Морские титаны - Эмар Густав - Страница 17

— Я полагал, что этих разбойников, как вы их называете, было не более десятка…

— Действительно, это так, — сказал асиендадо, прикусив губу, — но они собрали вокруг себя индейцев и беглых негров, которых немало в этих местах.

— Увы! Хозяева к ним безжалостны; у бедняг нет иного выхода кроме бегства.

— Вы жалеете этих злодеев, отец Санчес?!

— Я жалею всех страждущих, сеньор… Итак, они были вынуждены отступить?

— После упорного сопротивления.

— Слава Богу, что вы спаслись от такой опасности, теперь вы в неоплатном долгу у графа.

— Который, боюсь, никогда не буду в состоянии возвратить, отец мой: граф не такой человек, как все.

— Положим, однако, поблагодарить его вам бы следовало, — возразил монах слегка насмешливым тоном.

— О! Что до этого, то я, конечно, не премину.

— И хорошо сделаете, сеньор. Кстати, не ранен ли граф?

— Нет, а к чему этот вопрос, отец Санчес?

— Просто к тому, что он показался мне очень бледным, даже слабым; он явно нуждался в отдыхе.

— Я и сам не могу понять этого. В том, что он не ранен, можете быть уверены, но меня крайне удивляет, что молодой человек, рослый и превосходно сложенный, который еще сегодня доказал невообразимую энергию и громадную силу, тотчас после сражения стал вдруг жаловаться на усталость, на жар, Бог знает на что еще, и вдруг сделался слаб, как женщина. Вы сами видели его минуту назад. Что можно думать о таком странном поведении?

Отец Санчес пристально поглядел на асиендадо, как будто хотел проникнуть в глубину его души, потом встал и, поклонившись, сказал со значением:

— Это доказывает, что не следует полагаться на внешний вид, почти всегда обманчивый. Доброй ночи, сеньор дон Хесус, да бодрствует над вашим изголовьем ангел-хранитель и навевает вам сладкие сны!

С этими словами он медленно вышел из залы.

— Что хотел сказать этот старый монах? — пробормотал про себя асиендадо, оставшись один. — Вечно он говорит такими загадками, что ничего не поймешь! Ах, если бы я мог избавиться раз и навсегда от его присутствия!.. Но терпение… — прибавил он, нахмурив брови, — быть может…

Он помолчал, потом опять заговорил вполголоса:

— К чему ломать голову над тем, что взбредет в глупую башку полусумасшедшего монаха, и доискиваться разрешения загадок!.. Раз все гости бросили меня, то и я пойду спать, это будет лучше, чем тревожиться относительно всяких химер и сумасбродств без малейшего на то основания… Ха-ха-ха! — презрительно засмеялся он. — Меня не так легко напугать, как полагают! Еще увидим!

Он прошелся по комнате взад и вперед и наконец решился уйти в свою спальню.

Спустя десять минут дон Хесус уже спал в своей постели сном праведника. Асиенда была погружена во мрак и безмолвие, все обитатели ее, по-видимому, наслаждались отдыхом. Однако, если бы нескромный глаз мог проникнуть сквозь стены плотно запертых комнат, он увидел бы совершенно неожиданную картину.

Оставим пока дона Хесуса — единственного, быть может, из всех обитателей асиенды, кто действительно спал, — и войдем в комнату, занимаемую тремя Береговыми братьями. Флибустьеры и не думали спать. Сидя вокруг стола, они пили водку и о чем-то с жаром спорили вполголоса. С мужественного лица Лорана исчезли всякие следы усталости.

Эти трое ломали себе голову, пытаясь доискаться до некоего удачного решения, но оно никак им не давалось и они негодовали на свою неудачу.

Лоран уехал из Панамы вовсе не для того, чтобы попасть в Чагрес, где ему нечего было делать, а чтобы пробраться к устью Сан-Хуана и там переговорить с Монбаром или, по крайней мере, с Медвежонком Железная Голова, заместителем командующего экспедицией, о действенных мерах по захвату Чагреса, овладению фортом Сан-Лоренсо-де-Чагрес, который защищал город, и о наступлении оттуда на Панаму по суше через перешеек.

К несчастью, прежде всего Лорану и его товарищам следовало добраться до реки Сан-Хуан, точное положение которой никто не знал. Правда, река не могла быть очень далеко от того места, где они находились, однако чрезвычайно важный вопрос состоял в том, чтобы не ошибиться и не спутать одну реку с другой, что повлекло бы за собой громадную потерю времени и, пожалуй, провал всей экспедиции.

