Париж.ru - Арсеньева Елена - Страница 54

Но сначала Лера опасливо огляделась. «Рено» не видно. Да и не мог он сюда попасть, никак не мог. Объезд слишком далекий, к тому же откуда разбойникам знать, где именно она выскочит из леса? И все-таки лучше наддать, лучше как можно скорей оказаться дома.

Лера бежала со всех ног, сначала едва дыша не столько от скорости, сколько от страха, но постепенно спокойствие, царившее вокруг, начало оказывать свое очаровывающее, целительное действие. Под этим просторным небом, среди этой сияющей зелени любая опасность казалась почти нереальной. Да, конечно, ей не повезло. Попались какие-то безумные маньяки с глазами, как у одного из кандидатов на пост нижегородского мэра... Их интересовал только секс, а ничто иное. Но определенно ей померещилось слово «рюс» – русская. Наверное, они кричали не рюс, а рус! Не русская телка, а рыжая. Правда, у нее волосы темно-русые, но на солнце отливают медной рыжиной. Или вообще этот усатый назвал ее «пюс»: малышка. Очень даже мило, верно? И совсем не страшно... Кстати, слово «пюс» имеет еще одно значение – блоха. Знаменитый Блошиный рынок – Марше? Пюс. Французы иногда называют ласково своих дочек: «Ма пети пюс – моя маленькая блошка». Очень мило. Так блоха она все-таки или телка? Не суть важно. Конечно, усатый крикнул «пюс» или «рюс». А Лере просто почудилось бог знает что. Национальная гордость великороссов покою не дает.

Ох, и глупо же она себя вела. И вид сейчас, конечно... Надо бы как-нибудь прийти в себя, а то прибежит в Мулен такая – глаза на лбу. А там, возможно, уже появился Жерар. А если даже его нет, то определенно проснулись остальные.

Однако из «остальных» проснулся только Алекс. Лера нашла его во дворе. С влажными после душа волосами, в свежей рубашке, на сей раз не зеленой, а бледно-желтой, сказочно идущей к его янтарным глазам и рыжеватым – вот уж правда что рус! – волосам, он сидел на краю круглого колодца (каменные бока отшлифованы временем и поросли бледно-зеленым мохом) и с каким-то молитвенно-восторженным выражением озирал стены дома. Со стороны двора они не были изуродованы штукатуркой и краской и выглядели именно так, как должен выглядеть памятник архитектуры XIV века.

– Знаете, я не только ничего подобного в жизни не видел, но даже не представлял, что такое бывает! – оглянулся он на Леру. – Смотришь на все на это – и думаешь: а может, и правда, все, что ни делается, делается к лучшему?

– Это вы о чем?

Алекс словно спохватился:

– Да так, ни о чем. Глупости все это, не обращайте внимания. А там что, за калиткой?

– Там сад. Вернее, джунгли. Между прочим, я обещала Николь собрать там мирабель. Поможете?

– А что такое мирабель?

– Слива такая. Мелкая, желтая. Варенье из нее удивительное получается.

– Без косточек? – обрадовался Алекс.

– Ну... а кто будет чистить?

– Я! Ужасно люблю чистить вишню и сливу для варенья.

– Что, серьезно? Ну, тогда договорились. Поможете мне и собирать, и чистить. Только я сначала в душ, хорошо?

– Конечно. А вы что, бегали?

– Ага.

Лера подавила мгновенное побуждение рассказать ему о пугающем случае. Не хотелось портить настроение. И вспоминать о такой гадости не хотелось. Куда приятнее было унести с собой воспоминание о его янтарных глазах, о том, как он смотрел на нее, на лямки топика, врезавшиеся в плечи, на грудь, обрисованную мягкой, влажной от пота тканью. Не просто так смотрел, а... как-то так!

Наверху, выбравшись из ванны и вытираясь, она не утерпела – глянула в окно. Алекс все так же сидел на краю колодца и таращился вверх. Их глаза встретились, и Лера покрепче прижала к груди полотенце. Отшатнулась, но тут же пожалела, что не опустила полотенце. Пусть бы посмотрел...

Пусть бы посмотрел?! Да что это с ней происходит? Что делается?!

Теперь немножко страшно стало идти с ним в сад. Нет, конечно, не его проснувшихся мужских инстинктов она боялась. Своих собственных. Женских!

