Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 56

Ну, Франциск I был просто слабак по сравнению с нашим Чупа-чупсом, который трахнул сто пятьдесят миллионов своих сограждан. Нас всех!

Не только в том его преступление, что он опозорил одну женщину, Нонну Лопухину. Он опозорил целую страну! И все сошло ему с рук. Абсолютно все! А отомстить ему мечтала только одна женщина…

В памяти Алены, где-то на втором плане, постоянно присутствовал дневник Елизаветы Ковалевской, и вот сейчас вспомнились ее постоянные ссылки на знаменитый рассказ «Конец Чарлза Огастеса Милвертона». Алена тоже любила этот рассказ, знала чуть ли не наизусть. Как это там говорит героиня, стреляя в Милвертона? «Вам больше не удастся погубить ничью жизнь, как вы погубили мою. Вы больше не будете терзать сердца, как истерзали мое. Я спасу мир от ядовитой гадины».

Мир от ядовитой гадины теперь спасен.

Но почему Нонна совершила это именно сейчас? Судя по тому, как выглядят на пленке любовники, прошло не меньше десяти лет с тех пор, когда была сделана эта видеозапись, и около пяти лет – как позорный порнофильм попал в руки Лопухина, мужа Нонны, и сломал им обоим жизнь…

И еще такой вопрос. Почему Чупа-чупс – а Нонна, видимо, не сомневалась, что сделано это было с подачи или при непосредственном участии ее любовника! – отправил Лопухину фильм? Почему рискнул подставиться, опозориться, получить, в конце концов, по морде? Ну, судя по событиям 1998 года, это было у него в крови – подставляться! И все же – кто такой был этот Лопухин, ради уничтожения которого Чупа-чупс приложил столько усилий? Видимо, игра стоила свеч. Почему?

Есть способы узнать.

Алена включила компьютер, модем. Сейчас запустит поисковую систему на слово «Лопухин», и…

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август

– Барышня, вы? – восклицает Дарьюшка. – Что вы?..

Она едва успевает поймать на самом кончике языка это наглое «здесь делаете?». Да уж, правду говорят – прислуга нынче распустилась донельзя, чего себе только не позволяет!

– Как хорошо, что я вас встретила, милая, – говорю я с максимальной величавостью, которая, возможно, в этом затхлом чуланчике кажется довольно-таки смешной, но мне необходима, как некая защита. Потому что мне страшно оказаться с этой пособницей убийц в темноте, наедине! – Я, кажется, повернула не туда…

– Не туда, – буркает она. – Извольте, провожу обратно.

Я просто-таки вылетаю из чулана, но совсем не намерена воротиться в холл, словно конвоируемая преступница.

– Мне сначала нужно зайти… – Я делаю паузу, и Дарьюшка мрачно кивает:

– Сюда пожалуйте!

Там, куда я зашла, на всякий случай убираю свой трофей из кармана платья в потайной карманчик нижней юбки. Сама не знаю, зачем я это делаю. Наверное, от страха, который внушает мне этот «симпомпончик» – кухарка. И почему меня не покидает ощущение, будто я уже видела ее прежде?

Но это уж явный самообман. Ее я видела, «грешного ангела» из медальона – тоже видела… Как называют это психологическое явление французы? Dеjа vu. У меня это определенно налицо! Причем по отношению ко всем встречным-поперечным!

Выхожу из туалетной комнатки (очень миленькой, кстати сказать, после ее посещения мое отношение к Лалле меняется к лучшему) и сталкиваюсь снова с Дарьюшкой. Она что, караулит меня? И намерена сопровождать в холл?

Занятно. Откуда такая заботливость? Или это не заботливость, а просто опасение, как бы гостья снова не заблудилась и не забрела в другую половину?

Ну и что такого, между прочим? Какую Дарьюшка видит в том опасность от досужей барышни?

Значит, какую-то опасность она все же видит…

Мы поворачиваем в холл, и передо мной открывается вот такая картина.

Лалла, покачиваясь из стороны в сторону, стоит посреди комнаты и, заливаясь пьяным смехом, пытается представить Вильбушевичу и Смольникову нового гостя. Это стройный молодой человек, при виде которого я снова вспоминаю свою навязчивую идею насчет dеjа vu, но немедленно понимаю, что здесь-то какие-либо психологические выверты совершенно ни при чем: этого человека я определенно знаю! Я его видела раньше, всего лишь два-три дня назад! Это не кто иной, как Сергей Сергеевич Красильщиков, бывший любовник покойной Натальи Самойловой и… и конторщик нижегородского отделения пароходной компании «Кавказ и Меркурий».

