свое мнение, лишить вас хоть мало-малейшей толики внимания, оторвать хотя бы один листок от того лаврового венка, которым вы мечтали себя увенчать… товарищ прокурора, Казанова, покоритель старых дев! Вы просчитали даже то, что отныне я никогда не смогу с вами спорить, что я вынуждена буду уйти со службы, потому что не в силах больше встречаться с вами и думать, как меня предал человек, которого я… которого я любила!

Я даже толком не понимаю, произнесла я это последнее слово, или оно утонуло в слезах. Я рыдаю так, что, кажется, вот-вот задохнусь, умру от разрыва сердца, – совершенно так, как умерла Наталья Самойлова, когда поняла, что желание, исполнению которого она подчинила всю свою жизнь, невыполнимо… Мое желание невыполнимо тоже! Я рыдаю так, что даже не слышу, как рядом со мной оказывается Павла. Она не утешает меня, ничего не говорит, она просто сидит рядом и плачет, плачет так же горько, безудержно, как я. А когда у нас обеих иссякают слезы и мы можем оглядеться, мы видим, что комната пуста, что в ней нет никого, кроме нас, двух обманутых женщин.

Я не знаю, когда ушел Георгий. Я знаю только, что он ушел навсегда.

Нижний Новгород. Наши дни

Они вошли медленно, словно нехотя, и стали по обе стороны двери, отводя глаза. Алена тоже не смотрела ни на одного, ни на другого – зачем? Однако Света вскрикнула от изумления, и Богачев покосился на нее.

– Я не узнал вас сразу, – пробормотал он вдруг. – Вы подстриглись, покрасили волосы… А поскольку среди моих пациенток только толстушки, я не запомнил вашу фигуру.

Света, которая всегда, даже в такую опасную минуту, болезненно воспринимала намеки на свою полноту, покраснела, а у Алены перехватило горло от страха.

Света была в числе тех, кто кодировался у доктора Богачева! А, насколько успела понять Алена, это столь же опасно, как подвергнуться операции по внедрению в человеческий организм взрывного устройства с часовым механизмом! И неужели через два месяца?..

Нет, тут все далеко не так просто, как показалось Алене сначала. К Богачеву ломится на прием множество народу, однако количество самоубийств не столь уж значительно по сравнению с количеством тех, кто прошел кодирование и живет себе поживает. Тут дело в другом, в другом… Но в чем?!

От ответа на этот вопрос, может быть, зависит жизнь Светы. Оказывается, Алена ошибочно считала, будто ей все ясно, – на самом деле главное скрыто.

Удастся ли догадаться?

Ей всегда было легче думать, проговаривая свои рассуждения вслух. Даже приступая к очередному детективу, она придумывала сюжет, бормоча и записывая свое бормотание. Как если бы звуки пробуждали и заставляли отзываться некую субстанцию, которая заранее знает все и может ответить на все вопросы…

А вдруг она откликнется и сейчас? Только не следует забывать, что лучший способ обороны – это наступление.

– Одного я не пойму, – сказала Алена, презрительно глядя на шофера, – почему вы, Виктор Михайлович, в эту компанию замешались? Ну ладно, Илья Денисов, видимо, связан с Богачевым родственными узами, да? Его жена… молоденькая, красивенькая, сама врач, из докторской семьи, и брат ее доктор знаменитый…

Суриков дернулся, словно его ткнули шилом. Ведь Алена слово в слово повторила его отповедь!

Денисов тоже вздрогнул.

Ага, значит, смелая догадка верна.

Тут она перехватила укоризненный взгляд Богачева, брошенный на Денисова, и мигом поняла его значение. Обернулась к Свете:

– Ты что, не говорила Денисову, что ходила кодироваться?

– Я никому не говорила, – качнула головой Света. – Кроме тебя – никому. Я… мне стыдно было.

– Зря… – вздохнула Алена. – Сказала бы – они бы тебя ни за что не тронули.

«И я была бы здесь одна», – докончила она мысленно.

Стало страшно.

Ладно, не время бояться, надо выпутываться!

– А вы, Виктор Михайлович, чем-то обязаны господину Богачеву, да? Что, он лечил кого-то из ваших родственников? Уж не того ли самого племянника, смерть которого вас до сих пор заставляет страдать? Но неужели вы не смогли сложить два и два и не догадались, что именно кодирование, которое делает человека рабом своего заветного желания и проводится с помощью часов, отмеряющих срок исполнения этого желания, как правило, становится залогом его смерти?

Богачев так и взвился, но не успел ничего сказать: его опередил Денисов.

– Этого не может быть! – крикнул он. – Не может быть! Мы все рассчитали, мы все проверили. Мы вместе эту методику разработали, ошибок быть не должно…

– Вместе разрабатывали методику, вместе барыши делили, – перебила Алена с нарочито скучающим видом. – Вы ведь зазывалой у великого кодировщика служили, так? Свете кто сказал о достижениях доктора по переделыванию толстушек в худышек? А Сурикову кто его разрекламировал? Не вы ли?

Она поймала мгновенную переглядку Светы и Виктора Михайловича.

Ну разумеется!

– Ну да, мне и правда Денисов сказал, – растерянно пробормотала Света. – Но это ничего не значит, Алена! Мы с ним столько лет вместе работаем, он не мог меня… не мог мне сказать, если бы подозревал, что это смертельно опасно!

– Да что ты говоришь? – всплеснула руками Алена. – Не мог бы?! А участвовать в твоем похищении – это как? Конечно, нас не застрелили бы, но не из хорошего отношения, а потому, что и впрямь сложно возиться с трупами. Сложно и противно. Не сомневаюсь, что нас собирались подвергнуть сильнейшему гипнозу, чтобы вышибить из моей головы всякую память о моих выводах насчет кодирования. А тебя прихватили просто для страховки: вдруг я поделилась с тобой своими домыслами.

– Вас, как я погляжу, больше всего именно это слово взбесило? – хмыкнул Денисов, исподлобья глядя на Алену нестерпимо черными глазами. – Но другое слово просто не подходит!

– Но если бы сами не были озабочены количеством самоубийств, которые перманентно возникают спустя два месяца после кодирования, вы бы не утруждали себя этим дурацким похищением!

– Я сначала не принял вас всерьез, – буркнул Денисов. – Но рассказал Юрке о том, что говорил о вас этот Леха… помните, тот кареглазый, приятель алкоголика, которого мы прокапывали, – и он испугался, что вы и на самом деле такая уж сильно проницательная. В яйце иглу видите! Детективщица, мать вашу! Вы ведь ничего не можете доказать, вы…

– Вы все еще считаете, будто мне нужно что-то доказывать? – уничтожающе глянула на него Алена. – Но признание обвиняемого – царица доказательств, как уверял товарищ Вышинский. А вы только что признались во всем, в чем могли признаться.

«Признание обвиняемого – царица доказательств…»

Нет, это сказал не только товарищ Вышинский. Это сказал еще и оперативник, пытающийся найти подтверждение признанию Шуры Кренделя, который украл у Лопухина пятьдесят тысяч долларов, ноутбук, драгоценности – и еще, видимо, оригинал записи амурных шалостей некоего государственного чиновника…