Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 44

Он перевел дух. Потом милосердный Блан взял гербовую бумагу и обмакнул перо в походную чернильницу, которую всегда носил на поясе.

– Итак, сударыня, – спросил он, – желаете ли вы составить завещание?

Марго де ла Фонтейн опустила подбородок на одеяло в знак согласия.

– Следует ли понимать вас так, что наследник находится в этой комнате?

Последовал кивок.

– Дайте знак, если ваш наследник – присутствующий здесь Оливье де ла Фонтейн! – воззвал нотариус Блан.

Умирающая энергично кивнула – даже дважды.

Блан и де ла Фонтейн враз облегченно вздохнули, и нотариус начал писать.

В это время де Мон думал о том, что никогда в жизни ему не было так душно, а потому поднес к носу батистовый платок, в котором носил флакончик с нюхательными солями. Но, к его величайшему конфузу, флакончик выпал из платка и покатился под кровать.

Блан и де ла Фонтейн враз сделали движение броситься вылавливать флакончик, однако на полпути споткнулись и приостановились, извиняясь, потом была сделана вторая попытка, окончившаяся тем же. Де Мон решил не ждать третьего столкновения, а довольно-таки проворно, ибо он не страдал подагрою, пал на колени и полез под кровать. Нотариус с трудом разглядел тусклый блеск своего флакона, однако, протянув за ним руку, наткнулся на что-то мягкое и теплое, вырвавшееся из его пальцев с каким-то странным сдавленным звуком.

Нотариус де Мон всегда славился среди коллег своей выдержкой.

Он и теперь хладнокровно поднялся с колен и взглянул на присутствующих. В глазах де ла Фонтейна светился ужас – наверное, оттого, что господин де Мон запачкался.

– Там... пыль... – сдавленным голосом проговорил Оливье.

– Ничего, – снисходительно усмехнулся де Мон.

– И... ко... кошка, – пролепетал молодой наследник.

– Да, да, – кивнул де Мон, размышляя про себя – почему же он не нащупал когтей на лапке этой кошки?

Завещание в конце концов было составлено. Нотариусы засвидетельствовали его, поздравили де ла Фонтейна, договорились о гонораре, отвесили последний поклон недвижимой завещательнице – и отбыли восвояси.

Оливье постоял на лестнице со свечой. Де Мон молчал, а Блан на последней ступеньке пробормотал: «Добрая была женщина, да уж очень дубовата!»

Оливье вернулся в комнату, к окну. Золоченая карета, запряженная шестеркой цугом, тронулась с места, и когда плюмаж первой лошади коснулся гостиничных ворот, а колеса экипажа загрохотали по мостовой, он принялся отбивать чечетку, издавая дикарский вопль. Потом подошел к кровати, весьма непочтительно щелкнул тетушку в лоб, да так, что та завалилась на бок, задернул занавеси алькова и, нагнувшись, рывком извлек из-под кровати что-то пыльное и растрепанное, оказавшееся Ангелиной. Заключив ее в объятия, Оливье воскликнул:

– Наконец-то! Теперь я богат! Богат, как Крез!

– Они уехали? – недоверчиво спросила Ангелина, оттолкнув его, чтобы отыскать под кроватью туфлю.

– Фью! – хохоча, замахал руками Оливье. – Улетели! Исчезли! Умчались!

– Я чуть со страху не умерла, когда этот старикашка поймал меня за пятку, – пожаловалась Ангелина, надевая туфлю.

Оливье едва не подавился:

– За ногу?! Тебя?! – Его даже холодом обдало, однако французская ирония оказалась сильнее тревожного чувства. – Я ему сказал, что это кошка, и он поверил! О-хо-хо!

Ангелина мгновение смотрела на него, потом пожала плечами и повернулась к зеркалу. Ей страшно хотелось задать Оливье один вопрос, но гордость не позволяла: достаточно она перед ним сегодня унижалась, выставив свое условие, при котором только и соглашалась помочь ему. Она потребовала от Оливье, чтобы тот женился на ней и признал ее ребенка своим. Оливье опешил. Да и сама Ангелина чувствовала себя не очень-то уверенно. Вот уж не думала она, что когда-нибудь придется чуть ли не силой принуждать мужчину жениться на себе! И если бы не ребенок...

