Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 36

Наши еще воевали в Афгане, когда Гоше настала пора призываться. Правда, ходили слухи, что боевые действия скоро кончатся, но Гоша молился, чтоб они продлились еще чуть-чуть. Чтоб он успел на настоящую войну! Он сдал на аттестат в прошлом году, но, как ни упрашивала мать, даже не попытался куда-нибудь поступить. «Ты же любишь историю, – сказал Бармин. – Иди на истфак в пединститут! Я с тобой позанимаюсь, там и конкурс невелик, и парней берут хорошо».

Гоша обиженно поджал губы. Охота была поступать в девчачий институт, куда его возьмут только потому, что он парень. Да, парень, но ведь не племенной бугай! Есть только одно место в мире, где он почувствует себя по-настоящему гордым за то, что – мужчина. Это армия! А если поступишь в институт, в армию не попадешь. Кто ж тогда побьет на фиг всех духов, если откосит Гошка Замятин?

До весеннего призыва Гоша устроился на завод «Полет». А завод «Полет», несмотря на свое крылатое название и местонахождение на родине великого летчика, делает отнюдь не самолеты. На заводе «Полет» производят замечательную чкаловскую водку! И если кто-то всерьез уверен, что сапожник всегда ходит без сапог, а производители водки не пьют своего продукта, то человек этот глубоко ошибается. Да и вообще, российская глубинка…

Девчонки на «Полете» работали хорошенькие, ну а лучше всех была Шурочка с ОТК. Кавалеров вокруг нее всегда вилась целая стая, Гоша и подходить опасался: ростом он не больно вышел, а Шурочке, видимо, нравились высокие парни, там такие красавцы двухметроворостые ошивались… гренадеры, а по-нынешнему сказать – кремлевская гвардия. Шурочка и сама была довольно высокая, а Гошке как раз такие и нравились, просто до дрожи!

Он так по ней страдал, что даже с ребятами близко не сходился. Потому что, только затеется какая-нибудь компания, сразу начинаются разговоры про Шурочкины ножки или высокую грудь. И все, что с ней испытывают в постели. Гошка этого просто переносить не мог, маялся ревностью, а потому начал избегать друзей. Ходит себе молчком, особняком да зыркает по сторонам глазами: нет ли поблизости Шурочки? Увидит – и замрет: неужели правда все то, что о ней болтают? Нет, она не такая! А если даже и такая, ему плевать, главное, что она – это она!

Шло время. Но вот как-то заметил Гоша, что красавица на вечерах все чаще жмется у стены, в то время как бывшие кавалеры танцуют с ее подружками, которые ранее подпирали эти самые стены. И еще он заметил, что взор карих с поволокой Шурочкиных очей уже не скользит где-то над Гошкиной головой, а иной раз опускается на уровень его ста шестидесяти восьми сантиметров. И однажды эти ее чудные глазки очень нежно сверкнули в ответ на Гошкин взгляд. И он осмелился пригласить ее танцевать, вернее сказать, переступать с ноги на ногу под сладкую музыку, держась друг за дружку.

На них оглядывались. Гошка видел кривые улыбки, слышал шепотки, и ноги у него подкашивались от восторга. Теперь-то он понимал, что произошло! Он тоже давно нравился Шурочке, но та стыдилась это показать. И решила отшить всех своих парней, чтобы Гошка смог наконец к ней подойти…

Из клуба они ушли вместе. Подавая барышне пальто, Гошка услышал похабный хохоток двух ребятишек из отгрузки, и сердце его облилось сладким сиропом торжества. «Чтоб вам всем полопаться от зависти, а Шурочка теперь – моя!»

Они приближались к Шурочкиному дому, и Гошу колотила нервная дрожь. «Сейчас она уйдет – и все?!»

– Может, еще погуляем? – в отчаянии спросил он.

Шурочка потупилась:

– Да я замерзла. Давай лучше у меня посидим, чайку попьем. Я вообще-то с теткой живу. Но она на два дня в Заволжье уехала…

Первый раз в жизни Гоша не пришел ночевать домой. Первый раз в жизни он лежал рядом с девушкой в постели и не знал, что делать со своим сердцем, которое прыгало в груди от счастья и усталости. Ну а что делать со своим взрослым телом, он уже научился и пользовался новым умением снова и снова.

– Ну, ты даешь… – наконец сказала восхищенная Шурочка. – Только у меня уже все резинки кончились. В следующий раз со своими приходи.