У меня подкашиваются ноги. Какое роковое совпадение! Красильщиков знает, кто я на самом деле! Я представлялась ему во время той встречи в морге! Он может невзначай выдать меня Вильбушевичу, и тот мгновенно смекнет, что оказался в опасности, что надо заметать следы еще старательней, и, чего доброго, заметет их окончательно прежде, чем здесь появится наряд сыскной полиции.

Судя по безмятежному виду Смольникова, он и не подозревает, что перед ним – «коллега» из того самого пароходства «Кавказ и Меркурий», где как бы «трудится» и он сам. Ох, Георгий Владимирович, Жорж, Гошенька! Мало ему пароходств, что ли, что выбрал именно «Меркурий»? Есть же товарищество «Самолет», почтово-пассажирская компания братьев Каменских с их судами «американского типа»! Нет же, «Меркурий»!

Но, может быть, Лалла спьяну забудет о своих обязанностях хозяйки и проглотит представление?

Надежде моей суждено было умереть, едва зародившись.

– О, Бетси! – радостно вопит Лалла при виде меня, бросается навстречу и запечатлевает на моей щеке влажный, пахнущий портвейном поцелуй, а потом, словно сопротивляющуюся добычу, влачит за руку прямиком к Красильщикову. – Бетси Ковалева, невеста вот этого… – Обворожительная улыбка и укоризненное покачивание наманикюренным пальчиком в адрес Смольникова. – Вот этого шалуни-и-ишки, который зарабатывает на пропитание в конторе «Кавказ и Меркурий». А это… Сергей Сергеич Красильщиков, приятель нашего доктора. Стучал-стучал, ломился-ломился к Виллиму Яновичу, отправился искать его – и вот залетел сюда на огонек. Мотылек на огонек! – Лалла фамильярно повисает на локте Красильщикова, который, впрочем, ничего против этого не имеет, даже наоборот – всецело поглощен переглядками с чрезмерно любезной хозяйкой.

Смольников наблюдает за ними с усмешечкой, я – настороженно.

Может ли статься, чтобы Красильщиков не узнал меня? Отчего бы и нет, всякое случается. Другое платье, другая прическа – я уже убедилась, что эти мелочи способны творить с женщиной настоящие чудеса. Но почему его не насторожила встреча с фальшивым коллегой? Ведь тут Сергей Сергеевич не мог не заметить обмана!

А что, если Красильщиков и меня узнал, и обман заметил, но мгновенно понял: если следователю суда угодно выдавать себя за другого человека, да еще привести с собой господина, который тоже играет какую-то роль, значит, это делается в интересах некоего дела. Возможно, государственного! То есть Красильщиков сразу принял правила нашей игры и выдавать нас не намерен.

Отличная догадка. Я была бы просто счастлива успокоиться на ней, кабы не пара-тройка обстоятельств.

Каких? А вот каких. Красильщиков зачем-то срочно пришел к Вильбушевичу. Вильбушевич – главный подозреваемый (пусть пока негласный) по делу об убийстве письмоводителя Сергиенко. Красильщиков – один из подозреваемых (пусть пока негласных!) по делу о загадочной смерти Натальи Самойловой. Кроме того – и это чуть ли не самое главное! – я-то отлично знаю, что он отнюдь не ломился, не «стучал-стучал» в дверь к Вильбушевичу. Красильщикова прямиком в квартиру Лаллы привела Дарьюшка, за этим она и бегала, судя по всему. Привела не по просьбе хозяйки – по собственной воле.

Зачем? Почему? В качестве защитника? От какой же опасности и кого собралась она защищать? Почему ринулась к Красильщикову, лишь только на пороге появились гости Лаллы: конторщик с невестою? Почему сняла медальон и его спрятала?

А погодите, господа хорошие. Уж не Красильщиков ли был тем худощавым, сгорбленным человеком, который стоял в тамбуре поезда над своим кровавым грузом? Правда, он мало похож на учителя… Да и крепок сложением, высок, явно силен!