Страшная сказка - Арсеньева Елена - Страница 41

О чем это мы? Ах да, – держалка для краски из ниточек. А еще этот кокон является ступором, чтобы игла глубоко в кожу не вонзалась. И вот теперь, когда все готово, рисуется на теле ручкой или химическим карандашом будущий сюжет и начинается рок-н-ролл – сам процесс татуировки. Идет настолько сплошной поток народу, что не успеваешь отличать кидалу от медвежатника, блатного от шерстяного, щипача от убийцы… И у каждой масти были свои татуировки. По их обилию и качеству определялся в тюремном мире человек. Парусник – символ пиратства, то есть перед тобой грабитель. Орел с ягненком в когтях – душу он держит, то есть убийца перед тобой. Буквы писали – например, ЗЛО, и это расшифровывалось следующим образом: «отец любимый Завещал Легавым Отомстить». Или ТУЗ – «Тюрьма Уже Знакома». Многие по глупости долбились чем попало: кресты на них, фигуры скелета – смерти, монастыри чуть ли не с пятнадцатью куполами, что означает пятнадцать ходок, а сам – салажонок! Сразу видно – загнул по незнанию. И все равно – татуировка там была своеобразной визитной карточкой. Поглядишь – и сразу понимаешь, с кем имеешь дело. В этом смысле там жить проще.

Егор частенько жалел потом, что на воле люди не понимают великого значения татуировки как опознавательного знака. Поглядишь – и сразу видишь, кто перед тобой. И не надо ломать голову, пытаясь понять, что за тип этот Родион. Что именно он замыслил – он и его ясноглазая подружка, как две капли воды похожая на Надюшку Гуляеву…

Василий Крутиков

Апрель 2001 года, Нижний Новгород

Вообще, время встречи, назначенное Русланом, показалось Ваське самым дурацким: в девять уже довольно темно, что там можно осмотреть в такую пору? Можно было бы повидаться прямо сейчас, днем, ну а время, оставшееся до вечера, провести, к примеру, «У Ганса» – в новой и довольно дорогой пивнушке в хорошем немецком стиле – до того хорошем, что там официантки все, как одна, были сущие Гретхен, а музыка играла «Хорста Весселя» и «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес». С другой стороны, что там особенно осматривать? Скандальный клуб арендовал бывшую студенческую столовку, пристроенную к общежитию Строительной академии (в Нижнем Новгороде, куда ни плюнь, непременно в академию попадешь!). Кругом однообразные высотки да асфальтированные дворы. Никакого пейзажа, место довольно унылое. И не очень надежное – в том смысле, что рано или поздно народный нравственный потенциал проснется, исполненный сил, и с шумом, треском и криками: «Гей, славяне!» попрет вышеназванных геев подальше от невинных студентиков. Васька на миг приуныл, потому что будущее место его работы грозило накрыться большим медным тазом, однако тотчас рассудил, что Надежда, понятно, не здание хочет купить, а само дело. Впрочем, что на пальцах гадать? Вечером все прояснится.

Он еще немножко посидел перед телевизором, но даже «Формула-1» не производила сегодня большого впечатления. С трудом дождался конца ужина и упокоения Томки перед голубым экраном и начал собираться, готовясь к выходу в большой свет.

А также к путешествию, которое едва не стало безвозвратным.

Надобно сказать, что Василий Васильевич Крутиков богатырским сложением никогда не отличался. На службе у Алима приходилось ему вертеться, как той белке в ее пресловутом колесе, а потому он был скорее тощий, чем толстый. Однако при спокойной домашней жизни, откормленный любящей, все простившей женушкой, которая и вообще была кулинарка отменная, а на радостях сама себя превзошла, он за эти четыре месяца хорошенько прибавил в весе и сделался не то чтобы совсем уж жиртрест, но, что называется, плечист в желудке. Попросту сказать, выперло у него преизрядное пузцо. Васька хмурился, глядя на себя в зеркало, однако подсесть на диету или чуточку подкачать пресс у него пока не было ни силенок, ни вдохновения, поэтому с каждым днем пузико его нависало над ремнем все шибче. И вот сейчас, снова поглядевшись в зеркало, Васька даже малость приуныл от такого зрелища. Руслан-то всегда был поджарый, словно гончий пес! Как-то неохота представать перед ним в недостойном облике…

