Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 59

– Государь, он еще ребенок...

– Ребенок, совершивший преступление, достойное взрослого, сразу взрослеет. Он должен исчезнуть, как всякий след того, о чем вы прекрасно знаете.

– Государь! – вскричала Сильви, не помня себя от тревоги. – Неужто вы замыслили?..

– ...покуситься на малышку? Я не чудовище, мадам. Однако на случай, если у вас сохранились воспоминания о той поездке за пределы Парижа, должен вас предупредить, что она больше не находится там, где вы ее оставили. Теперь можете идти. Постарайтесь побыстрее вернуться на земли Фонсомов. Говорят, там великолепные места...

– Ваше величество изгоняет меня, – молвила Сильви с горечью, – как передо мной Марию де Отфор и Пьера де Ла Порта – людей, посвятивших всю свою жизнь, отдавших всю преданность вашей матушке.

– Я никого не изгоняю, а просто стараюсь вымести на заре нового правления остатки старого. Ступайте же, госпожа герцогиня! Я сам прощусь за вас с королевой. Да, еще одно: если до меня более не дойдет о вас огорчительных известий, вы и ваше состояние останутся в неприкосновенности. Подумайте о своих детях!

Как ни полнилось возмущением ее сердце, она не позволила себе уйти, не присев напоследок в полном изящества и достоинства реверансе.

– У меня пропали всякие сомнения, что отныне король подбирает себе слуг по велению сердца, вернее, себе по вкусу.

– Вы хотите сказать, что я бессердечен? – проворчал он. – По предложению матери я призову вам на смену семейство Навай.

– Покойный кардинал Ришелье придерживался мнения, что этот внутренний орган не имеет отношения к управлению государством. Коли так, у вашего величества есть все шансы сделаться великим королем!

Людовик в бешенстве позабыл о своем королевском достоинстве и сам подбежал к двери, чтобы распахнуть ее и выдворить нахалку вон. Увидев на пороге Д'Артаньяна, он обрушил свой гнев на него.

– А вы что здесь делаете? Я вас не звал!

– Не звали, государь. Просто я провожал к вам на аудиенцию госпожу де Фонсом и жду, пока она выйдет, чтобы отвезти, куда она пожелает.

– Король сам решает, куда направляться его подданным. Вдруг вы получите приказ препроводить ее в Бастилию?

– В этом случае я взял бы на себя смелость просить ваше величество поручить это славное дело кому-нибудь другому и предпринял бы все возможное и даже невозможное, чтобы оно не было доведено до конца, – ответил мушкетер, не растерявшись. – Бастилия – непригодное местечко для столь знатной особы, к тому же до сегодняшнего дня король ни разу не заточал туда невиновных.

– Вам известно, что это бунт?

– Не бунт, государь, а простая вежливость в сочетании с тем, что звалось некогда рыцарским долгом: защищать слабых на опасных дорогах и отбивать нападения диких зверей. Улицы Парижа неспокойны, а Лувр и подавно переполнен хищниками, всегда готовыми накинуться на новую жертву и растерзать ее. Это, а также почтительное дружеское расположение.

Два пылающих взгляда – синих и черных глаз – скрестились, как шпаги. Первым опустил глаза король.

– Чертов упрямец! Поступайте, как знаете. Прощайте, мадам.

И король хлопнул дверью, как поступил бы на его месте любой рассерженный простолюдин. Капитан мушкетеров с улыбкой подал своей спутнице руку.

– Не предложите ли мне бокал горячего вина с корицей? В такую холодную погоду это – лучшее лекарство от обморожения сердца.

– Все, чего пожелаете! Я буду по гроб жизни благодарить небо за столь великодушного и могущественного друга!

Сопровождаемая Д'Артаньяном и приветствуемая по этой причине всеми до одного стражами, Сильви покинула Лувр ровно через двадцать девять лет после того, как впервые приехала сюда в карете герцогини Вандомской. Отныне вход сюда был ей заказан.

Во дворе дворца капитан потребовал коня, после чего усадил Сильви в карету и проехал с ней рядом по ночным улицам до самого дома. Увидев там две поджидающие ее кареты, он предпочел ретироваться.

– Горячее вино обождет. У вас гости, а мне пора возвращаться в Лувр.

– Грустно сознавать, что мы больше не увидимся, – призналась Сильви.