Когда первые минуты взаимного смущения миновали, оба, не сговариваясь, решили, что им достанется не худший на свете супруг (супруга), а потому они, как говорится, ударили по рукам. Однако теперь, когда все осталось позади, Ангелина почувствовала, что Оливье не прочь дать отбой.

И это сейчас, когда времени прошло всего ничего. А уж завтра-то поутру, когда придет пора идти в ратушу и в церковь... Полно, да увидит ли его Ангелина завтра? Может, проснется в доме брошенная, наедине с покойницей, а Оливье в это время уже проделает часть пути до Парижа? Нет, он так не поступит. Он ведь знает, что его доброе имя в руках Анжель. Но если так, не подвергается ли опасности она сама, потому что ее молчание Оливье может обеспечить только двумя способами: жениться – или...

Оливье вдруг резко повернулся, и Ангелине почудилось выражение мрачной решимости на его лице. Навязчивый липкий страх овладел ею. Она метнулась к двери, толкнула ее изо всех сил – и влетела в объятия какого-то человека, пытавшегося открыть дверь с другой стороны.

Ангелина вскрикнула, Оливье тоже, вскрикнул и незваный гость, в котором любовники узнали благополучно уехавшего в гостиницу нотариуса де Мона.

– Прошу прощения, – произнес де Мон, неохотно выпуская из объятий Ангелину и ставя на стол канделябр, очевидно взятый им внизу. – Прошу прощения, однако я счел необходимым вернуться.

– Вы... что-то забыли? – спросил Оливье, причем начало фразы пропищал, а потом зашелся кашлем.

– Да нет, – ответил де Мон. – Я пришел, чтобы кое о чем напомнить вам, сударь... И вам, сударыня, – прибавил он, отвешивая полупоклон и бросая быстрый, внимательный взгляд в сторону Ангелины, поспешившей сесть.

– Напомнить? – с облегчением повторил Оливье, который вообразил уже бог весть что, а оказалось – забыты какие-то мелочи. – О чем?

– О том, что некоторые преступления ведут людей на галеры или к позорному столбу, – изрек де Мон, и Оливье тоже поспешил сесть.

– К какому столбу? – проблеял он и был остановлен суровым взглядом де Мона.

– Пока что вопросы задаю я! Понятно?

– По-по... – только и смог вымолвить Оливье.

– Итак, – зловеще промолвил де Мон, – я хотел бы узнать... – Он многозначительно смолк, и сердце Оливье остановилось, пока длилась эта роковая пауза, и сорвалось в бешеный бег, когда прозвучал вопрос:

– Я хотел бы узнать – как зовут вашу кошку?!

Оливье хотел засмеяться, но не смог. Он хотел вытолкать бесцеремонного визитера за дверь – но не сделал и этого. Какое-то неведомое чувство, которое помогало ему бросаться только в такие воронки, куда больше не ударит ни один снаряд, заставило его собраться с силами и сказать:

– Ее зовут Анжель.

– В честь госпожи? – уточнил де Мон, снова отвешивая полупоклон в сторону пригвожденной к стулу Ангелине, которая тоже решилась открыть рот, чтобы сказать:

– Да, сударь.

Нотариус несколько раз кивнул, вполне удовлетворенный этим ответом, но не успел Оливье перевести дух, как он поднялся и выглянул в окно.

– Вы кого-то ждете, сударь? – осмелился спросить де ла Фонтейн.

– Да. Я просил господина Блана зайти сюда с префектом полиции через полчаса, если я не вернусь.

«А-ах!» – чудилось, крикнул кто-то внутри Оливье, да так громко, что он был изумлен, когда в комнате никто не шелохнулся, не вздрогнул испуганно.

– Таким образом, – отошел от окна де Мон, – у вас обоих есть полчаса, чтобы ответить еще на три моих вопроса. Первый – вам, сударь. – Он вперил испытующий взгляд в Оливье. – Вы не считаете разумным объявить всем, что нотариусы опоздали и тетушка ваша умерла ad intestato?[58]

«Нет! Нет! Нет!» – снова закричали на все лады голоса, однако Оливье, будто фарфоровый болванчик, молча качнул головой слева направо: тик-так...

– Вопрос второй, – проговорил де Мон. Он повернулся к Ангелине. – Считаете ли вы, что pia fraus[59] вредна и опасна?

Она не издала ни звука, но в комнате появился еще один фарфоровый болванчик: тик-так.