И тут Васька вспомнил про знаменитый пояс для тяжелоатлетов, доставшийся ему в наследство от незабвенного дружка Алима Минибаевича. Это была полоска тугой воловьей кожи сантиметров в двадцать шириной с тремя пряжками – некое подобие корсетов, в которые в стародавние времена затягивались хрупкие барышни, чтобы сделать свои талии подобными осиной. Хрупкой барышней Васька Крутиков себя никогда, даже в самом страшном сне, не считал, да и осиная талия была ему без надобности, однако Алимкино наследство могло отлично подправить фигуру, а потому он застегнул пряжки чуть не на последние дырочки, надел черный свитер, облегающий торс, черные джинсы и черный кожан сверху.

Глянул в зеркало – и остался доволен. Хоть Томка и твердит, что в определенном возрасте черный цвет просто смертелен, но это касается исключительно баб-с. А мужчинам, в частности Василию Крутикову, черный цвет придавал этакую мрачную крутизну. Курточка кожаная чуть достигает талии, которая благодаря борцовскому поясу приобрела очень скульптурный вид. И тугие джинсы классно обтягивают задницу, которая, по мнению Томки (разделяемому и Розой, и другими знакомыми Василию барышнями), имела очень сексуальный вид. «Как бы не начали геи приставать!» – хмыкнул он, чрезвычайно довольный собой, и, бросив Томке: «Пойду пройдусь!» – вышел прежде, чем она оторвалась от некогда голубого, а теперь залитого кровью двух несчастных влюбленных экрана.

Объясняться с женой не хотелось, и Васька просто молился, чтобы лифт подошел как можно скорее. Ан нет, не повезло: кнопочка не засветилась, а за пластиковыми, непотребно изрисованными дверцами не раздалось знакомого утробного рычания. Лифт, значит, не работал.

Невелика беда – Василий жил на четвертом этаже, чай, не сотрет ноги, спустившись пешком. Кстати, он каждый день собирался начать ходить пешком вверх-вниз, просто ради моциона, однако лестница в их доме (и во многих таких же кирпичных нижегородских высотках) была сооружена чрезвычайно кретинским образом. Раньше это называлось «черный ход». На площадке каждого этажа надо было выйти на открытый балкон и только потом снова войти в подъезд, на следующий пролет. Это мельтешение на балконах и на темной, уединенной лестнице всем не нравилось, а потому даже жильцы второго этажа ездили на лифте, из-за чего верхним жильцам порой приходилось ждать его чуть не по четверти часа. Но сейчас Ваське просто нечего было делать, кроме как идти по черной лестнице. Он проворно замелькал с балкончика на лестницу, снова на балкончик, снова на лестницу и вскоре уже стоял перед дверью первого этажа, через которую мог попасть на улицу. Толкнулся в нее – и невольно выругался: дверь была заперта. Что за хреновина? А, ну да, на нее ведь тоже присобачили кодовый замок, чтобы всякая бомжа не отиралась в подъезде. Но отчего же этот замок не отпирается изнутри? Заело, что ли? Дверь, конечно, не дверь, а сущие сопли из ДВП, посильнее стукни – и выйдешь наружу, но потом ведь писку соседского не оберешься.

Васька стоял, то пожимая плечами, то пытаясь сладить с заклинившей ручкой замка, как вдруг услышал за стеной знакомое дребезжащее гудение. А, понятно, заработал лифт. Значит, ничего ломать не придется. Сейчас он поднимется на площадку второго этажа, сядет в лифт и спустится в парадный подъезд.

Чушь, конечно. Издержки социалистического строительства!

Васька поднялся наверх, вышел, само собой, на балкончик (на улице уже совсем стемнело), толкнулся на площадку второго этажа – и втихомолку выругался. Там тоже стоял кодовый замок! Полная бредятина. То есть придется подниматься по черной лестнице на третий этаж. А если и там кодовый замок, то на четвертый – туда, откуда пришел.

Васька опять помянул нехорошим словом окружающую демократическую действительность, которая довела народ до полного предела плюрализма и вынудила его понатыкать замки где надо и где не надо, и толкнулся в другую дверь, ведущую на лестницу.