– Почему, позвольте спросить?

– Потому что завтра я удаляюсь в Фонсом, чтобы засесть там безвыездно. К тому же мне меньше всего хочется компрометировать вас перед королем.

Д'Артаньян решительно улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

– Пускай молокосос намотает себе на ус, что если он хочет окружить себя верными слугами, то нельзя мешать зову их сердец. Я приеду к вам с новостями. Я сделаю это, чтобы доставить удовольствие самому себе, потому что... не могу себе представить, во что превратится мое существование, если я лишусь надежды видеть вас.

Она растроганно протянула ему руку, к которой он надолго припал губами. Потом, вскочив на коня с легкостью двадцатилетнего, мушкетер ускакал, ни разу не обернувшись.

В библиотеке, устроившись у камина, Сильви поджидали Мария де Шомбер, Персеваль и Ла Порт, угощавшиеся тем самым вином с корицей, от которого отказался Д'Артаньян. Стоило Сильви появиться, как вся троица хором спросила:

– Ну как?

– Изгнание на свои земли. То же, что у вас. – Она посмотрела на бывшую фрейлину и на самого преданного из всех слуг Анны Австрийской. Последний встал и прошелся по комнате.

– Готов ручаться головой, что я прав! Должно быть, исповедник потребовал, чтобы королева-мать открыла старшему сыну всю правду, пригрозив в противном случае не дать ей отпущения грехов.

– А я повторяю, что этого не может быть! – вскричала Мария. – Даже на исповеди государственный секрет не предназначается для слуха первого попавшегося священника.

– Преподобный Ош – далеко не первый попавшийся священник! А пусть бы и так, ведь нарушение тайны исповеди влечет проклятие, – напомнил Персеваль. – Разумеется, супружеская неверность – тяжкое прегрешение, и королева сама должна была стремиться облегчить совесть. Я придерживаюсь мнения Ла Порта: теперь король знает все. Значит, вам угрожает опасность: разве не вы способствовали ее связи с Бофором?

– Она бы нас ни за что не выдала! – возмущенно бросила Мария.

– Выдала или нет, – молвил Ла Порт, – но он, должно быть, потребовал ответа, кто еще знает о происшедшем. Думаю, правда, что, прежде чем перечислить сыну имена, она заставила его поклясться не причинять нам вреда, в противном случае мы бы уже знакомились с внутренним убранством Бастилии. Недаром он довольствовался тем, что навсегда удалил нас от двора.

– Ла Порт прав, – поддержал старого слугу Персеваль. – Случаю было угодно, чтобы вся ваша троица сразу попалась ему на глаза, как только он вышел из спальни умирающей, узнав, что в нем действительно течет кровь Генриха IV, только Людовик XIII здесь ни при чем... Для такого спесивого молодого человека это – страшное откровение, пусть мать и заверила его, что его брат Филипп ни за что не узнает правды. Старый лис Мазарини знал, что делает, когда они с королевой потакали женственным наклонностям маленького принца, иначе не исключена была бы опасность появления еще одного Гастона Орлеанского, пусть в другом обличье. Так или иначе, Людовик – король и намерен остаться им впредь. Что же странного, если он убирает из своего окружения тех, кто способен напомнить ему об истине?

– Вы считаете, что Мазарини тоже все знал? – спросила Мария де Шомбер.

– Она никогда ничего от него не скрывала, – с горечью ответил Ла Порт. – Разве он не был ее тайным мужем?

В разговор вмешалась Сильви, уставшая молчать:

– А как же Бофор? Что будет теперь с ним?

Стоило ей произнести это имя, как воцарилась тишина, в которой перемешались страх и тревога. Все знали, что Людовик XIV всегда подозрительно относился к самому своенравному из Вандомов, и теперь боялись даже предположить, что он может чувствовать сейчас, когда ему открылась правда... Самым смелым оказался Персеваль.

– Христианнейший король не посмеет совершить страшный грех отцеубийства, – сказал он. – Но вы, Сильви, правы, что вспомнили про Бофора. Я снова отправлюсь в Тулон и дождусь его там: пора его предостеречь, причем лично. Делать это простым письмом, которое может попасть неизвестно кому в руки, слишком опасно. Мы встретимся с вами в Фонсоме – ведь вы теперь, полагаю, поспешите туда?