Три флибустьера находились в страшном затруднении, не зная, на каком решении остановиться. Отправляться в путь одним нечего было даже и пытаться, отыскать же проводника было не менее затруднительно: под каким предлогом могли бы они заставить проводника вести их к устью Сан-Хуана вместо того, чтобы отправиться в Чагрес?

— Я вижу только одно средство, — сказал наконец Мигель Баск с торжествующим видом. — Оно просто и верно.

— Не хвастай попусту, болтун, лучше говори скорее, — вскричал Лоран с нетерпением.

— Вот это средство: завтра утром мы берем проводника, безразлично, кого именно…

— Очень принято слышать, — шутливо ответил Лоран.

— Мы уговариваемся с ним, чтобы он довел нас до Чагреса.

— Однако…

— Подождите. Дорогой мы говорим ему, что передумали и, прежде чем ехать в Чагрес, желаем взглянуть на устье Сан-Хуана. Если он согласится исполнить наше желание — очень хорошо, если же он упрется, мы заставим его идти, приставив к горлу дуло пистолета. Так или иначе, результат выйдет один и тот же. Добравшись до места стоянки нашего флота, мы свяжем молодца, и нам останется только выбрать средство оградить себя от нескромности: мы вольны бросить его в море с камнем на шее или сдать на руки товарищам, которые продержат его у себя пленником и, пожалуй, со временем также смогут воспользоваться его услугами в качестве проводника. Вот мое средство. Ну, что вы скажете о нем, ваше сиятельство?

— Оно совсем неплохо и очень просто; за неимением лучшего, я думаю, надо будет прибегнуть к нему. Завтра с рассветом мы отправимся в путь. Нас, наверное, ждут с нетерпением, малейшая задержка может обернуться катастрофой. Ах! Почему с нами нет Хосе, ведь он дал мне слово!

— Я здесь, капитан, — отозвался тихий голос. Несмотря на свою испытанную храбрость, флибустьеры вздрогнули и быстро оглянулись, схватившись за рукоятки пистолетов.

Хосе, спокойный и улыбающийся, стоял в двух шагах от них.

— Ты сквозь стену пролез, что ли, дружище? — весело вскричал Мигель. — Мы не слышали ни малейшего шума.

— Какая разница, где я прошел, раз я здесь?

— Правда.

— Когда вы видели, чтобы я изменял своему слову, капитан?

— Никогда, вождь, с удовольствием это признаю! Итак, простите мне, мой добрый друг, что я усомнился, не в вас — сохрани Боже! — но в возможности для вас войти в этот дом.

На лице индейца мелькнула кроткая улыбка.

Он точно переродился, так все изменилось в нем — от лица до одежды. Теперь он был в своем национальном костюме. Его тонкая холщовая рубашка, открытая на груди, стягивалась широким поясом из рыжеватой кожи, короткие штаны, также холщовые, едва прикрывали колени, к поясу была прицеплена с одной стороны короткая сабля с широким клинком, с другой — топорик, лезвие которого заканчивалось на обороте заостренным углом, а рукоятка имела фута полтора длины; мешочек с пулями и бычий рог с порохом были прицеплены возле сабли; мокасины из оленьей шкуры, украшенные бисером, привязывались красными узенькими полосками, которые бесчисленное количество раз скрещивались, обвиваясь вокруг его сильных ног; длинные черные волосы, разделенные на прямой пробор, придерживались золотым ободком, в который было воткнуто орлиное перо, и падали свободно по плечам; большой пестрый плащ из шерсти ламы, с золотыми застежками, ниспадал до самой земли.

В этом костюме и с ружьем в руке краснокожий имел несколько дикий и вместе с тем величественный вид, внушавший невольное уважение.

Мигель подвинул ему стул. Хосе сел и пригубил водку из стакана, который ему пододвинули.

— Вот ваш перстень, капитан, — сказал он сдержанно.

— Уже! — вскричал молодой человек.

— Валла-ваоэ летят как на крыльях, когда надо служить любимому вождю. Благодаря вам, капитан, моя дочь была со мной до заката солнца. За такие услуги следует платить не словами, а делом. Надеюсь, недолго быть мне у вас в долгу.