Врата Мёртвого Дома - Эриксон Стивен - Страница 76

Он разложил скатку, а для защиты от солнца развесил сверху телабу. В отсутствие деревьев палящее солнце со временем полностью уничтожит этот оазис; для восстановления, если оно вообще будет возможно, потребуется несколько лет. До того момента, пока историка одолел сон, он размышлял о войне, пришедшей на их континент. Единственной ценностью в городах теперь стала вода. Армии стремились завоевать максимальное количество оазисов, которые были так же важны, как, например, острова в бескрайнем море. Теперь Колтайн всегда будет находиться в проигрышной ситуации: его цель ясна как день, к каждому появлению противники готовятся заранее… «при условии, что Камист Рело захватит источники первым. Но тому это сделать гораздо проще – в Армии Апокалипсиса нет нескольких тысяч беженцев, которых необходимо постоянно сопровождать». Наверное, впервые у Колтайна сложилась ситуация, когда обстоятельства оказались выше его.

Вопрос, который мучил историка до того, как он провалился в сон, пришел к безрадостному разрешению: все зависит от того, как долго Колтайн будет способен оттягивать неизбежный финал.

Антилопа проснулся на закате, а через двадцать минут он был уже в пути: одинокая фигура в сопровождении огромного количества ночных бабочек, которые летели над головой таким плотным ковром, что закрывали собой все звездное небо.

Бурун перекатывался по рифам на расстоянии четверти мили от берега, представляя собой фосфоресцирующую ленту под окутанным облаками небом. Час назад поднял ось солнце. Фелисин встала на небольшой, покрытый травой уступ, осматривая широкий берег белого песка. Девушку качало от усталости.

На огромном расстоянии, которое охватывал взгляд, не было видно ни одной лодки; внезапно Фелисин поймала себя на мысли, что на этот берег, возможно, еще ни разу не ступала нога человека. Лес, прибитый к берегу, и кучи выброшенных на него морских водорослей выстилали линию прилива. По пляжу сновало огромное количество небольших песчаных крабов.

– Что ж, – произнес Гебориец, приблизившись к девушке. – По крайней мере, мы сможем поесть, если эти твари окажутся съедобными. Жаль только, что проверить это обстоятельство можно только одним способом.

Старик вытащил из рюкзака большую мешковину и двинулся вниз к воде.

– Посмотри на их клешни, – крикнула Фелисин вслед. – Я бы не хотела оставить в них свои пальцы.

Бывший священник засмеялся, продолжив спуск. Сейчас его можно было увидеть только благодаря одежде; кожа старика стала абсолютно черной, а рисунок был различим только с очень близкого расстояния и при дневном свете. Видимые изменения внешности произошли и в других, менее заметных чертах.

– Теперь ты не сможешь причинить ему боль, – послышался голос Баудина с того места, где он разбирал свою поклажу. – И неважно, что ты думаешь по этому поводу.

– В таком случае нет никакого смысла держать рот закрытым, – ответила девушка.

У них оставалось воды на один, максимум два дня. Бурые облака, которые повисли над проливом, обещали дождь, однако Фелисин знала, что в их ситуации любое обещание могло оказаться ложью. Она вновь осмотрелась по сторонам. «Вот то место, в котором будут покоиться наши кости в виде небольших песчаных холмов. Хотя со временем исчезнут и они. Мы достигли берега, где ожидает только Худ, и никого больше нет. Путешествие духа и путешествие плоти… Я приветствую конец того и другого».

Баудин растянул палатки и принялся набирать ветви для костра. Гебориец вернулся с огромным кулем мешковины, зажатым между обрубками рук: через небольшие отверстия в ткани торчало множество клешней.

– Это блюдо либо убьет нас, либо заставит ужасно хотеть пить. И я даже не знаю, что на самом деле является более ужасным.

Последний раз источник с пресной водой они видели одиннадцать часов назад – небольшой влажный участок земли в неглубокой котловине. Прокопав глину на глубину размаха рук, они обнаружили воду, которая оказалась солоноватой и с привкусом железа.

