Беспощадная королева (Кристина Шведская) - Арсеньева Елена - Страница 2

Тем не менее Кристина прекрасно понимала, что у каждого правителя должен быть наследник. Мало ли что может с нею случиться... упадет с лошади, к примеру, и шею сломает... страна не должна попасть в пучину безвластия из-за ее причуд. Но кто взойдет на трон после нее? Граф Аксель Густафссон Оксинштерн, бывший регент, конечно, человек умнейший, однако он не королевского рода. К тому же Оксинштерн не скрывал высокомерного презрения, которое он питал к женщинам, позволявшим себе появиться перед мужчинами в платье, запачканном чернилами... Ну да, у Кристины была такая привычка – увлекшись писанием, вытирать пальцы да и само перо об одежду. Ну и что, подумаешь, беда! В конце концов, она – королева, значит, ей все позволено. И пальцы чернильные о платье вытирать, и с негодованием отвергать корсет, который немилосердно сдавливает тело, и даже носить ту деталь одежды, которую ввела в моду французская королева Екатерина Медичи. Эта штука называлась «панталоны» и представляла собой некую разновидность мужских штанов, правда, сшитых из тонкой ткани и носимых не напоказ, а под платьем. Екатерина придумала эту штуку для того, чтобы удобнее было садиться верхом по-мужски, а не в дамское седло – она была страстной наездницей-амазонкой. Будь воля Кристины, она вообще ходила бы только в мужском костюме – невероятно удобно, следовало бы всем дамам попробовать, и, раз испытав это удовольствие, они вообще никогда из штанов не вылезали бы! Но уж коли суровый этикет и глупейшие правила приличия (опять-таки установленные мужчинами, кем же еще!) требуют ношения безумного количества юбок, батистовые панталоны можно скрыть и под ними.

Несколько придворных дам упали в обморок, увидав королеву без корсета и в панталонах. Да и ладно, пусть полежат, решила Кристина... Граф Аксель Густафссон Оксинштерн, который был в курсе всех причуд юной королевы и вообще вечно совал свой породистый, с изысканной горбинкой нос во все дела, позволил себе сообщить Кристине, что в Европе дама, которая носит панталоны, считается безнравственной, потому что не готова поручиться за свою честь и прибегает для охраны ее к безобразным образчикам портновского искусства.

– Вот кабы вам ходить с голой задницей в мороз, вы бы, наверное, еще раньше плюнули на всякую нравственность, – отбрила Кристина, которая обожала инвективную лексику и пускала ее в ход надо или не надо – просто для того, чтобы посмотреть, как сухое, суровое лицо графа Акселя пойдет бурыми пятнами.

Во всяком случае, именно тогда она и решила, что Оксинштерн должен быть отстранен от власти. Конечно, не резко, не обидно – все же Кристина ему весьма обязана, он верно служил ее отцу и ей, – но все же отстранен. Аксель Оксинштерн и его сторонники были к тому же заинтересованы в затягивании войны в Германии, в то время как Кристина, которую поддерживала союзница Швеции Франция, стала настаивать на скорейшем заключении мира... И Кристина решила убить двух зайцев одной пулей. «Зайцами» в ее понимании были проблема престолонаследия и излишняя самостоятельность графа Акселя. «Пулей» стал влюбленный Карл-Густав. Кристина взяла да и назначила его наследником престола.

А сама задумала спасаться бегством – из собственного королевства.

Кристина прижалась лбом к сырому и холодному оконному стеклу. Лоб горел, казалось, стекло вот-вот расплавится.

Нелегко. Да, нелегко, но это нужно пережить!

Раздался тихий стук в дверь.

– Входите, – приказала Кристина.

То был отец Ла Бель. Кристина с любопытством смотрела на него. Она привыкла видеть его замкнутым, сдержанным, но сейчас монах был невероятно бледен, глаза его покраснели, а руки тряслись.

– Вы пришли сообщить мне, что он сказал на исповеди? – спросила королева.

– Я пришел... я пришел... – бессвязно пробормотал монах и вдруг упал перед ней на колени:

– Я пришел, чтобы умолять вас, мадам... Пощадите его! Помилуйте этого несчастного. Он плачет, стонет, катается по земле, зовет вас... При виде его отчаяния сердце разрывается!

