Солдат удачи - - Страница 58

Нерис вытянула тонкую руку.

– Сядь здесь, смотри на камень и слушай, что я тебе скажу.

Дарт послушно опустился на колени. Кристалл выглядел сейчас иным, чем в пещере на острове криби, – он переливался, словно огромный мерцающий бриллиант, над которым кружат крохотные радужные смерчи. Казалось, что от него к потолку шатра тянется столб, сотканный из серебристых нитей и разноцветных искр, мелькавших в быстрой и подчиненной завораживающему ритму пляске.

– Ты видишь свет? – спросила Нерис.

– Да.

– Благоприятный признак! Значит, Элейхо наделил тебя внутренним зрением. Я и не сомневалась… Ты дважды касался дерева туи и что-то видел… не спрашиваю, что; главное – видел. Это поможет преодолеть стену.

– Какую стену? – Его глаза не отрывались от кристалла.

– Здесь, – Нерис коснулась виска с тускло блестевшим раятом. – Знай, Дважды Рожденный, что тело наше стареет и умирает, но плоть – лишь оболочка, сосуд, хранящий дар Предвечного. Этот дар – мы сами; мы слиты с ним, каждый из нас – его частица, он существует в нас, и в то мгновение, когда сосуд разбит, он забирает свой дар и отдает его другому. Это и есть вторая жизнь, лишенная плоти, незримая для нас, но получившие ее осознают, что сделались частью Элейхо и обрели прибежище. Ты спросишь – где? И я отвечу: тот, кто окажется рядом в мгновение смерти, и станет прибежищем, ибо Предвечный не ищет долгих путей и сложному предпочитает простое. По этой причине потомок обязан сидеть с умирающим, чтобы Элейхо вложил в него дар из треснувшего сосуда и шире не пришлось искать умершего. А это, скажу тебе, нелегкий труд! Ведь в Лиловых Долинах множество людей, а в мире их гораздо больше, и если потомок был нерадив, как ты, то где же искать его предка?

Мышцы Дарта то расслаблялись, то каменели в ритме мерцания кристалла, но разум оставался ясен. «Я мог бы объяснить тебе, куда девается душа, если сосуд расшибли ядром из пушки», – подумал он, но вслух произнес:

– Ты имеешь в виду, что душа умершего переселяется в живого? В того, кто окажется рядом? Тогда во мне живет немало душ, сударыня, ибо я смотрел в лицо костлявой гораздо чаще, чем хотелось бы. И где же они? Почему я не чувствую их?

– Они здесь, за стеной, – Нерис снова коснулась виска. – За той стеной, которая охраняет дар, назначенный тебе. Стена необходима, понимаешь? Иначе бы дары перемешались и ты лишился разума – не смог бы отличить себя от всех почивших, которых поместил Элейхо в твой сосуд. – Она помолчала, пристально глядя Дарту в лицо. – Эта стена очень прочная, но ширы умеют справляться с ней. Не разрушать, но делать крохотную щелку… в своей стене или в твоей… щелку, в которую проскальзывают вещие сны, видения грядущего и прошлого… Так говорит с нами Предвечный – через дары, принадлежавшие умершим и ставшие теперь его частицей.

Ритм мерцаний кристалла изменился, и над Дартом вдруг сомкнулась тишина. Он уже не слышал, как стучат дождевые капли, как ветер посвистывает и шуршит листвой; только голос Нерис, тихий и монотонный, звучал в его ушах.

– Я помогу тебе раскрыть стену, – промолвила она. – Не знаю, кто к тебе придет, что скажет и что ты увидишь, прошлое или будущее. Обычно являются те, кому мы были дороги при жизни, но ты говорил, что смерть твоих близких прошла стороной… Значит, явятся другие – может быть, враги, которых ты убил, может быть, те, кого ты предал и обрек на гибель… Это станет тяжким испытанием. Готов ли ты к нему?

– Я не боюсь, – шепнул Дарт, еле ворочая заледеневшим языком. – Много грехов у меня на душе, всех не упомнить, но думаю, я никого не предавал. Если бился, то честно и за победу платил собственной кровью.

Вслух ли он произнес последние слова или они прозвучали лишь в сознании? Это осталось неясным, ибо мир вокруг разительно переменился: ткань реальности треснула, поползла, свернулась клочьями, и в разрывах он увидел небо – мрачное, грозное, затянутое серо-багровыми тучами. Но серебристое зарево на востоке и редкие искорки звезд подсказывали, что небо над ним – не то, что нависает над Диском, а земное, и влажный воздух говорил, что тучи здесь уже пролились дождем.

