Безумное танго - Арсеньева Елена - Страница 54

Юрию тоже вдруг захотелось спать. Не прикорнуть ли прямо здесь? Вроде бы тихое местечко.

Зевая, огляделся. Было что-то знакомое в очертаниях деревьев, столпившихся вокруг, тихо шумя молодой листвой, в белой громаде старинного дома, глядевшего на него темными, сонными глазами окон.

Юрий усмехнулся. Вот те на! Какой пассаж, какая неожиданность! Ноги умнее головы, сработали старые рефлексы. Ведь этот парк, куда он не глядя, не раздумывая, забежал, этот дом, под стенами которого прячется, – это обиталище его бывшего тестя, бывшей тещи и бывшей жены! Дом, в котором он прожил целых восемь лет, пока не сбежал, дав себе слово, что ноги его здесь никогда больше не будет!

Юрий качнул головой, дивясь прихоти случая, – и вдруг, неожиданно для себя самого, сообразил, куда уехала Алёна и где ее надо искать.

В Выксе! У тетки! А может, уже и в монастыре.

Фаина Павловна Малютина. Июнь 1999

Он возник из темноты так внезапно, что Фаина Павловна пронзительно взвизгнула. Тут же устыдилась своей паники и сказала строго, пытаясь скрыть страх и неловкость:

– Мужчина, что вы шара…

Она хотела сказать «шарахаетесь на людей», но не успела: он надвинулся, вцепился в ее плечи и так тряхнул, что у Фаины Павловны нелепо, как у куклы, мотнулась голова.

– Узнала меня? – спросил негромко, гортанным голосом. – Ну, говори! – И опять тряхнул ее изо всех сил.

Фаине Павловне показалось, что от следующего такого рывка голова у нее уж точно оторвется, однако она все-таки нашла силы разомкнуть губы и выдавить:

– Отпустите меня, я вас не знаю!

– Ах, не знаешь? Ну, зато я тебя знаю!

Он еще раз потряс ее за плечи, а потом шагнул в сторону, волоча ее за собой, и наконец прислонил к стене дома. Голова у Фаины Павловны мучительно кружилась, но все-таки она смогла сориентироваться и сообразить, что не больно-то далеко ее затащили – метров за двадцать, в потайной уголок, образованный торцами двух домов, сомкнувшихся углами. Приличные люди косо посматривали на это местечко, потому что однажды зимой, лет десять назад, когда дома еще только заселились, здесь замерз какой-то пьяный бомж, а поскольку в этот закоулок ветром намело приличный сугроб, труп обнаружился только весной. С тех пор каждую весну жильцы с отвращением, смешанным с каким-то патологическим любопытством, заглядывали в этот закоулок, не то боясь, не то надеясь (как иногда казалось Фаине Павловне!) обнаружить нового «подснежника», чтобы было о чем судачить весь последующий месяц.

«Он меня задавит здесь, – мелькнуло в голове. – Убьет, и никто никогда… до следующей весны…»

В закоулке ужасно воняло кошачьей мочой, и Фаине Павловне вдруг в самом деле стало страшно: нет ничего ужаснее, чем окончить жизнь в таком мерзком месте, в одиночестве, видя перед собой только глаза убийцы, который наслаждается твоей агонией. «Он сумасшедший, он маньяк!» – мелькнула мысль, и Фаина Павловна, подстегнутая страхом, нашла в себе силы поднять бессильно болтающиеся руки и вцепиться в лацканы пиджака своего мучителя, нашла силы снова закричать:

– Отпустите меня, вы, убийца!

По его телу прошла судорога – такая сильная, что Фаина Павловна почувствовала ее своим телом, как если бы это был разряд электрического тока.

– Убийца, говоришь? – прошипел он сквозь зубы, и в то же мгновение Фаина Павловна ощутила его руки на своем горле. Странно – первая мысль была о том, что руки у него потные и очень горячие, ну прямо-таки раскаленные, будто у человека температура, ну а собственное горло показалось ледяным, как если бы она уже была трупом – остывшим трупом!

Из груди вырвался хрип, она схватилась за его пальцы и попыталась разжать их, но напрасно: у него была мертвая хватка, поистине мертвая!

– Ну а теперь, – шепнул он ей в самое ухо, обдав горячим, щекочущим дыханием, – теперь ты меня узнала, да? Я хочу, чтобы ты знала, от чьих рук подыхаешь, сука, подлая сука!

