Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 57

Дарьюшка – бывшая горничная Евгения Лешковского. Красильщиков – бывший любовник его покойной сестры. Может быть, заодно он имел шашни с ловкой горничной Лешковского?

Красильщиков с Лешковским на ножах. Я отлично помню, как они дрались, забыв обо всех на свете приличиях! Дарьюшка раньше служила у Лешковского, но ей отказали от места после приезда Натальи. Она должна испытывать к Наталье неприязнь. Однако она, судя по всему, в наилучших отношениях с бывшим любовником Самойловой, если привела его сюда. Определенно – затем, чтобы спасать доктора!

От кого?! Откуда ей знать, что мы со Смольниковым – из…

И тут меня зазнобило. Чудится, откуда-то налетел свежий, сырой ветерок. Я словно бы вновь увидела Волгу, которая мощно ворочается в берегах, будто огромная серая рыбина, увидела пасмурное небо, блеклый денек, совсем непохожий на августовский, откос, домишки, прилепившиеся к склону, сундук с его страшным грузом, черные фигуры городовых… а чуть поодаль – молодую женщину в платочке, которая заунывно выкликала, глядя по сторонам:

– Жулька! Жу-улька!

Дарья Гаврилова! Мещанка Дарья Гаврилова, жившая, дай бог памяти, в Красном проулке и терпеливо разыскивавшая на берегу свою собачонку!

Да ведь это и есть Дарья Гаврилова! Дарьюшка, кухарка Вильбушевича, бывшая прислуга Евгения Лешковского, сестру которого нашли мертвой на волжской отмели!

Так… Можно ли отнести к разряду совпадений то, что именно в это время, когда полиция выволокла на берег сундук с трупом Натальи Самойловой, «мещанке Дарье Гавриловой» (под кроватью которой спрятаны вещи этой самой Натальи!) взбрело пошататься по берегу? Кстати, я готова держать пари на что угодно: никакой собаки, ни Жульки, ни Бобика, ни Трезора (а также и деток малых, которые лили бы по этой самой Жульке горькие слезоньки!), у Дарьюшки и в помине нет. Она нарочно притащилась на берег, чтобы высмотреть все, что только можно. И уж на нас-то со Смольниковым она насмотрелась достаточно, чтобы узнать где угодно, когда угодно и в каком угодно обличии. А мы, разини этакие, сущие вороны от юстиции, вороны высокого полета, ее не узнали. Меня вот только сейчас осенило, кто такая Дарьюшка. А моего, pardon, жениха, судя по безмятежному выражению его лица, еще не сразила наповал догадка…

Впрочем, Смольников тогда с головой погрузился в свой эксперимент, ему было не до какой-то там странной особы, метавшейся по берегу. Но я-то хороша…

Да что же означает все это внезапно открывшееся сплетение отношений? Кухарка Лешковского ненавидит его сестру и стакнулась с ее любовником – зачем? отомстить? – и одновременно на эту кухарку, как на живца, ловит злополучного письмоводителя Сергиенко доктор Вильбушевич, служить к которому Дарьюшка перешла от Лешковского…

Лешковский! А не его ли видел истопник в поезде? Худощавый, вида самого что ни на есть интеллигентного, не просто «похож на учителя», а он и есть учитель мертвых языков.

Как это страшно звучит! Боже мой, я только сейчас осознала, как страшно звучит словосочетание мертвых языков! Между прочим, в лице Лешковского тоже есть нечто неживое, потустороннее, потусветное… И несмотря на это, несмотря на свой возраст, он красив странной, утонченной, греховной красотой.

Он похож на ангела. На падшего ангела.

Ужасаться и изумляться новой догадке у меня просто нет сил. Я молча, как не подлежащий обжалованию приговор, принимаю открытие: в медальоне у Дарьюшки я видела портрет Евгения Лешковского. Такого, каким он был лет пятнадцать, а то и двадцать тому назад…

Так Дарьюшка любит его! И расправилась с Натальей Самойловой в отместку за то, что та вынудила ее покинуть возлюбленного.