Была полночь; месяц, озаренный последними отблесками грозы, всходил над Армантьером, ближним городком, и в его тусклом свете маячили темные силуэты домов и высокой ажурной колокольни. Впереди катила воды река, и на другом ее берегу виднелись очертания деревьев, темневших на фоне багровых яростных небес, – они, казалось, создавали подобие сумерек среди ночного мрака. Слева высилась старая заброшенная мельница с крестом неподвижных крыльев, и в ее развалинах то и дело раздавался пронзительный монотонный крик совы. К реке от города вела дорога, и по обе ее стороны выступали из темноты низкие коренастые дубы – точно уродливые тролли, присевшие на корточки и подстерегавшие добычу в этот зловещий час. Время от времени яркая молния озаряла горизонт, змеилась над черными купами деревьев и, подобно чудовищному ятагану, рассекала надвое воду и небо. Вокруг царила тишина; земля была влажной и скользкой после недавнего ливня, и Дарт чувствовал, как влага и холод проникают в него, заставляя дрожать в предчувствии смерти.

Он стоял на коленях на речном берегу, рядом с неуклюжей лодкой. Где-то во тьме прятались темные фигуры в плащах и широкополых шляпах, их было не меньше десятка, и все они были врагами. Безжалостными мстителями! По крайней мере, трое из них! Четвертый, в красном плаще и капюшоне, склонился к нему, связывая руки.

Эти руки поразили Дарта – тонкие, нежные, изящные, с холеной кожей, они не могли принадлежать ему! Руки пленницы, высокородной дамы, но не Констанции… Он помнил ее, эту женщину, – в пеньюаре из полупрозрачного батиста, в чью постель он проник обманом и чуть не напоролся на кинжал. Кажется, она ему являлась – тут, на Диске, в смутном сне, с лицом, искаженным яростью… В тот день, когда их с Нерис атаковали черви…

Едва он это понял, как его сознание раздвоилось: он оставался самим собой и как бы сторонним наблюдателем и в то же время был погруженной в отчаяние пленницей. Страх неотвратимого возмездия терзал ее – страх, ненависть и злоба. Эти чувства кружили голову, туманили разум, и не было сил припомнить ни собственное имя, ни совершенные преступления.

Ее – или его? – губы зашевелились.

– Вы трусы, жалкие убийцы! Вы собрались вдесятером, чтобы убить одну женщину! Берегитесь! Если мне не придут на помощь, то за меня отомстят!

Одна из темных фигур шевельнулась, и Дарт увидел знакомое лицо – мрачное, бледное, с благородными чертами. Затем раздался голос, холодный, как посвист ветра над ледяным морем.

– Вы не женщина, вы не человек, а демон, вырвавшийся из преисподней, и мы заставим вас туда вернуться! Вы – убийца!

– О, добродетельные господа! – Злая ирония звучала в тоне пленницы. – Вы называете меня убийцей? Пусть так! Но если вы прикоснетесь ко мне, вы тоже станете убийцами!

Человек в красном плаще откинул капюшон, ухмыльнулся и погладил свисавший с пояса широкий клинок.

– Палачу дозволено убивать, сударыня! – возразил он. – Палач – не убийца, а лишь последний судья. Nachrichter, как говорят наши соседи немцы.

Пленница – или сам Дарт? – испустила дикий вопль, мрачно и страшно прозвучавший в ночной тишине. Ее губы что-то шептали, кривились в обещании или мольбе, мужчины возражали ей, а руки палача уже подталкивали ее к лодке. Страх и ненависть сменились ужасом; пламя адских костров плясало над рекой, видение было жутким и таким реальным, что Дарт застонал в мучительной тоске.

Или это стонала женщина?

Бледный, с мрачным лицом, промолвил:

– Ну, палач, делай свое дело!

– Охотно, ваша милость, ибо я – добрый католик и убежден, что поступаю по справедливости.

Сильные руки приподняли Дарта, безжалостно сдавили и швырнули в лодку. Он лежал там на дне и в то же время следил за разворачивающейся сценой, видел, как подходит бледный, за ним – еще один из мстителей, слышал сказанное ими – последние слова, что предназначены приговоренному к казни.