Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 28

– Полонез! – раздался радостный визг, и, вихрем выметнувшись из-за стола и обогнав Жалекачского, из пиршественной залы ринулась дородная дама в белом дымковом платье, сшитом по моде двадцатилетней давности: очень декольте, с беленькими коротенькими рукавчиками, перехваченном под грудью трехцветным шарфом – символом европейской свободы. Высокая, довольно полная, с грубым лицом, мужскими ухватками, она неприятно поражала резкими манерами и повелительным обращением. Эта феодальная дама, одержимая страстью удержать улетавшую (уже давно улетевшую!) молодость, нещадно эксплуатировала прелести, которыми провидению угодно было ее наградить. Ее мощные формы тяжело колыхались, однако она летела стремглав, радостно провозглашая:

– Полонез! Наконец-то! Полонез! Танцуют все, панове, панове, танцуют все!

И, словно сухие листья, подхваченные неумолимым вихрем, в шлейфе ее платья тащились полу– и вусмерть пьяные паны-братья, которым сейчас, конечно, предпочтительнее было бы валяться под столом, однако никто из них не осмеливался отказать «белой даме».

И вот тут-то вспомнила Юлия слова из старой сказки: «Никто: ни паломник, ни торговец, ни бродяга, ни рыцарь – не мог проехать мимо сего замка, не будучи ограблен до нитки или попросту проглочен страшным драконом и его драконихой». Ведь эта дама и впрямь была женой дракона – пани Жалекачская, и ежели владетельный пан одержим был манией упаивать своих гостей до полусмерти, кабы вовсе не до смерти, то супруга его, пани Катажина, давно уже спятила от танцев. Эту страсть непременно должен был разделять всякий, и Юлия, не веря глазам, смотрела, как слуги волокли какого-то спящего мертвецки гостя, обнаруженного в укромном уголке: его принесли раздетого, прямо с постелью, облили водой – пани сама отвесила несколько пощечин для быстрейшего приведения его в чувство – и вот, кое-как одетый, он уже влачился среди последних пар, с трудом удерживаясь возле своей визави – какой-нибудь компаньонки, приживалки, клиентки, панны резидентки, как называли в Польше дальних родственниц или просто чужих, бедных, бесприданных девиц, обывательских дочек, живущих на попечении хозяев, призванных всячески им угождать и имеющих в доме прав меньше, чем комнатная собачка. Цивилизация и дичь смешались в этом поместье, где чета закоренелых самоуправцев правила бандами буйной шляхты!

Все ворвались в залу. Загорелись свечи. Словно из воздуха был извлечен и расселся на хорах печальный, тощий оркестр, ударили в смычки, запиликали скрипочки – грянул многострадальный полонез Огиньского, причем первой парою стали-таки Жалекачский с Юлией, а второй – пани хозяйка, манипулировавшая своим полусонным кавалером, будто кукольник – Пульчинеллою [47]. Следом бестолково толклись прочие гости, причем если поначалу ноги у всех заплетались от выпитого, то вскоре танцоры разошлись, движения их сделались ладными и складными, из чего Юлия заключила, что им не впервой менять опустошение чар на дрыгоножество.

Пан Жалекачский так стискивал ее пальцы, что Юлия вскоре перестала их чувствовать и переводила дух от боли только тогда, когда пары расходились для поклонов. При этом она заметила, что пана, верно, одолевают блохи: он упорно шарил у себя ниже пояса, словно хотел во что бы то ни стало распустить одежду и почесаться. Юлию так и передернуло, однако ей и невдомек было, какой сюрприз заготовил ей Жалекачский! При новом поклоне, который «дракон» проделывал, особенным образом раскорячась, он подмигнул Юлии с неподражаемой игривостью, и та увидела, что пан расстегнул штаны – нечто среднее между необъятными шароварами века Собеского и бесформенно смятыми панталонами новейших времен – и оттуда выглядывает его собственная «карабеля», похотливо искривленная, напрягшаяся и вполне готовая к немедленному сражению.

Да как он смеет?! При всем честном народе!

Да за кого он ее принимает – за шлюху, что ли?!

Юлия от неожиданности так и вперилась в этот непристойный отросток, не постигая умом, как человек знатного происхождения может позволить себе такой ужас!

