Глинтвейн на двоих - Кривская Елена - Страница 16

Разъяренная, как тигрица, она сорвала телефонную трубку и быстро накрутила номер. Отозвался томный, сонный голос Светланы.

— Аня, это ты?…

— Так! Предупреждаю один раз: если вы еще хоть когда-нибудь устроите в квартире подобное свинство… Если ваша нога еще хоть когда-нибудь переступит этот порог…

— Аня, прости пожалуйста, мы не хотели. Так получилось… Мы постараемся компенсировать…

— Забери себе свою компенсацию и избавь меня от этого слабоумного, который был прежде моим мужем. Предупреди его, что его пьяная рожа больше не появится в моей квартире. Иначе ему будет больнее, чем сегодня.

Светка обиделась:

— Ты что, с цепи сорвалась? Я ведь прощения попросила… Если у тебя неприятности в личной жизни, не вымещай это на мне. В конце концов, если мы подружимся, — голос ее стал вкрадчивым, — я тебе такого мэна обеспечу…

Аня бросила трубку. Кинулась на оскверненное ложе и зарыдала. Сволочи все, думала она. Жалела, что не врезала сильнее этому подонку в пах. Если бы врезала как следует, не до постельных подвигов ему было бы…

Даже обожаемый профессор получил свою порцию ее мысленных упреков. Подумаешь, Салоники, сквозь слезы думала она. Обрадовался, как ребенок, и забыл про все на свете. Забыл, что рядом женщина, которая…

Аня любила иногда вот так поплакать, но обычно это тянулось у нее недолго. Всхлипнув последний раз, она глубоко вздохнула и пошла посмотреть на себя в зеркало. Вид был не из лучших: косметика поплыла разноцветными подтеками, веки припухли. Хороша, ничего не скажешь…

Аня смыла косметику, перестелила постель. Пустив горячую воду в ванну, плеснула под струю немного хвойного экстракта. Из ванной тотчас же поплыл запах соснового леса.

Она медленно сбросила с себя одежду и, грустно улыбнувшись, глянула в зеркало на свою поникшую фигуру. Казалось, прошедший вечер измучил ее, выжал, как из лимона, все жизненные соки.

Аня собиралась, перешагнув через край ванны, ступить в изумрудное хвойное море. В этот момент раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — крайне нелюбезно сказала она в телефонную трубку. В мыслях она приготовила на редкость язвительную фразу, которой собиралась огорошить жену своего бывшего мужа. Если, конечно, звонила она.

Это была не она. Трубка несколько секунд молчала. Кто-то переваривал ее резкость и, возможно, собирался положить трубку.

Наконец, она услышала голос Юлиана Петровича.

— Извините, Аня, — говорил этот голос. — Надеюсь, что я вас не разбудил.

Ей хотелось плакать и смеяться одновременно.

— Нет, профессор, — ответила она, — еще нет.

— Я вернулся домой, — продолжал говорить ее профессор, — и некоторое время вспоминал сегодняшний вечер. И обнаружил, как я глупо вел себя, особенно вторую половину. Просто по-хамски по отношению к вам.

— Нет, — говорила она, — нет, нет…

— По крайней мере, я это чувствую и мучаюсь. Простите меня. Я исправлюсь Кроме того, за мной долг…

— Нет…

— Вы не забыли о приглашении удивительного человека? Савелия? Его мастерская, судя по всему, представляет что-то необыкновенное.

Она молчала. Ждала продолжения.

— Может быть, — профессор заговорил необыкновенно мягко, — нам следует взять с собой того обаятельного молодого человека? Моего мецената? Поймите, Аня, я хочу, чтобы вам не довелось скучать.

— Нет, — вырвалось у Анн, — пожалуйста, не приглашайте Игоря.

— Не надо? Хорошо, будь по-вашему, — в его голосе появилась какая-то новая интонация. — Время вы помните? Давайте сделаем так: за сорок пять минут я буду ждать у вашего подъезда на своей машине. Договорились?

— Да, Юлиан Петрович, — сказала она.

— Вот и хорошо. Ну, а как вам сегодняшний вечер?

Она не готова была говорить. Боялась, что сорвется и наговорит глупостей. Эмоции переполняли ее — она была на грани стресса. Вдруг ей захотелось созорничать.

