Страшная сказка - Арсеньева Елена - Страница 40

Егор Царев

Май 2001 года, Агадир

– Он спрашивает, ездил ли кто-нибудь из нас хоть когда-нибудь верхом? – перевел Родион вопрос маленького жилистого араба-тренера.

В группе переглянулись, и Егор увидел на лицах одинаковые сконфуженные улыбки. От сердца отлегло. Кажется, здесь собрались такие же лихие джигиты, как и он. А Егор-то думал, что придется позориться в одиночку.

Однако забавный все же народ – соотечественники! Так и хватают разинутыми ртами все удовольствия, которые предоставляет экскурсионный сервис. Небось никого из них дома, в Москве, в Нижнем, в Питере, ну и еще откуда тут народ набрался, – небось никого из них палкой не загнать было на ипподром. А здесь наперебой тянули руки, кричали: «Я поеду на верховую прогулку! И меня запишите!» Конечно, это был все тот же самый туристический психоз, который уже наблюдался во время «охоты на акул». Главное дело, команда почти та же самая. Нет чтобы шляться по местному рынку или совершать обход сувенирных лавочек, в изобилии рассыпанных по всему побережью, – потащились на эту дурацкую прогулку. С другой стороны, это же не просто мотаться туда-сюда в закрытом манеже – гид обещал прогулку по эвкалиптовой роще. Ну, посмотрим, может, конечно, эти эвкалипты – такая же мистика, как и акулы… Спасибо, хоть лошади – уже определенно не мистика. Слышно их ржание, да и весь антураж свидетельствует: руссо туристо попали на самый настоящий ипподром. Сейчас выведут арабских скакунов – и…

Араб повторил вопрос, и Егор сообразил, что на сей раз тренер адресуется к нему. Что сказать? Ну, вообще-то подумаешь, премудрость – верховая езда. Сидишь и сидишь себе в седле, а между ног что-то шевелится.

– Ездил когда-то давно, в юности, – уклончиво ответил он. Араб, конечно, смотрел как баран на новые ворота. – Чуть-чуть умею, – сказал Егор, показывая на пальцах. – Понимаешь?

– Ко си ком са, – произнес рядом насмешливый голос. – Все мы тут – ком си ком са!

Это был Родион, естественно, – в каждой бочке затычка со своей эрудицией. Соображучий, черт, Егор ведь тоже знает это французское выражение, означающее «ни то ни се», «чуть-чуть», «так себе». Однако знать – мало, надо уметь вовремя его вставить. Вот Родион это умеет. А просили его свое умение выказывать? Кто его просил, например?

Егору страсть как захотелось велеть этому болтуну заткнуться и не встревать больше со своими переводами, но все же удалось промолчать. Он еще не мог решить, как держать себя с этим наглым мужиком. Наглым – и в то же время оч-чень осторожным… Ведь там, на борту «Папаши Карима», Родион так и не спустился в трюм выяснять отношения. Волей-неволей Егору пришлось очухиваться и тащиться в кают-компанию. Однако Родион и на обеде, устроенном командой для страдальцев-гостей, держался как ни в чем не бывало: ни для него, ни для «Надюшки» Егора будто не существовало. Когда вернулись в Агадир, он тоже делал вид, будто совершенно ничего не произошло. Конечно, может быть, «Надюшка» ничего ему не сказала, хотя вряд ли: несколько взглядов исподлобья – стремительных, оценивающих – Егор все же перехватил. Скорее всего сладкая парочка никак не могла решить, как поступить в этой странной ситуации, и пока выжидала, принюхивалась к Егору.

Подобная нерешительность была совершенно не в его характере. Он терпеть не мог всех этих недомолвок. Вечером долго бродил по парку гостиницы, готовый к тому, что из-за любой волосатой или чешуйчатой пальмы может вдруг появиться Родион и… и дальнейшее пойдет в зависимости от игры, которую он выбирает: или начнется разговор, или тихо-просто – перышко в бок человеку, который слишком много, опасно много знает. Егор был ко всему готов, но продолжал нарезать круги по тропинкам-дорожкам парка. Не дождался ничего, так и ушел спать.