Пан Жалекачский издал довольное урчанье, не сомневаясь, что пригожая гостья очарована сим знаком его шляхетского гонора, а Юлия устремила беспомощный взор на пани Катажину, желая уж лучше сделаться жертвой ревности сей лютой пани, нежели предметом посягательств ее супруга, способного внушить только отвращение, но уж никак не вожделение. Однако, к ее отчаянию, пани Жалекачскую не волновало сейчас ничто на свете, кроме ее визави по танцам, коего эта Цирцея уже обратила в угодника своих вакхических утех: во всяком случае, он безотчетно выделывал все фигуры полонеза и нимало не противился, когда при сближении пани шаловливой ручкой откровенно шарила у него между ног. Поистине, именно про сих супругов было некогда сказано мудрейшими: «Муж и жена – одна сатана!»

Повинуясь мелодии, пары разошлись, двинулись по кругу, чтобы вновь сойтись, и когда впереди замаячила отворенная дверь, мимо которой надлежало пройти, Юлия уже знала, что она сейчас сделает: кинется туда опрометью, и… и… она не знала, что будет дальше: затаится ли в каком-нибудь закоулке, бросится ли вон из замка, однако игрушкою хозяев не станет! Ноги ее невольно ускорили шаг, но хохоток, раздавшийся за спиною:

– Ниц с тэго не бендзе! [48] – заставил ее ноги подогнуться.

Ах, дьявольщина! За нею же выплясывает сама пани хозяйка, которая, верно, почуяла настроение гостьи. Уж она-то, одержимая похотью к тому безвольному панку, не даст просто так исчезнуть новой игрушке супруга, иначе он может и заметить забавы жены. Расчеты пани Жалекачской вмиг сделались ясны Юлии, но она уже не собиралась останавливаться. Надо резко обернуться, чтобы хозяйка от неожиданности отпрянула, схватить ее за руку, сильно дернуть к себе и ударом под колено сбить с ног – только таким хитрым образом, которому Юльку еще в детстве научили в имении, можно будет осилить обильную телосложением пани! – а пока та будет поднимаема толпой угодников, Юлия окажется свободна. Что сделает с беглянкой эта фурия, ежели удача все же изменит, о том лучше не думать! Однова живем, а волков бояться – в лес не ходить! До двери оставалось шагов несколько, и Юлия уже знала, где остановится и резко обернется, как вдруг… Она едва не закричала от разочарования, когда какой-то заморенный мужичонка ворвался в залу, едва протиснувшись меж тяжелых портьер, и, бухнувшись на колени, закричал истошным криком, сдергивая с косматой головы засаленную шапчонку:

– Ой, слушайте, что скажу, вельможный пан, ясная пани! Мы вам гостя привезли! Нового гостя! Слушайте скорее, вот его уже несут.

«Несут? Почему это – несут?» – успела еще изумиться Юлия, однако тотчас в залу ввалилась столь огромная процессия, что все присутствующие воистину оцепенели.

Десяток мужичков, сходных с первым, словно близнецы-братья, как все польские корчмари, сапожники, портные, аптекари и старьевщики сходны друг с дружкою, протиснулись, все разом, в дверь, едва виднеясь под складками широкого белого плаща, ниспадавшего с плеч какого-то человека, коего тащили эти покорные угодники пана Жалекачского. Человек покоился во весь рост, со скрещенными на груди руками, весь задрапированный просторной белой одеждой, так что на миг присутствующим почудилось, будто им принесли ногами вперед мертвеца в саване, и в воздухе замелькали руки, торопливо творящие крестное знамение. Впрочем, недоразумение не замедлило разъясниться: шедшие первыми опустили ноги этого человека, так что он постепенно выпрямился во весь свой немалый рост и обвел собрание антрацитово-черными глазами, причем белки казались особенно яркими на темном лице – столь смуглом, что могло показаться, будто этот высокий мужчина только что вылез из каминной трубы, загадочным образом не испачкав своих снежно-белых одеяний.

– Что за черт?! – ахнула пани Жалекачская.

– Эфиоп это! – прошептал какой-то образованный шляхтич за спиною Юлии, но другой голос поправил: