Париж.ru - Арсеньева Елена - Страница 22

– Есть. А тебе зачем?

– У вас книжки зачем продаются? – спросил Вениамин и невольно ухмыльнулся, поняв, что снова идет по проторенной дорожке. – Чтобы читать. Вот и я решил прочитать Сорогина.

– Будешь читать Сорогина – я с тобой разведусь, – с непримиримым выражением лица бросила Инна и побежала в глубь просторного помещения склада, окруженного по периметру стеллажами и перегороженного штабелями серых и коричневых пачек с книгами.

Езус Мария! Да что ж он такого понаписал, этот Сорогин, что из-за него Инна готова сбросить узы десятилетнего супружества?!

«Нашей верной любви наступает конец, бесконечной тоски начинается пряжа...» – вспомнил Белинский печальный шлягер времен своей юности – и кинулся вдогонку спутнице жизни, сбивчиво объясняя:

– Инночка, ты что? Да погоди! Мне твой Сорогин и даром не нужен, меня шеф просил книжку достать.

– Твой шеф – извращенец и садист. Таким людям не место в нашей медицине, – буркнула через плечо Инна, однако все же замедлила шаг и даже соизволила обернуться: – Веник, дай слово, что сам читать эту гадость не будешь. Обещаешь? Клянешься?

– Обещаю и торжественно клянусь, – косо поднял руку над головой в пионерском салюте Вениамин Белинский, отъявленный брехун. – Не корысти ради, а токмо во исполнение воли пославшего мя шефа. Инка, дай книжку, не томи, а то наверху небось уже «Курьер» разрывается!

– Ничего, не разорвется! – буркнула жена и, подойдя к ближайшему стеллажу, сняла с полки томик в черной обложке, накрест перечеркнутой белыми буквами: «Приключения людоеда Васи».

«Ага!» – мысленно воскликнул Белинский, беря книжку со смесью любопытства и отвращения.

– Спасибо, счастье всей жизни моей! – пробормотал он, целуя жену. – Побежал я.

– Помни, ты обещал! – наставительно подняла палец Инна.

– Да разрази меня гром! – в священном ужасе вскричал Белинский. – Я ее даже и не открою. Пока!

Он выскочил из склада, поднялся по полутемной лестнице и первое, что сделал, оказавшись на солнышке, это распахнул книгу.

«Мяско Ады напоминало молочную поросятину и было так же обворожительнона вкус, как она сама – на вид. Я обглодал ее тоненькие пальчики,отложил кисть, напоминающую теперь куриную лапку, в сторону и завистливопосмотрел на Кириенко,который стучал по тарелке большой мозговойкостью, выколачивая из нее...»

Белинский захлопнул книгу и воровато огляделся, словно кто-то из прохожих неведомым образом мог прознать, о чем он читает.

Да нет, наверное, он чего-то не понял. Наверное, это была какая-то игра слов. Не может же быть, чтобы всерьез писали о...

Он растерянно повертел в руках черный томик – и вдруг увидел на четвертой стороне обложки небольшую фотографию. И в ту же минуту Белинскому показалось, что угроза Инны сбылась. В самом деле – он сейчас ощущал себя именно так, словно его поразило громом от неожиданности...

– Венька! – услышал он призывный клич Валентины и увидел стоявшую неподалеку «Скорую». – У нас вызов, поехали.

Белинский забрался в кабину, все еще пребывая в состоянии некоего морально-нравственного ступора.

– Держи, вот твои пирожки. Два с яблоками. А два с курятиной. С печенкой не было, извини, – протянула пакет заботливая Валентина.

Веня машинально поднес пирог ко рту, откусил...

«Я отложил кисть, напоминающую куриную лапку, в сторону...»

Он успел выплюнуть непрожеванный кусок в окошко. Туда же полетел пакет с остальными пирожками. Валентина что-то возмущенно закричала, но Вениамин сидел, откинувшись на спинку, судорожно сглатывая, подавляя железистый привкус во рту и с трудом унимая тошноту.

А ведь тот эмчээсник дал правильный совет насчет тазика и унитазика! И Инна не зря остерегала даже открывать книжку Сорогина!

Вот сволочь, а? Да убить его мало за такую писанину!

Правда что – мало. Потому что убить человека можно только раз. И Веня опоздал, опоздал... Ведь Сорогин уже был убит.

