Крутой мэн и железная леди - Арсеньева Елена - Страница 29

– А вам?

– Что мне?

– Вам нравилось, что она похудела? Она вам вообще нравилась?

– Да, так она была ничего, улыбка веселая, она очень вежливая, со всеми на «вы», даже со мной. А впрочем, мы с ней почти и не говорили-то, здрасьте – до свидания.

– И тем не менее вы замечали, как она одевается.

– Ну, замечал. И что?

– Хорошо, дальше рассказывайте.

– Ну ладно, ладно, если правду сказать, нравилась она мне. Высокая, красивая, мне вообще очень нравятся высокие девушки. Ноги у нее были красивые, глаза, волосы… Да, я на нее часто смотрел… тихонько. Между прочим, ее моя мама не слишком-то любила, потому что отец на нее тоже… иногда смотрел. Ну, она выйдет поливать свои цветы или что-нибудь полоть – в купальнике, там фигура, ноги от ушей… ну как не смотреть? Ладно. Короче, я посмотрел на это платье и так, помню, завелся! Я до сих пор помню, как завелся… Мне тогда уже исполнилось шестнадцать, но я был совсем мальчишка: меня смерть отца как-то от всех и от всего отдалила, я стал очень угрюмый, тихий, ни о чем таком не помышлял. А тут – помню! – посмотрел на это мокрое платье – меня как ударило! Я вообще уже ни о чем не думал, толкнулся в дверь, она не заперта, вошел тихонько…

– Почему тихонько?

– Почему? Я хотел за ней подсмотреть…

– Чтобы она вас не видела?

– Ну да.

– А если бы она испугалась, если бы приняла вас за вора?

– Да я ни о чем тогда не думал, говорю. Я почему-то решил, что она телевизор смотрит. Думал, я на нее минуточку погляжу, а потом постучу. Но она не смотрела телевизор.

– А что она делала?

– Она стояла в халате около проигрывателя и меняла пластинку. Это был не магнитофон, не лазерник, а такой проигрыватель для старых пластинок с колонками. У нас дома тоже такой был, но сломался, а здесь остался. Она поставила музыку – это было танго, я потом узнал, что оно называется «Champagne splаsh», «Брызги шампанского», – и начала танцевать. Ну, не танго, конечно, а просто двигаться под музыку. Так красиво… Свет не горел, но в окно светило заходящее солнце – это же было где-то полдесятого вечера, середина июня, а ее окно выходило точно на этот поздний закат, и оно как-то было все вместе: и музыка, и солнце, и ее движения… Она танцевала, а потом начала медленно снимать халат. Я тогда слово такое знал, конечно, – «стриптиз», но никогда его не видел. А тут понял, что она не просто так раздевается, а танцует стриптиз. Она его так долго снимала, этот свой маленький халатик… я чуть не умер, потому что никак не мог понять, у нее под халатом что-то есть или нет ничего. Я шагнул немножко в сторону, вижу – она, оказывается, перед зеркалом танцует и смотрит на себя. У них стояло такое огромное зеркало, старое, в красивой раме, то есть она, рама, наверное, была красивая, но теперь как-то облупилась, облезла, а все равно это было необыкновенное зеркало. И я увидел, что у нее под халатом лифчик и трусики. Она наконец-то сняла халат, а потом начала лифчик снимать. Я думал, умру, пока она сняла его… Я уже не мог на месте стоять, совсем влез в комнату. И вдруг она меня увидела в зеркале… И замерла ко мне спиной, прижав руки к груди. А я смотрел на ее спину, на трусики, которые были такими узкими, что я видел ямочки пониже поясницы. Она смотрела на меня, а я на нее – в зеркало. Потом я подошел и встал сзади нее на колени и поцеловал эти ямочки. Тогда она так тихонько засмеялась и ко мне повернулась. И взяла меня за волосы. И ерошила их, пока я ее целовал и раздевал, и все время меня дергала за волосы…

– А потом?

– Я ничего не помню, только как она мне все время говорила: «Тише, тише, радость моя…» Наверное, я орал как сумасшедший. И еще музыка играла все время… танго, танго, танго. Это всё было со мной в первый раз, это было так… больно, страшно, невыносимо.

– Невыносимо – в каком смысле?

– Во всех. Я думал, у меня сердце от счастья разорвется. Из этих всех ощущений я точно помню: сердце почти разорвалось. Потом оно вдруг раз – и остановилось. И я отключился. То ли уснул, то ли сознание потерял.

Очнулся или проснулся – лежу там же, на коврике в комнате. Под головой подушка, сверху одеяло. Моя одежда на стуле… а я не помню, как раздевался. Ее нет. Но я знал, что у них спальня на втором этаже, в мансарде. Наверное, она туда поднялась, там спит.

