Обнаженная тьма - Арсеньева Елена - Страница 30

Кто-то пробежал мимо, громко бухая по мокрым доскам мостика. Александра подняла голову – тощенький мальчишка, подросток. Нечто знакомое почудилось в этом худом, темноглазом лице. Да ведь это тот самый паренек, который беззастенчиво глазел на нее, когда она упала, наступив на часы, а потом скрылся, точно испугался. Все-таки профессиональная память не подводит – увидела один раз, и как срисовала. Только странно, что она не знает этого паренька. Если он живет здесь, значит, один из ее пациентов. Ну, наверное, не живет, просто случайно оказался здесь, к другу прибегал. Обернулся, удивленно глазеет, как она стоит, уставившись на гору мусора, словно на белоснежные вершины Гималаев…

Александра сделала несколько шагов – и тотчас забыла про мальчишку, пораженная внезапной догадкой.

Водитель неизвестного автомобиля как-то причастен к смерти Карины?! Ничего себе! Даже очень причастен! Она-то ломала голову, что спровоцировало инфаркт сильного, тренированного сердца молодой девушки, бывшей спортсменки. Пусть у Карины и раньше была предрасположенность к болезни, ладно. Но чтобы вот так, внезапно… Теперь ясно: страх спровоцировал ее инфаркт, внезапный страх!

Этот автомобиль возник из ниоткуда, неожиданно, Карина, наверное, задумалась и даже не видела его, как вдруг… Она упала, а этот негодяй не остановился: объехал ее – и помчался дальше, по своим поганым делам.

Может, не заметил? Едва ли.

Ох, господи, ну какая жалость, что Надежда Лаврентьевна – такой откровенный божий одуванчик! Ну что ей стоило позвонить в тот вечер не только в «Скорую», но и в милицию, сообщить, что случилось. Ведь она уверяет, будто слышала звук какого-то удара. Если на теле Карины не осталось никаких повреждений, значит, это был удар колеса о бордюр или автомобиль мог задеть крылом угол дома, когда объезжал упавшее тело… То есть на его черном, отлакированном теле должна была остаться если не вмятина, так царапина. Теперь, конечно, его владелец все исправил, отрихтовал, отшлифовал – или как это у них называется? Но если бы Надежда Лаврентьевна вовремя подняла тревогу, если бы в тот же вечер начали поиски этой машины…

Александра вздрогнула, почувствовав, что продрогла до костей.

Какие, к черту, поиски? Зачем? Кому это нужно, если на теле Карины не было найдено следов повреждений?

А теперь столько дней прошло, уже смешно затевать расследование. Александрины попытки сделать это небось будут восприняты так же, как ее попытки предупредить Золотовых об опасности, грозящей Алине.

Кстати! Не далее как вчера она видела Алину – живую и здоровую. Александра ехала на автобусе, а Алина выезжала из двора вместе с папочкой, на папочкиной машинке. Не исключено, что похитители оставили свои замыслы насчет дочки Золотова. Смекнули, конечно, что Александра непременно предупредит ее об опасности и риск провала многократно увеличится. Ну что ж, значит, Александра не зря страдала. Хоть какое-то утешение. Но как подумаешь, что, если бы не глупейшая ошибка этих недоумков-похитителей, Карина сейчас могла быть жива…

Она сошла с мостков и побрела к остановке автобуса, чувствуя, что тягостные мысли как бы высосали из нее все силы и подняться пешком по косогору она совершенно неспособна. А ведь до вечера у нее еще пять вызовов! Ладно, ничего, как-нибудь. Но не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, а вообще-то, чем скорее, тем лучше, надо обязательно сделать одно дело. Надо съездить на линейную подстанцию «Скорой помощи» Нижегородского района – это на Большой Печерской, бывшей Лядова, не так уж и далеко, – и разузнать, кто дежурил в тот вечер, когда умерла Карина. Найти человека, который подобрал ее тело и отвозил в морг. Надежда Лаврентьевна уверяла, будто «Скорая» появилась почти сразу. Если так, то кто-то из бригады, не врач, так санитар или водитель, вполне мог заметить «огромный черный автомобиль», ставший невольным виновником гибели Карины, мог разглядеть какие-то его приметы, ну хоть что-то конкретное, с чем можно прийти в милицию, а не только с догадками или подозрениями.

– Господи! – воскликнула вдруг Елизавета Петровна. – Да что же мы стоим? Да ведь Петька вот-вот заявится! Что с ним будет, когда он это увидит?!

Гелий представил, что случится с пацаном, который вырос, можно сказать, в будке Супера, под его присмотром и надежной охраной (родители Петькины были железнодорожными проводниками, оба мотались по стране, с трех лет мальчишка был на бабушкином и Суперменовом попечении), – и, не тратя больше времени на споры, схватил стоявшее в углу веранды ведро, зачерпнул воды и принялся плескать на стены, чтобы размочить обои.

– Геля, я сама помою, – плачущим голосом сказала Елизавета Петровна. – Давай лучше уберем… его.

Она принесла большой кусок толстого полиэтилена, оставшийся после покрытия парников, и они вдвоем, стыдясь друг перед другом слез, перемежавшихся с приступами тошноты, переложили собаку на полиэтилен.

– Снеси пока хоть за сараюшку, в крапиву, – слабо выдохнула хозяйка. – Петька туда не полезет. Потом, ночью, зарою. А сейчас главное – убраться, обои оборвать и пол помыть. Скажу ему, будто ремонт начала делать, я давно собиралась, тут уж ободралось все, последний раз лет тридцать назад клеили.

– А про Супера он спросит, тогда что говорить? – пробормотал Гелий, так и этак примеряясь приподнять тяжеленный сверток.

– Ой, не знаю! – Елизавета Петровна схватилась за щеки. – Может, сказать, что убежал Супер? Сорвался и убежал? Да ведь он тогда пол-области обойдет, Петька-то, разыскивая его.

– Обойдет, – мрачно кивнул Гелий. – Это уж точно! Слушайте, Елизавета Петровна, помните, к вам прошлый год приезжал ваш знакомый из Москвы, брал Супера к себе, ну для его собаки? Вы еще рассказывали потом, что щенки вышли – заглядение, вам хотели одного дать, а вы взяли деньгами. Помните?

– Конечно, – слабо улыбнулась Елизавета Петровна. – Как не помнить! Во всей Москве ни в одном клубе не нашлось кобелька для его сучки, кроме нашего Супера, у него родители все сплошь призеры, он же у нас на каждой выставке медаль за экстерьер получает…

Он прикрыла рукой задрожавшие губы. «Получает»… теперь придется говорить – «получал».

– А потом что скажу? Дескать, убежал от них? Украли?

– Не знаю…

Ох, какой же тяжелый был Супер! Гелий думал, сорвет себе что-нибудь внутри, пока нес его за сараюшку. Взял лопату и, надсаживаясь, торопясь, вырыл довольно глубокую яму. Опустил туда мертвого пса, потом они с Елизаветой Петровной накидали сверху мокрых, рваных обоев с веранды и забросали яму землей. На холмик нагромоздили поломанные доски, старые покрышки, еще какой-то мусор. Затем взялись за веранду и крыльцо. Наконец пол засверкал чистотой, и даже дощатые стены, лишенные привычной бумажной одежды, смотрелись неплохо. Во всяком случае, не так ужасно, как раньше, когда на них чернели брызги крови.

– Геля, миленький, спасибо тебе, спаситель мой! – едва шевеля от усталости губами, пробормотала Елизавета Петровна. – Ты уж иди домой, передохни, а то даже с лица спал. Только сделай еще одно дело, запри, Христа ради, коптильню. – Она подала новый, еще в промасленной бумажке, висячий замок. – Купила, видишь, давно, да все руки не доходили навесить… Приберусь я там сама, потом, а то сейчас просто падаю. А мне еще Петьке обед разогреть надо. Ох, с ума сойти! Как подумаю, что ему придется про Супера врать…

Она всхлипнула и ушла в дом, а Гелий ринулся к коптильне. Да нет, какое там – ринулся! Поплелся еле-еле, с трудом перебирая ногами, радуясь только одному – что все кончилось, можно уйти домой, не ему придется рассказывать Петьке басню про дяденьку, который приехал и забрал Супера в Москву…

– Гель! Привет! Ты что тут делаешь?

Он дернулся, как ужаленный.

Не успел! Петька вернулся.

– Решил нашу коптильню обчистить? Сейчас как спущу Супера!

Это у них юмор такой, у нынешних детишек.

– Разуй глаза! – сказал Гелий, как всегда, свысока, как и положено без пяти минут выпускнику говорить со всякой мелюзгой. – Или не видишь, что я навешиваю новый замок? Сам знаешь, в поселке уже обчистили одну или две коптильни, вот твоя бабушка и решила…