Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 42

Так оно и вышло, ибо не кто иной, как Оливье организовал «великое похищение фиалок», которые затем были вывезены за пределы Парижа и сброшены в Сену. Все вроде бы предусмотрели, даже то, что в момент появления «цветочницы» бывшую императрицу отвлекут под каким-нибудь предлогом, – однако кто же мог представить, что Ангелину будет ждать самая настоящая западня? Ведь нет сомнения, что мадам Жизель не только знала об обмане с фиалками, но и ждала именно Ангелину! А Моршан? Откуда взялся он?!

И если с мадам Жизель Ангелина не побоялась бы схватиться не на жизнь, а на смерть, то явление Моршана перечеркнуло все ее надежды.

«О Господи! – взмолилась Ангелина. – Прими душу мою, но не оставь Юленьку!» Если не придется ей показать дочке Россию, те места, где она была так счастлива с ее отцом, то останется письмо, которое написала Ангелина, отправляясь в Мальмезон, и которое получит ее дочь, когда ей исполнится семнадцать. Вырастет, не зная родной страны... Но в этом нужно винить и не столько злой рок, сколько саму себя. Не было ночи, когда бы не видела Ангелина возвращение в Россию. Да и наяву она проклинала себя за то, что не ускользнула от Оливье, не добралась до Санкт-Петербурга, не посоветовалась с умными людьми, которые подсказали бы, как обезвредить Моршана и спасти деда с бабкой от его мести... Утешало все эти годы ее только одно: уж наверняка рано или поздно ее месть настигнет мадам Жизель. А теперь выходит, что гнусная графиня солгала? Моршан все это время находился во Франции? Ангелина напрасно принесла себя в жертву? И месть... тоже провалилась? Но откуда же они узнали о «заговоре фиалок»? Как могли проведать, что Ангелина проникнет в Мальмезон? Значит, среди людей Оливье есть предатель? И уже не предупредить, никому ничего не сказать, не увидеть Юленьку...

Серые ясные глаза дочери всплыли в памяти Ангелины, и она невольно схватилась за сердце. Одно утешение: будущее Юленьки обеспечено, Ангелина обо всем позаботилась. Оливье назначен опекуном ребенка, доверенность на ведение всех финансовых дел находится у поверенного ее покойного супруга, значит, Оливье и Юленька ни в чем не будут нуждаться.

Ну что же... такова судьба, и надо встретить свой конец так же достойно, как Никита.

Ангелина перекрестилась по-православному и, с вызовом глядя на Моршана и мадам Жизель, воскрешая в памяти сцену расстрела в яблоневом саду, проговорила, как тогда Никита:

– Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! Дай Боже, чтоб эта проклятая война скоро кончилась, и помоги нам покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Ну а теперь – пли!

Она зажмурилась, ожидая выстрела, но ничего не произошло.

– С ума сошла! – послышался голос Моршана, и, открыв глаза, Ангелина увидела насмешку на его лице и презрение – в улыбке мадам Жизель.

– Ты решила умереть героиней? – спросила графиня. – Ты приказываешь мне убить тебя? Ох-ох-ох, какая жалость, но у меня и в мыслях такого нет! Твой час, конечно, настанет... но теперь тебе даже арест не грозит. Ты уйдешь отсюда, а Ее Величеству я сама отдам твои фиалки. Надо полагать, они не отравлены?

Ангелина растерянно заморгала. Не веря своим ушам, она пошла следом за мадам Жизель, была проведена через сад к потайной калиточке и еще долго потом стояла одна, вспоминая прощальные слова графини: «Ничего, Анжель, скоро мы увидимся снова. Не веришь? Ну что ж, твое дело! Но запомни: если тебе понадобится моя помощь, приходи сюда и скажи часовому, что тебе нужна графиня Гизелла д’Армонти. И запомни пароль: «Сервус»[57].

2

Мистраль

Хотя в натуре Ангелины самоуверенность причудливо сочеталась с нерешительностью, ей не следовало винить себя за то, что она очутилась в Париже вместо Нижнего Новгорода. Обстоятельства оказались сильнее, более того – она сочла их непреодолимыми, когда вскоре после памятного разговора на берегу Березины осознала, что беременна. В череде черных дней, в которую давно уже превратилась жизнь Ангелины, этот был темнее прочих.