– У вас слишком мягкое сердце, – недовольно сказала Кристина. – Встаньте и соберитесь. Я не желаю слышать ваших просьб, я уже все для себя решила. Уверяю вас, мой приговор даже мягок. Он предал свою королеву. Обладай я своими прежними возможностями, он был бы колесован. А теперь всего лишь умрет от удара шпаги. Смерть, достойная воина, благородного дворянина.

– Ваше сердце и ваша гордость уязвлены, мадам, я понимаю, – проговорил отец Ла Бель, пытаясь унять дрожь голоса. – Но заклинаю вас проявить милосердие. Заклинаю вас страданиями и ранами Господа нашего Иисуса Христа!

Королева нетерпеливо тряхнула головой:

– Идите и делайте то, что вам надлежит.

Священник не уходил. Он поднялся с колен и теперь стоял, понурив голову.

– Подумайте, мадам: ведь место, где вы хотите пролить кровь, принадлежит королю Франции. Это его дворец, в котором вы не более чем гостья, да простится мне моя смелость. Что подумает король, когда узнает о случившемся? Вы не боитесь огорчить и разгневать его? Ради Бога, помилуйте несчастного!

Он с надеждой взглянул в лицо Кристины – и увидел, как вспыхнули ее щеки. Она была оскорблена. Ла Бель мысленно проклял себя. Он только ухудшил дело!

– Мне и только мне принадлежит право вершить правосудие над всеми, кто предал меня и изменил мне. Мои поступки никак не касаются брата моего, короля Людовика. Тем более что слуга мой не подчиняется французскому правосудию. Я сама расследовала его преступления, я выношу ему приговор и караю его. Идите, сударь, если не хотите, чтобы этот несчастный, как вы его называете в своем косном милосердии, умер без покаяния.

Кристина снова отвернулась к окну, и вся ее поза выражала такую непреклонность, что Ла Бель со вздохом побрел прочь, с ужасом представляя, что сейчас будет: вот он войдет в галерею, которой предназначено стать местом казни, и приговоренный с надеждой воскликнет:

– Ну? Вы добились милосердия?

А Ла Белю останется только отвести глаза и выговорить:

– Тебе придется надеяться на милосердие Господне, сын мой...

Та же сцена виделась и Кристине. И она ждала, что через несколько мгновений раздастся последний стон казненного.

Пронзительный вопль раскатился по переходам просторного дворца, Кристина содрогнулась, прижала руки к груди... В то же мгновение позади послышались торопливые неверные шаги. Королева опустила руки и обернулась с видом самого величавого спокойствия.

Вошел Сантинелли, как она и думала. В руке обнаженная шпага... Глаза Кристины так и приковались к клинку. Тот был чист, не окровавлен.

– Что такое, Сантинелли? – яростно спросила Кристина. – Все кончено? Нет? Он еще жив?

Сантинелли смотрел безумными глазами. Почему-то только сейчас Кристина заметила, что у него почти такие же глаза, как и у того, другого, – у приговоренного. Тоже черные, тоже прекрасные... Неужели ей придется отныне выдерживать эту пытку: смотреть в его глаза для того, чтобы вспоминать другие – закрывшиеся навеки?

Нет, еще не закрывшиеся, porco Madonna! Не закрывшиеся!

О Господи, скорей бы все кончилось...

– Ну так что? – нетерпеливо топнула Кристина.

– Мадам, – с усилием выговорил Сантинелли, – я пришел... я хотел просить вас... Я умоляю вас пощадить его!

– Что?! – Кристина не верила ушам. – Ты просишь за него? Ты раскрыл его предательство, ты раздобыл мне его проклятые письма, – и ты молишь о пощаде для него, подлинного ничтожества? Но ведь ты ненавидишь его! Я знаю, что ненавидишь!

– Я ненавижу его, – тяжело кивнул Сантинелли. – Но вы требуете невозможного! Если бы мы с ним встретились на дуэли... или если бы я убил его ударом кинжала из-за угла, как мечтал много, много раз... Я бы смог, я смог бы! Но он плачет, лежит у моих ног... Разве я в силах убить человека, который стоит передо мной на коленях?!

– Осужденный тоже становится на колени перед палачом, и тот опускает топор на его голову, – холодно сказала Кристина.