Она только хрипела, все еще пытаясь разжать его руки, глядя в темноту вытаращенными глазами. Впрочем, почему в темноту? В глазах кружились огненные колеса, рассыпая вокруг разноцветные искры, только освещали они не этот поганый, зловонный закуток, в котором притаилась смерть, а какие-то не менее темные и зловонные болота, едва поросшие чахлой серо-коричневой травкой – нет, мхом, это был мох… Ей отчего-то непременно надо было пройти по болотине, хотя сердце сводило судорогами страха и нечем было дышать, причем Фаина Павловна отлично знала, что на другом, невидимом берегу будет еще хуже, там в ее горящих, разрывающихся от боли легких вообще не останется ни глотка, ни полглоточка, ни капли воздуха, тогда ложись и помирай, – и все-таки она дрожащей ногой сделала первый шаг на зыбкую, чуть видную кочку, которая сразу же пошла под ногой куда-то вниз…

И в следующее мгновение огненные колеса погасли, болото исчезло вместе с серым туманом, скрывавшим дальний страшный берег, Фаина Павловна с силой ударилась спиной о что-то твердое – и сползла на землю, потому что ноги ее не держали. Она сидела, ощупывая грудь неживыми, вялыми руками, как бы пытаясь найти некие знаки, удостоверяющие, что это тело еще принадлежит ее душе, что они пока еще неразделимы.

Да, вот… длинный ряд фальшивых пуговичек из речного жемчуга на блузке, вот платочек, торчащий из нагрудного кармана жакета (Фаина Павловна, как всегда, слегка оцарапалась о его жесткий, кружевной, крахмальный краешек), вот цепочка на шее… а больше ничего, и нет этих страшных рук, которые только что пытались убить ее, давили, душили, как если бы она была какой-нибудь тварью, заслуживающей этой страшной, одинокой смерти!

Она взвизгнула в новом приливе нерассуждающего ужаса и разрыдалась, со всхлипом вбирая в себя зловонный аромат этого местечка. Кошачья вонища казалась ей сейчас восхитительной, это был хоть и дрянной, но воздух, и она согласилась бы дышать им всю оставшуюся жизнь, только бы дышать, дышать, дышать!..

Слезы ручьями лились из глаз, и вдруг Фаина Павловна поймала себя на том, что достала из кармана жакета платок (не тот, накрахмаленный, он торчал из нагрудного кармашка просто для красоты, отлично гармонируя с новой нежной блузкой цвета само, у нее к каждой блузке был соответственно подобранный платочек) и вытирает им слезы – осторожно, стараясь не размазать текущую с ресниц тушь, а главное, не тереть сильно под глазами, дабы не нажить новых морщин на нижних нежных веках.

Она еще раз глубоко, с содроганием вздохнула, но это был как бы последний выдох страха. Ее острые глаза, успевшие привыкнуть к темноте, обшарили закуток, и Фаина Павловна обнаружила, что она здесь одна. Впрочем, она уже давно догадалась, что ее мучитель ушел, то ли испугавшись чего-то, то ли одумавшись.

«Маньяк, проклятый маньяк!»

Фаина Павловна с трудом поднялась на ноги – и ахнула, ощутив, что по ногам ползет противная теплая жижа. Она и не заметила, как… Ну, еще бы, натерпеться такого страха, тут не только описаешься, но и обделаешься по уши!

Она выругалась вполголоса, сквозь зубы, потом еще раз – так грязно, как только могла. Ненависть просто-таки разрывала сердце, Фаине Павловне пришлось зажать его руками, чтобы утихомирить боль. На миг показалось, что если бы кто-то всемогущий появился сейчас перед ней и предложил отдать жизнь за то, чтобы «ночной гость» испытал те же мучения, через которые только что прошла она, Фаина Павловна согласилась бы, – однако она тут же пренебрежительно усмехнулась и пожатием плеч отогнала от себя все эти глупости.

Ничего! Есть другие способы его достать!

Придерживаясь за стену, она сделала шаг, затем другой. В туфлях противно захлюпало, и Фаина Павловна снова люто скрежетнула зубами. Если ее кто-нибудь сейчас увидит… Эта старая дура Лавочкина из первой квартиры имеет привычку чуть не до утра сидеть у окна, под прикрытием своих красных гераней, пялясь во двор бессонными восьмидесятилетними глазами. Может быть, она даже видела, как на Фаину Павловну напали. Хотя нет – в таком случае уже минимум половина милицейских сил города сновала бы по двору, ибо у Лавочкиной, кроме сидения у окна, было еще одно любимое занятие: надо или не надо, звонить по всем телефонам, начинающимся с нуля – 01, 02 и 03.