Как Дарьюшка убила «разлучницу»? Ну, боже мой! Есть способы! Я уже упоминала, что отец мой знаком был со знаменитым Путилиным, так вот он описывал однажды самодура-мужа, который решил погубить жену, защекотав ее до смерти. Путилин чудом спас женщину от страшной смерти, при которой на теле не остается следов насилия, а сердце человека не выдерживает беспрестанных мышечных судорог. Возможно, с Самойловой случилось нечто подобное. Затем Дарьюшка обобрала свою жертву и сунула ее в сундук…

Ну-ну… Обобрала – это да, это факт. Кстати, сей медальон – не принадлежал ли он некогда именно злополучной Наталье Юрьевне? Тогда версия о влюбленности Дарьюшки в Лешковского отпадает. Она могла нацепить его на себя просто из щегольства, а сняла, когда узнала меня.

Значит, Лешковский тут ни при чем… А почему бы и нет? Кто знает, может быть, у Дарьюшки имелся совершенно другой любовник. Тот, кто помог ей спрятать труп Натальи в сундук и бросил его в реку, да неудачно. Это должен быть молодой, сильный мужчина. Например, такой, как Красильщиков! Недаром именно к нему в панике ринулась Дарьюшка, когда увидела меня в доме Лаллы. Когда поняла опасность, которая грозит Вильбушевичу…

О боже мой! Ну а Вильбушевич-то и убийство Сергиенко сюда каким боком пришиты?! И почему именно Лешковский больше всех похож на худощавого «учителишку» из вагона?!

Я запуталась, я не могу сама решить такую задачку со многими неизвестными, мне нужна помощь, мне срочно нужна помощь умных людей!

Необходимо поскорей уйти отсюда. Под каким угодно предлогом! И немедленно отправиться к господину прокурору Птицыну или на худой конец – к начальнику следственной части. А лучше увидеться с ними обоими. И чтобы при этом еще и Хоботов присутствовал. Убираться надо как можно скорей! Пока Дарьюшка или Красильщиков не нашептали чего-нибудь о нас еще и Вильбушевичу!

А Смольников болтает с этим мрачным доктором-убийцей, с хитрым и опасным Красильщиковым, будто с лучшими друзьями. И не смотрит на меня, и не замечает моих отчаянных взглядов.

Как бы привлечь его внимание? Может быть, обморок изобразить? Смольникову ничего не останется, как броситься к «невесте», и тут я ему дам знать, что мы в опасности.

А вдруг меня, «лишившуюся чувств», поручат заботам доктора Вильбушевича?

Господи, спаси и помилуй – оказаться пациенткой такого врача! Сие для здоровья не полезно! Тут-то как раз и лишишься не то что чувств, но и самой жизни!

Мои напряженные мысли прервал дверной звонок.

Так… новый гость к Лалле? Я почувствовала, что заранее начала дрожать мелкой дрожью. Кто это может быть? Я ждала теперь только самого плохого. Явление загадочного Лешковского, словно статуи Командора, вообразилось мне… Или, к примеру, Луиза Вильбушевич вдруг возникнет на пороге. А что? Все возможно!

Однако в холл вошла Дарьюшка. Мещанка Дарья Гаврилова! Она показалась мне какой-то очень бледной, и сердце мое застучало еще тревожней.

– Ваша благородие, там за вами приехали, кучер с пролеткою да с запиской. Говорит, что от вашего приятеля Симеона Симеоновича, со срочным сообщением.

Смольников вскидывает брови. Вид у него самый недоумевающий. Но тут же лицо становится озабоченным.

– Кажется, нам с Елизаветой Васильевной придется уехать, господа, – говорит он с явным сожалением. – У меня, видите ли, тетушка при смерти, а поскольку я являюсь ее единственным наследником, сами понимаете, с каким вниманием я слежу за ее состоянием! Симеон – мой приятель, доктор, который ее пользует, и уж коли он прислал за мною кучера, стало быть, появились какие-то новости о любимой тетушке Минни.

Моя первоначальная досада тем, что Смольников назвал меня по имени-отчеству (мог бы невесту назвать, к примеру, Лизонькой!), и явное презрение к его меркантильной зависимости от какой-то тетушки немедленно лопнули, как мыльные пузырики. Как же я сразу не поняла этого прозрачнейшего намека! Симеон Симеонович! Да ведь это имя-отчество городского прокурора! А «тетушка Минни», о которой появились какие-то новости? Минни! Минск! Пришли срочные и важные известия из Минска – настолько важные, что требуется немедленное наше со Смольниковым присутствие. Однако быстро работает телеграф, истинное чудо техники! Видимо, Смольников заранее обговорил с Птицыным такой вариант развития событий. И правильно сделал! Его предусмотрительность оказалась как нельзя более кстати! Теперь мы можем убраться отсюда под самым приличным предлогом.