Наутро отправился на пляж и там шлялся по берегу океана – не моря, заметьте себе, а Атлантического океана. Вид – обалдеть! Морская лазурь с серебром. Волна ходит вверх вниз – легко, словно танцует. Чем-то она была безумно похожа на гитарную музыку. Армик играет, а музыка называется «Tear Drops». Ну это что-то, а не музыка… Как переводилось название, Егор не знал. «Tear Drops» – и все тут. «Tear Drops» – наверное, что-то по-английски. А может, по-испански. Армик – испанец. Да и Мавритания – она ведь испанская колония была.

Егор ходил туда-сюда по узкой полосе золотисто-серого песка, проигрывал в мыслях «Tear Drops»: па-ри-ра-ри-ра-ри-ра, пам-па-рам, па-ри-ра-ри-ра-ри-ра, пам-па-рам – самое волшебное место, смотрел то на безбрежную, нет, ну в самом деле безбрежную лазурь, то на огромные буквы на склоне горы. Буквы слагались в слова, а слова означали в переводе с арабского: «Аллах, родина, король». Днем они были сероватыми, еле различимыми на бледно-бежевом склоне, а ночами светились огнями – в том случае, если король Марокко гостил в Агадире. Говорили, он особенно любил этот город на морском берегу, больше всего своего остального королевства, даже больше столицы, поэтому каждую ночь полыхало над морем словно на небе начертанное: «Аллах, родина, король».

Егор бродил вдоль воды, ссутулясь, сцепив руки за спиной. Он хорошо знал за собой эту манеру – след привычки к прогулкам по тюремному двору. Наверное, со стороны опытному глазу сразу видно, что мужик срок мотал. Согнутые плечи, руки за спиной, татуировки по телу… Может, Родион и собирался стрелку забить со странным незнакомцем, да заробел при виде такого туза козырного? Если начать читать его татушки… Впрочем, из тюрьмы он не так-то много их и вынес, большую часть он на себе сам сделал, уже когда профессионально татуажем занялся – не из любви к искусству, а ради заработка. На себе краски пробовал, смотрел, как они проявляются. Вот сейчас женщины губки себе любят рисовать – чтоб форму изменить, яркость им придать. Но смотря какой краской работать, такой и эффект. Кому нравится, чтобы сразу было все естественного цвета – этакого нежно-розового. И не догадаешься, что губки нарисованы. Это чревато чем? Краска с годами может приобрести темно-красный, не вполне естественный оттенок. Другой вариант – сначала губы получаются темно-вишневые, зато с годами все более приближаются к естественному цвету. Все это Егор на своем теле опробовал. На руках, на животе. Присмотришься – точь-в-точь человек в картинках из рассказа Рея Брэдбери. Но каких «человеков в картинках» он повидал там – это же не описать! А чем, господи помилуй, там эти картинки делали…

Сначала «свои» менты тайком приносят в камеру гитарную струну. Ее очень долго затачивают на кусочке стекла (сутки, а то и больше), потом доводят на терке от коробка спичек до острия иглы. Затем берется говнодав (пардон, имеется в виду башмак, элементарный башмак, в каких ходят на зоне), от каблука отрезается небольшой кусок резины. Ее поджигают и коптят какую-нибудь гладкую металлическую поверхность, ну, ложку, к примеру. Получается, стало быть, копоть. Затем надо нагреть немного воды… Это, между прочим, только сказать просто: «Воды нагреть». А где ты ее возьмешь, если воду дают только утром на 30 минут? Но всякий уважающий себя зэк воды добудет. Заткнет чем-нибудь раковину и запасется. А потом костерок разведет на бумажных катышках (хорошо горят страницы из Библии, а Библию сейчас в каждой камере имеют, и не одну), согреет воды в кружечке, там разведет копоть – готова жженка. Это, конечно, вам не красочка «Tatto Costum Supples» или «MB Cosmetiks», но держится гораздо лучше, чем спиртовая тушь.

Чтобы игла держала краску, на нее наматывают коконом тоненькую ниточку из распущенных капроновых носков. Кстати сказать, тюремные мастаки делают из таких разноцветных ниточек великолепные оплетки на рукояти ножичков, к примеру, на карандаши, на ручки. Там такие сюжеты! И море с парусником, и кладбище с крестами и плакучими березками, и любовные истории, и лютики-цветочки, конечно. Был у Гоши такой приятель – Ваня Рула, ну, великий художник по этому делу, по оплетке! Пальчики у него были огромадные, толстенные, однако весьма проворные. С другой стороны, когда от хронического безбабья по нескольку раз в день душишь гуся за шейку – небось обретут пальчики ловкость…