— Масса впечатлений, дорогой профессор, — сказала она с оттенком кокетства. — Хорошо бы обо всем поговорить, но… Видите ли, я наполнила ванну и стою перед телефоном… без всего. Очень холодно, Юлиан Петрович. Можно, я нырну в теплую воду?

Глава 16

В мастерской у Савелия обнаружилась неожиданная вещь — художник больше всего любил изображать зажженную, мягко теплящуюся свечу. Ее пламя на полотнах выхватывало из темноты различные предметы — кувшин, старинный комод, чучело фазана с растрепанными перьями. В свете, льющемся из тщательно выписанных медных канделябров, возникали обнаженные тела — мужчин и женщин, чья кожа отливала разнообразными оттенками желтого цвета — бронзовым, золотистым, восковым, шафранным. Тела были одинокими, распростертыми на невидимых ложах, парящими в темном пространстве, — и сплетенными с другими телами, в причудливых позах, фиксирующих экстаз, самозабытье финального мгновения любви. Казалось, что свечи, изображенные на картинах, отбрасывают свой свет по всей мастерской, в реальности освещенной обыкновенной электрической лампочкой без плафона на сто ватт. Если бы не эти странные картины со свечами, причудливыми предметами и обнаженными фигурами, не эскизы декораций к поставленным и несуществующим спектаклям, мастерская поразила бы своим беспорядком, неухоженностью. Чайник со сломанной и перевязанной посередине ручкой, стулья с шатающимися ножками и спинками, продавленный диванчик — все это говорило о том, как мало придает значение хозяин обычным вещам.

На лице Савелия в этот вечер, казалось, также лежал отблеск золотистого света, струившегося с полотен. Он мало говорил, больше показывал. Открыв дверцу обшарпанной тумбочки, место которой было скорее в студенческом общежитии, он извлек оттуда начатую бутылку «Каберне», которую держал там, по-видимому, для гостей. Аргус не стал пить, сославшись на то, что за рулем. Аня тоже отказалась. Хозяин с видимым облегчением предложил им кофе, который сам сварил на электроплитке.

Кофе, вопреки ожиданиям, оказался вкусным, ароматным. Аня отпила большой, обжигающий глоток. Ей показалось, что мастерская Савелия — это в миниатюре тот странный мир, в котором она живет с того памятного вечера в «Поп-театре». Следующий день, проведенный в беготне, — занятия, магазин, вечерние курсы английского, встреча с подругой — был наполнен воспоминаниями, переполнявших ее мысли. С Мариной Аня поделилась только частью их, оставив себе самые потаенные, интимные. Впрочем, Марину интересовали преимущественно конкретные вещи. Например, во что Аня все-таки была одета. Узнав о темно-зеленом платье, Марина досадливо поморщилась:

— Надо было все же послушаться меня. В Париже последний писк — темно-серое. Чем серее, чем незаметнее — тем лучше. Мишель две недели назад из Парижа, все описал.

— Имел там дела с темно-серыми дамами? — съязвила Аня.

— С кем он только не имеет дел? — вздохнула Марина. — И кто бы мог подумать? Лысый, с животиком… Пора искать замену. У тебя, случайно, нет никого на примете? Ты знаешь мои требования и вкус.

Аня сразу подумала про Игоря: вот выход из затруднительного положения. Она бегло набросала портрет кандидата. Марина мгновенно заинтересовалась им. В пользу кандидата говорило и его занятия бизнесом, и подкупающее простодушие, про которые Аня упомянула.

— Идем в ресторан, — решительно сказала Марина. — Пусть приглашает.

— Только надо будет все деликатно обставить, — предупредила Аня. — Чтобы он не догадался, что я его передаю тебе. Скажем, ты его у меня отобьешь…

Готовясь к визиту в мастерскую Савелия, Аня, перебирая гардероб, опять остановилась на темно-зеленом платье. Может быть, потому что он гармонировал с цветом «девятки» профессора, которая вскоре должна была затормозить у Подъезда?

Она начала свой туалет с крошечного, почти ничего не прикрывавшего бикини салатного цвета — на всякий случай, чтобы выглядеть эффектно в любой обстановке. Не забыла она и о прочих интимных мелочах, готовясь к этому «на всякий случай». Прихватила даже коробочку с таблетками, которыми снабжал Марину Мишель, а она поделилась с подругой. «Никогда не подводили», — уверяла ее Марина.