Да. На портрете в книге «Приключения людоеда Васи» был изображен именно тот человек, которого Вениамин видел мертвым – и не просто мертвым, а убитым, с ножевой раной в боку.

Мирослав Понизовский. 1 августа 2002 года. Париж

– Это что, та самая Галери Лафайет? Нет, правда, та самая?! – услышал Мирослав восторженный голос рядом и сначала удивился, что кто-то здесь говорит по-русски, потом подумал, что русских-то как раз в Париже в наше время не считано, и только после этого наконец-то вспомнил про своего спутника.

Похоже, Париж окончательно заставил Шведова позабыть о его переживаниях. А вот Мирослав никак не может отвлечься от своих. Мобильник Николь по-прежнему не отвечает. Придется идти на авось. Конечно, не совсем ловко будет ворваться в дом, где тебя не очень-то рады видеть, тем более – ворваться без предупреждения, но ладно, ничего: пусть его посчитают русским медведем, главное – разузнать, где Николь и как с ней можно повидаться.

Совершенно непонятно все-таки, что имеют против него эти рафинированные французы, ее маман и пэр, так сказать. Ну ладно, пусть они потомственные, хоть и обедневшие аристократы, насчитывающие седьмой век родословной, однако же в четырнадцатом веке их прародитель – тот самый Брюн! – был не кем иным, как норманном, нормандским разбойником с большой дороги, вернее, с большого моря. Примерно таким же, как первый Понизовский – лихой волжский ушкуйник[11]. Тот и другой были пиратами, так что не фиг особенно кичиться благочестием!

Заводя сам себя, Мирослав уже почти бежал по узеньким тротуарам, и толпа, всегда клубящаяся вокруг Галери Лафайет, расступалась перед ним. В кильватере он слышал загнанное дыхание Шведова, но не мог замедлить шаг. Вот наконец-то закончилась рю Лафайет, начался квартал Друо. Вот рю де-Прованс, поворот на рю Друо, почтовое отделение, аптека, китайский ресторанчик, овощная лавка, витрины антикварных магазинов – ну вот он, этот дом! Синяя кованая решетка на двери, бронзовый кодовый замок. Не сменился ли код? Ура, хоть с этим все в порядке!

Гулко отдавались шаги в крутом дворике, громко капала вода в раковину – пасть льва. Мирослав вспомнил про Шведова, обернулся, придержал готовую захлопнуться дверь, давая ему пройти. Глаза у того все такие же – вытаращенные:

– Ваши знакомые живут в таком доме?!

– Да в центре Парижа практически все дома такие, – невольно усмехнулся Мирослав. – Что ни здание, то архитектурный шедевр. Безликие современные уроды иногда встречаются только на окраинах. Ничего, привыкайте к тому, что Париж не зря называют красивейшим городом мира. Так оно и есть. Проходите, проходите, нам сюда, налево.

Вошли в подъезд. При виде огромного – во всю стену – зеркала в совершенно антикварной мраморной раме и ковровых дорожек на узкой лестничке, штопором ввинчивающейся вверх, Шведов снова начал бледнеть. О господи, вот уж дитя Совдепии, поросль, взращенная в хрущобах!

Мирослав торкнулся в лифт. Ну что же, чудес не бывает: у кого нет ключа, тот топает пешком.

– Здесь лифты запираются, ключи только у хозяев, – пояснил он. – Ну да ничего, нам всего лишь на четвертый этаж. Ничего страшного.

Лесенка узенькая, почти отвесная, зато дубовые ступени и перила отполированы до зеркального блеска, а дорожка придерживается медными прутами, каждый из которых – антикварное достояние.

На третьем этаже Мирослав оглянулся. Шведов был бледен.

– Что с вами?

– Голова закружилась...

Да, лестница слишком крутая, слишком, так сказать, винтовая. Пришлось сделать привал.

– Да я ничего, – пробормотал Шведов. – Это так, с непривычки. Очень уж много впечатлений. Пошли, что же я вас задерживаю.

На самом деле Мирослав и сам был не прочь перевести дух и слегка одуматься. Давно надо было этим заняться, между прочим. Во-первых, дома у Николь может никого не оказаться. Во-вторых... во-вторых, как бы не вышло у него совершенно то же, что и у Александра Андреевича Чацкого: «Спешил, летел, дрожал – вот счастье, думал, близко!» Что ждало бедолагу потом, общеизвестно. Не пришлось бы и Мирославу Понизовскому восклицать: «Сюда я больше не ездок! Карету мне, карету!»