Я не знал, что мне делать. Посмотрел в зеркало… и как будто увидел, как она там танцует! Меня опять в жар бросило. Хотел пойти к ней, но испугался. И вдобавок вдруг вспомнил, что так и не позвонил вчера маме! Она там, наверное, с ума сходит! А у нее после смерти отца сердце болело, припадки бывали такие, что «Скорую» приходилось вызывать. У меня сразу весь жар пропал. Начал одеваться и вдруг слышу, – она по лестнице спускается. Появилась. Волосы спутанные, глаза заспанные, из-под халата видны пижамные штанишки с кружавчиками. И я подумал в эту минуту – но это был как бы не я, а кто-то в моей голове спросил: интересно, сколько ей лет? Да ведь она ровесница моей мамы, наверное! О… я тогда чуть не умер от стыда, от ужаса. А она тоже смутилась, говорит: «Тебе ехать пора, правда? Твоя мама мне ночью звонила, я сказала, что ты на автобус опоздал, но утром сразу приедешь. Автобус через двадцать минут, как раз доберешься. Или позавтракаешь сначала?» Я головой помотал и попятился. Смотрю на нее и думаю: какая она… немолодая! Вчера вечером была молодая, а сегодня утром… Она говорит: «У тебя деньги-то на автобус есть?»

У меня были, конечно, деньги, не помню, сколько это тогда стоило, десять рублей или что-то такое, но я почему-то покачал головой вместо того, чтобы кивнуть. Тогда она из кармана халата достала пятьдесят рублей и мне дала: мельче нету, говорит, ну ничего, пригодятся. Я взял деньги, кивнул и пошел, а она мне вслед смотрела. Я пошел с этой полусотней… и мне вдруг так хорошо стало! Я был счастлив! Тут как-то все смешалось, я не могу понять, как-то все стало прекрасно. И никакого стыда я не чувствовал. И то, что она ровесница моей мамы, а может, даже старше, мне было все равно. И то, что у нас было это самое, а я не помню ничего… Это все было особенно, прекрасно, я не знаю, как объяснить. Я стал каким-то высоким, я точно помню, что шел там по тропке между двумя заборами и чувствовал себя каким-то очень большим, эти заборы были раньше надо мной, а теперь я оказался как будто с ними вровень! Это было почти как оргазм, только на сей раз я все четко чувствовал и осознавал.

– То есть это блаженное состояние вас посетило после того, как вы взяли деньги, я правильно понял?

– Ну да… получается так.

– И с тех пор… вы с ней потом виделись?

– Нет. Мама заболела, ее положили в больницу, я устроился на работу в трамвайное депо. Ну, знаете, чистить рельсы, выпалывать сорняки на путях, всякое такое. Потом мы с мамой поняли, что с деньгами плохо и будет еще хуже, надо дачу продавать. На эти деньги мы кое-как дотянули до окончания школы, потом я устроился в стриптиз. Я раньше занимался бальными танцами, потом увлекся эстрадными, потом пошел в стриптизеры… меня это страшно влекло. Я заводился не знаю как, начиная раздеваться перед зеркалом или на публике. Ну и постепенно стал профессионалом, начал хорошо зарабатывать.

– А после того случая, как ваши отношения с женщинами складывались?

– Да совершенно никак. У меня ни подруги не было, никого. Я вообще девушек в упор не видел. Не в том смысле, что меня тянуло к парням, нет, конечно.

– А к взрослым женщинам?

– Тоже нет. Меня к ним и сейчас не тянет.

– То есть?

– Ну говорю же, я могу только за деньги. Я с ними отдаленно вспоминаю то ощущение… как шел с полусотней в кармане между двумя заборами… необыкновенно. Тогда все получается, что надо.

– Что надо или что хотите?

– Да ничего я не хочу и никого. Я ее хочу. Только ее. Может, она ведьма какая-то была? Она меня приворожила, понимаете? Как отравила! Она мне всю жизнь изломала, она меня маньяком сделала. Потому что, если честно… не только в деньгах дело! Я на ней помешан, вы что, еще не поняли? Дело совсем не в деньгах, то есть и в них… Я не знаю, я запутался! Я ее ненавижу. Представляю, что я с ней, а не с какой-то другой женщиной, но что я не просто с ней трахаюсь, а душу ее, бью, убиваю. И тогда возбуждаюсь. И у меня все отлично получается с другими. Они меня потом боятся… а ведь я не их – я ее хочу… убить ее хочу. Думаю, что если я ее убью, то освобожусь от нее.