– Неужели ты думаешь, что Антилопа до сих пор ходит под парусом взад-вперед у побережья, в течение пяти дней?

Гебориец присел, опустив мешок на землю.

– Он не публиковал свои книги уже в течение нескольких лет, так чем же ему еще заниматься?

– Ты полагаешь, что легкомыслие – это самый верный путь к Худу?

– Мне никогда не приходило на ум размышлять о самом верном пути, девушка. Даже если бы я был уверен, что смерть неизбежна, хотя сейчас я так не думаю, то, по моему мнению, каждый должен пройти эту дорогу самостоятельно. В конце концов, даже священники Худа не знают своей последней участи, того времени, когда им суждено встретиться лицом к лицу со смертью.

– Если бы я знала, что ты собираешься читать лекции, то держала бы свой рот лучше закрытым.

– Начинаешь говорить языком взрослых, не так ли? Угрюмый вид девушки развеселил старика.

«Любимые шутки Геборийца выглядят совсем непреднамеренно. Насмешка – легкое свидетельство ненависти, а смех говорит о крайней злобе». У девушки просто не было сил продолжать эту перепалку. «Но хорошо смеется тот, кто смеется последним, и это будешь, Гебориец, уж точно не ты. Скоро сам все поймешь. Вы оба с Баудином все поймете».

Они приготовили крабов на тлеющих углях, подгоняя их палочками в костер до тех пор, пока те не прекратили двигаться. Белое мясо оказалось довольно вкусным, однако очень соленым – щедрый пир мог обернуться через какое-то время страшной бедой.

После обеда Баудин решил собрать еще немного прибитых к берегу деревьев, чтобы соорудить сигнальный огонь, который будет указывать их местонахождение ночью. А пока тьма не опустилась на побережье, он принялся заполнять костер влажными водорослями, с удовлетворением наблюдая за бурыми клубами дыма, поднимающимися высоко в воздух.

– Ты собираешься заниматься этим весь день? – спросила Фелисин. «А как же сон? Ты нужен мне спящим, Баудин».

– И сейчас, и потом, – ответил громила.

– Не вижу в этом смысла: видишь, облака сгущаются…

– Но ведь они до сих пор так и не собрались, правда? В любом случае, их сносит в сторону материка.

Фелисин посмотрела, как он работает над огнем. Экономия движений пропала – сейчас было ясно заметно, что он, достигнув этого побережья, находился в крайней степени усталости. Они потеряли контроль над своей собственной судьбой. «Баудин верил только Баудину, и больше никому другому. Однако, подобно нам, сейчас он всецело надеялся на других людей. И скорее всего, надеялся напрасно. Вероятно, отправившись в Досин Пали, мы не вытянули счастливый билет».

Крабовое мясо дало о себе знать: Фелисин начали терзать приступы невыносимой жажды, за которыми последовали острые судороги переполненного желудка.

Гебориец пропал внутри палатки, страдая, очевидно, от тех же симптомов. В течение следующих двадцати минут Фелисин абсолютно не могла ничего делать. Борясь с волнами боли, она просто смотрела на Баудина, страстно желая, чтобы его организм начал испытывать такие же муки. По крайней мере, если громила что-то и чувствовал, то он не подавал виду; от этого страх девушки еще более усилился.

Через некоторое время болезненные спазмы живота прекратились, однако жажда осталась. Облака над проливом рассеялись, и вновь поднялась нестерпимая жара.

Баудин подбросил в огонь последнюю кучу водорослей, а затем тоже приготовился идти к своей палатке.

– Возьми меня с собой, – произнесла Фелисин. Голова громилы дернулась от удивления, а глаза сузились. – Я присоединюсь к тебе через несколько минут, – добавила она.

Баудин до сих пор смотрел на нее ничего не понимающими глазами. – Почему нет? – поспешно затрещала она. – Чем тут еще заниматься? Если, конечно, ты не принял обет…

Громила вновь незаметно вздрогнул.

А Фелисин продолжала:

– … поклявшись какому-нибудь Всевышнему, который ненавидит плотские утехи. Кто же это мог быть? Худ? Я бы не удивилась! В любовной игре всегда есть что-то от смерти…