– А давай без них? – робко спросил Гоша, которому опять было совершенно невмоготу.

– Да ты что? Разве не знаешь… – Шурочка осеклась.

Гоша призадумался. Зачем надевают резинки? Чтоб девушка не «залетела». Если, к примеру, Шурочка «залетит», Гоше придется на ней жениться. Да и ладно, подумаешь, беда! Женится и уйдет в армию. Шурочка с ребенком будет его ждать, а потом – ездить с ним вместе по местам службы, как и полагается офицерской жене. А уж Гоша постарается, чтоб его любимая когда-нибудь непременно стала генеральшей!

Совершенно потеряв голову от своих мечтаний, он подмял под себя Шурочку. Та попыталась было оттолкнуть его, но потом податливо раскинулась, прижалась…

А через неделю она сказала, что уезжает в Горький к родне и жить там будет и работать на заводе Петровского, так что прощай, Гоша, навсегда.

– Погоди, – ошарашенно сказал Гоша. – А как же мы? А ребенок?!

– Какой ребенок? – Шурочка глянула на него как на сумасшедшего. – Сходи лучше в больницу!

Он места себе не находил. Горький – не такая уж дальняя даль: если люди любят друг друга, для них полтора-два часа на автобусе – тьфу, ничто, почему же она так ушла – навсегда? Неужели ее сладкие стоны тогда ночью были обыкновенным женским враньем?! И эти оскорбительные слова насчет больницы… По ее мнению, Гоша спятил, если возомнил, что между ними возможна любовь? Красотка Шурочка – и он, малявка… Ничего! Он пойдет служить, он разовьется физически, он явится через два года богатырем, грудь – в орденах, с темным афганским загаром на суровом мужественном лице, и тогда она пожалеет!

А спустя два месяца, на медкомиссии, Гоша узнал, что у него сифилис.

Навеки запомнил он лицо военкома: смуглое, узкоглазое и недоброе. И голос, который зачитывал ему приговор:

– Нашей армии сифилитики не нужны!

Этот голос ударил Гошу, как тугая струя воды из брандспойта. Словно какой-то мусор, его вымело из военкомата и понесло по городским улицам. Краешком сознания Гоша понимал, что ему надо теперь идти в больницу, чтоб положили в вендиспансер и лечили, потому что лечат же и от сифилиса, это болезнь позорная, но не смертельная, однако ноги влекли его совсем в другую сторону.

– Тебе кого? – спросила толстая тетка с молочно-белым широким лицом, выглянувшая за калитку, в которую Гоша долго и безуспешно колотил.

– Шуру… Где она?

– Ишь ты! – удивилась женщина. – Слухом земля полнится. Она же только вчера из больницы вернулась, а тут уже кавалеры стаями кружат. Ну уж и не знаю, захочет ли она с тобой повидаться.

– Чего? – ошеломленно спросил Гошка и смел женщину с пути.

Она испуганно закудахтала сзади, но он напролом попер по знакомой тропочке меж грядок. Взлетел на крылечко и рванул дверь.

Стол был уставлен тарелками, стаканами, бутылками. За столом гуляла теплая компания: два парня и женщина лет под пятьдесят.

– А Шура где? – угрюмо спросил Гоша, замирая на пороге.

– Ой, Гошка привалил! – певучим голосом воскликнула пожилая женщина. – Соскучился, что ли? Ну, проходи, садись, выпьем.

Голос был такой знакомый! У Гоши блаженные мурашки по спине поползли при звуке этого голоса, как встарь. Сквозь сеть морщин проступили прежние черты, из-под тусклой пелены блеснули чудесные карие глаза. Эта женщина с лицом старой вокзальной бомжихи – Шурочка?! Но ведь прошло каких-то два месяца со времени их последней встречи, что же с нею сталось?

И вдруг до Гоши дошло: ее сифилис съел. Ни у каких родственников она не жила, а лечилась от поганой болезни, и хоть, может быть, излечила свое предательское женское нутро, сифилис успел поживиться ее красотой и молодостью.

Гоша уставился ей в переносицу. Почудилось или правда виден там жуткий провал?

Но это, выходит, что? Выходит, после лечения он тоже станет таким же? Да кто же его возьмет тогда в армию, с несмываемым клеймом позора? Он словно бы увидел, как стоит перед узкоглазым военкомом, а тот зачитывает приговор: