Невеста императора - Арсеньева Елена - Страница 21

Но не больно-то часто удавалось Маше теперь предаваться сладким грезам! Когда батюшка был здоров, он всецело брал на себя пригляд за легкомысленным женихом, не жалел ни времени, ни сил, чтобы находиться при императоре. Светлейший не увлекался охотой, но ради большой цели можно было пойти и на маленькие жертвы: вместе с Петром он несколько раз ездил на псовую охоту. Теперь же царь оставался без присмотра, и тетушка Варвара Михайловна решила, что это должно быть исправлено самым простым и естественным образом: участвовать в забавах царя отныне предстояло Марии.

К изумлению Варвары Михайловны, привыкшей к строптивости племянницы, та на сей раз ни словом не поперечилась. Но она так давно не езживала верхом – тетка запрещала, а ведь Маша любила верховую езду самозабвенно! Однако главной причиной сговорчивости было то, что дошел до Марии слух, будто Ванька Долгоруков всюду берет с собою своего родственника, князя Федора, и, уж конечно, на охоте тот бывает всенепременно.

Узнавши на другое утро, что невеста намерена отправиться с ним за компанию, Петр откровенно надулся. Ему, стараниями Ваньки Долгорукова и Елисавет, уже давно казалось, что требования политики чересчур жестоки, если вынуждают его жениться на этой красивой ледяной кукле (иначе он не называл невесту), лишенной для него всякой приятности, в то время как он увлечен самой обольстительной женщиной на свете (имелась в виду буйная Елисавет). Меншикова испортит своим присутствием любимую забаву! С ней же надо быть любезным, занимать беседою, принуждать себя к общению… Глаза Петра так и забегали; он бы и отказал, да неловко было: тень «батюшки» еще витала над ним. Пришлось пробормотать: «Cчастлив вас видеть, сударыня!» – и принять в ряды охотников новую амазонку, мимоходом отметив, что в седле она держится блестяще, а ее платье, сшитое на английский манер, обрисовывает великолепную фигуру. Петр загляделся было на высокую грудь и изящные плечи, но тут же рядом послышался капризный голосок Елисавет:

– Не пора ли, государь?! – И он махнул доезжачим, вмиг забыв про Марию и представив ее заботам кавалера, скакавшего с нею рядом. Как бы невзначай это оказался Федор Долгоруков.

Они обменялись только быстрыми взглядами и короткими приветствиями: Маша оробела, Федор держался настороженно. Лицо его было серьезно, светлые брови чуть нахмурены. Маша сочла, что он недоволен ее появлением, и приняла вид еще более холодный, чем всегда. Тут же она, впрочем, заметила, что Елисавет, необычайно хорошенькая в мужских шароварах, шапочке набекрень и в тугом кафтанчике, исподтишка поглядывает на князя Федора; да и великая княжна Наталья, которую охотничий наряд только портил (впрочем, не было еще сшито платья, кое пришлось бы ей к лицу!), бросала короткие, острые взгляды на молодого князя. Маша покосилась на тонкий, нервный профиль Федора – и ощутила, что слезы подступают к глазам от полной безнадежности своих тайных мечтаний. Попыталась встряхнуться, отвлечься, но, право же, нынешняя забава была не из тех, которые могли бы ее порадовать!

Обычаи псовой охоты были писаны не для июня – июля месяца, когда у всякого зверя маленькие дети и только человек жестокий может поднять на них руку. Понятно – гнать зверя по первой пороше или по бе-лой тропе, по насту, да хоть по листу палому! То-то Маше никогда не приходилось слышать о добыче, привозимой царем и его компанией с этой так называемой вражистой охоты по черной тропе. Теперь она поняла, почему: охотились не для добычи, а для загона, для неистовой скачки по полям-лугам-рощам, для потравы посева, для шума и крика, – словом, для жестокой забавы, хотя снаряжено все было путем: в несколько мелкотравчатых [25] свор, с кричанами, голосом и стуком выгоняющих зверей из укрытий на борзятника, с доезжачими, со стремянным, ведущим особую, царскую сво-ру… Ванька Долгоруков был начальником и распорядителем всей охоты, исполняя роль ловчего. Маша всегда его скрытно недолюбливала за самодовольство и развязность, а теперь возненавидела, когда он спустил с седла меченую, загодя отловленную лисицу, выждал, пока ошалевший от внезапной, непонятной свободы зверь заюлит своей рыжей шерсткою меж зеленых кустов, – и восторженным визгом дал знак к охоте. Елисавет и Петр подхватили истошным воплем – и охота понеслась за бедной лисою развернутым фронтом, беспощадно ломая мелколесье, вытаптывая траву, исторгая звуки рогов, нечеловеческие крики и заставляя все вокруг замирать в нерассуждающем ужасе.