Но отступать уже было глупо. Поэтому она упаковалась в джинсы, рубашку с длинными рукавами, да еще и дождевик надела. Второй дождевик внизу – под лестницей их висело несколько – прихватила для Алекса:

– Наденьте. Говорю же, там натуральный джангл. Исцарапаетесь совершенно. Ну, пошли?

– Пошли. А наши голубки еще спят?

– Спят. Надо думать, они не скоро встанут.

– Очень на это надеюсь.

Вот и ломай голову над тем, к чему это сказано. Ломай голову над тем, что за странное выражение в янтарных глазах. Настороженное? Ждущее?

Лера прихватила корзинку, шест – сбивать сливы с верхних веток – и большой-пребольшой ржавый ключ, который еще вчера показала ей Николь. Этим ключом следовало отпереть огромный ржавый замок, висевший на тяжелой ржавой цепи, которая кое-как скрепляла замшелые планки старой-престарой калитки. Она со скрипом поворачивалась на ржавых петлях. Все правильно, именно за такой калиткой и должен был таиться сад, заросший настолько, что шаг вправо, шаг влево от тропинки приравнивался к подвигу первопроходца. Деревья обвиты плющом до такой степени, что сразу не определишь, какой они породы. Да, по этой траве не пройдешь босиком. Кругом крапива, крапивища. Сливы собираешь в ней, словно на минном поле. Одно хорошо: комаров нет. В эту пору в Нижнем они заживо съедают...

А вот полянка без крапивы. Трава высокая, вся в мелком сиреневом цвету. Лаванда, что ли?! А пахнет-то как!

Корзинка наполнялась медленно. Не то чтобы Алекс очень неловко орудовал шестом, а Лера неуклюже подбирала сливы. Но как-то так получалось, что они беспрестанно обменивались взглядами, и постепенно взгляды эти становились все более долгими, а промежутки между ними – короче и короче. Наконец вышло так, что Лера просто не смогла нагнуться за очередной россыпью мирабели. Нет, не потому, что так уж не хотелось. Просто зацепилась поясом дождевика за какую-то колючку и застыла – ни тпру ни ну.

Насторожилась, ощущая, как насторожилось все вокруг. Деревья, чудилось, смотрели на нее – смотрели выжидающе. А солнце, наоборот, зашло за их вершины, чтобы не смущать своим взглядом, чтобы не пялиться откровенно, а подглядывать.

За чем подглядывать? Чего они все – солнце и деревья – ждут? Почему так сильно пахнет лаванда? Что сейчас произойдет?

Лера замерла, пойманная не только поясом дождевика.

Алекс подошел сзади, отцепил плащ. Но потом зачем-то потянул на себя его раскрывшиеся полы и тянул до тех пор, пока дождевик не соскользнул в траву. Лера удивилась, зачем он это делает, хотела обернуться, но не смогла: Алекс обхватил ее сзади, уткнулся в шею, медленно водил губами от плеча к уху. Руки его накрыли ее груди, пощипывали соски. Он прижался к ней всем телом, и то, что Лера чувствовала, заставило ее задрожать.

Она и правда испугалась, растерялась. А деревья, значит, знали заранее, что сейчас произойдет?.. Рванулась вперед, но Алекс поймал ее за руку, развернул в рывке, притянул к себе, обхватил – не шелохнуться. Губы его завладели ее ртом, не давали слова сказать, не давали протестовать. Да хотела ли она протестовать? Она хотела совсем другого. Чтобы его рука скользнула между их притиснутыми друг к другу телами, нашарила «молнию» ее джинсов, расстегнула. Чтобы освободила ее бедра. Чтобы развела их. Хотела опуститься вместе с ним на валяющийся внизу дождевик. Хотела оплести ногами его спину, принять его хотела.

И все случилось так, как хотела она.

Их губы не могли расстаться, но дыхания не хватало. Пришлось прервать поцелуй. Они тяжело дышали, утыкаясь в плечи друг друга, двигались в резком, безумном ритме, словно бежали наперегонки, изо всех сил пытаясь – и в то же время боясь опередить друг друга. Они молчали, отдаваясь друг другу и принимая друг друга без объяснений, без оговорок, без просьб. Осознание полной взаимности этого внезапно вспыхнувшего, нежданного, неодолимого желания сделало их бесстыдными и счастливыми. Они словно бы исполнили некое непременное условие дальнейшего существования, как если бы им на роду было написано принадлежать друг другу – хотя бы миг единый.