Ребенок вряд ли мог принадлежать Фабьену; стало быть, она зачала его или от Лелупа, или от Никиты. В одном она не сомневалась: Оливье не имеет к ребенку никакого отношения. Он тоже понимал это, а потому готов был найти повивальную бабку еще в Польше, потом уже во Франции, и был немало обижен и изумлен, когда Ангелина отказалась. Только сумасшедшая могла терпеть такие муки добровольно. Ох, как ей было худо! Выпадали ужасные дни, когда ее желудок извергал всякую пищу, когда ее корчили судороги от самого безобидного запаха. Все это мог причинить ей только плод Лелупа, в такие часы и дни она в этом не сомневалась. Она старалась возможно меньше думать о будущем. Господь чудесным образом не раз спасал ее от смерти, потому она слепо положилась на его волю в полной уверенности, что все пойдет хорошо. Однако же не зря говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай», вот почему Ангелина на всякий случай решила: если увидит, что родила ребенка от Лелупа, тут же убьет дитя и покончит с собой... Ибо, разумеется, ни жизни, ни счастья с таким грехом на душе она не мыслила. После этого ей стало легче, и впоследствии Ангелина не раз думала о том, что именно сие чудовищное решение помогло ей жить – и даже иногда получать удовольствие от жизни.

Удовольствия, надо сказать, поначалу было мало. Что на чужбине и сладкое горько, Ангелина поняла с первых дней жизни в Бокере, где они поселились у тетушки Марго де ла Фонтейн, супруги дяди Оливье, который женился на богатой буржуазке ради ее денег, но не успел ими насладиться и сошел в могилу, оставив вдове вожделенную частицу «де» и право именоваться «мадам». Кривобокая, с брюшком, тетушка Марго казалась не то горбатою, не то беременною. А что за обоняние, вкус и желудок были у этой женщины!

Прогорклое масло, ветчина со ржавчиной, похлебки, варенные в нелуженой посуде, подавались на ее стол. А еще в тетушке Марго гнездились два порока: она была страшная ханжа и зануда, а вечерком, уединившись, любила тайком выпить. Сперва Ангелина никак не могла понять, почему тетушка приняла племянника под свою крышу, а главное – почему не выкинула вон его спутницу? Более того! Сразу уяснив, что Оливье не намерен жениться на «этой особе», беременной бог весть от кого, однако же не собирается расставаться с нею, тетушка Марго удовлетворила любопытство жителей Бокера удобной версией о том, что Анжель – кузина Оливье, родители которой некогда бежали от ужасов революции в Россию да там и нашли свой конец. Ну а Оливье, мол, намеренно искал и нашел свою несчастную кузину в варварской стране.

Гостеприимство тетушки Марго объяснялось очень просто: после брака все ее состояние перешло в руки Жана де ла Фонтейна, а тот, озабоченный судьбою племянника, так составил свое завещание, что жена его получала право распоряжаться деньгами при двух условиях – ее заботы об Оливье и его к ней почтении. Условие сие было известно всему Бокеру (городок-то маленький!), а потому Оливье и тетушке Марго приходилось делать хорошую мину при плохой игре. Оливье никогда не жаловался на теткину скупость, а только нахваливал знакомым свою жизнь: «Ах, брат, война дает цену вещам! Сколько раз, вымокший от дождя или снега, я мечтал о теплой постели и хоть какой-нибудь еде, а теперь – не сытому хвалить обед!» Тетушке Марго тоже приходилось заботиться о племяннике – правда, втихомолку жалея о том, что он воротился с войны столь быстро... что вообще воротился! – и держать его в узде и послушании еще одной оговоркою дядюшкиного завещания: Оливье мог унаследовать капитал мадам де ла Фонтейн, но лишь после ее особого о том распоряжения; в случае, если тетка умрет, не оставив завещания, все немалые деньги перейдут в пользу благотворительных учреждений Бокера, Тараскона, двух-трех близлежащих в долине Роны городов – на лечение заболевших вследствие мистраля. Ведь именно мистраль стал причиною воспаления мозга у Жана де ла Фонтейна.