Машина кобылка оказалась смирна, неигрива и поводлива [26], однако не обладала истинно охотничьим норовом и не жаждала непременно вырваться вперед, а потому почти сразу оказалась во втором ряду охотников. Впереди, среди борзятников, были, конечно, Петр, Ванька и Елисавет; князь Федор как бы добровольно посвятил себя присмотру за другими дамами. При них были двое доезжачих, и вся компания вполне неторопливо скакала по утреннему лесу.

Стоило только Маше понять, что ей не придется трястись наперегонки с другими, размахивать кнутом и орать диким голосом, как настроение у нее улучшилось. Да и невозможно же печалиться, когда солнце проглядывает сквозь легкое облачное марево, когда ветер ласкает лицо, кобылка идет ровным галопом; ветви над головой шумят листвою, веселое зеленое сияние кругом, а рядом, бок о бок, скачет тот, при одной мы-сли о котором замирает сердце!

Маша старалась больше не глядеть на Федора – боялась того, что с нею происходит, и только думала, думала, как же это случилось, как содеялось? В тот ве-чер, после позорного приключения в Каменном саду, она от стыда и горя едва не утопилась в пруду. Наплакавшись в кустах, пробралась украдкою в дом (господь помог – черная лестница оказалась пуста, в коридорах никто не встретился), а потом, скорчившись под одеялом, долго боялась уснуть, ибо страшное, искаженное похотью лицо Бахтияра маячилось перед глазами… Уж не чая успокоиться в эту ночь, она все-таки забылась сном… и был он как бы продолжением яви, ибо пригрезилось Маше, будто не она бежала опрометью с места своего позорища, а Бахтияр, подвывая и моля о пощаде; она же осталась на милость победителя, который не замедлил стребовать с нее награду и принялся буйно ласкать, уложив прямо на траву, а потом слюбился с нею с таким пылом, что Маша проснулась от собственных трепетных, неистовых телодвижений, в коих надеялась удержать страстную истому, овладевшую ею во сне.

Сон был столь реален, что она вскочила с постели и принялась искать на простынях следы своей девичьей крови, ибо еще ощущала внутри себя сластолюбивого незнакомца, лоно еще жаждало его ласк.

Ничего не обнаружив и убедившись, что окна и двери закрыты изнутри, а стало быть, урона ее девичеству не могло быть причинено, Маша кинулась в угол, под образа, и принялась бить поклоны с таким усердием, что вскоре у нее закружилась голова и она простерлась на полу, сперва тихонько всхлипывая и моля Пресвятую Богородицу о снисхождении, а потом… потом как-то незаметно обратясь к новым мыслям о незнакомце. С тех пор он сделался непременным и страстным посетителем ее сновидений. Маша просыпалась опустошенная, измученная, неудовлетворенная: ведь он только ласкал ее в снах, доводя до полного исступления, но не давал желанного завершения! Она молилась – он не боялся молитв, приходил мучить ее снова и снова. Маша уже начала думать, что избавил ее от черта Бахтияра такой же враг рода человеческого, Змей Огненный, который в образе пригожего молодца навещает зрелых девиц или одиноких молодушек, навевая им опасные, сладострастные, грешные видения, столь схожие, впрочем, с явью по силе чувств, что некоторые полюбовницы Огненного Змея, как говорят, обнаруживали себя чреватыми! Ходили повсеместно слухи о том, что от Огненных Змеев женщины рожали детей-уродов: черненьких, легоньких, с коротеньким хвостиком и маленькими рожками – кикимор. Бывали, по словам седой старины, и случаи, что родились от такой любви сразу по двенадцати змеенышей, до смерти засасывающих порождавшую их на белый свет красавицу.