Творения - "Лактанций" - Страница 42

38. Аристотель недалеко ушел от них, когда считал высшим благом добродетель вместе с достоинством, как будто бы может быть какая‑то недостойная добродетель, и словно она не перестала бы быть добродетелью, если бы имела что‑то постыдное. 39. Но он видел, что может случиться так, что о добродетели станут судить превратно, и потому решил приспособиться к людскому мнению. Кто так поступает, тот удаляется от правильного и доброго суждения, ибо не в нашей власти считать добродетель достойной, исходя из наших нравов. Ведь что такое достоинство, как не совершенное уважение, оказываемое кому‑либо, исходя из народного признания? 40. А что будет, если людская слава окажется ошибочной и превратной? Неужели мы отвергнем добродетель, если неразумные люди сочтут ее постыдной и безобразной? 41. Если же добродетель может быть попрана и унижена ненавистью, то, коль скоро она сама является неотъемлемым и вечным благом, она не должна нуждаться в помощи извне, а обязана опираться на собственные силы. 42. Итак, ей не нужно ни уповать на какое‑либо благо от человека, ни бояться какого‑либо зла.

9.1. Итак, я подхожу теперь к высшему благу истинной мудрости. Природа его должна быть определена следующим образом: во — первых, оно свойственно одному лишь человеку и не имеет отношения ни к одному животному; во — вторых, относится лишь к душе и не может быть связано с телом; в — третьих, никто не может его достичь без знания и добродетели. 2. Это ограничение исключает и разрушает все определения тех [вышеперечисленных] философов, ибо те определения, которые они дали, ничему такому не соответствуют. 3. Что же мне сказать, чтобы обосновать то, что я уже определил, а именно, что все философы были слепы и лишены мудрости, ибо никогда не могли ни увидеть, ни понять, ни предположить, какое высшее благо установлено для человека? 4. Анаксагор, когда у него спросили, ради чего он рожден, ответил, что ради созерцания неба и Солнца. Ответу такому весьма поразились и сочли его достойным философа. 5. Однако я считаю, что он сказал это, не думая, что ответить, лишь бы не промолчать. К тому же если бы он был разумным человеком, то должен бы был поразмышлять и обосновать это, ибо если кто не в состоянии рассуждать, тот и человеком‑то не является. Мы же полагаем, что сказано это было спонтанно. 6. Рассмотрим же в трех словах, в чем и как он заблуждался. Во — первых, в том, что всю обязанность человека отнес к одним лишь глазам, связывая все ничуть не с душой, а лишь с телом. 7. Что же? Если бы он был слеп, то неужели лишился бы сущности человека, чего не может случиться без гибели души? Что же остальные части тела? Разве лишены они своих обязанностей? 8. Как же насчет того, что уши служат больше, чем глаза, ведь учение и мудрость могут восприниматься одними только ушами, а вот одними лишь глазами не могут? 9. Ты, Анаксагор, рожден ради созерцания неба и Солнца. А кто побудил тебя к этому созерцанию, и зачем нужно небу и природе вещей твое созерцание? Бесспорно, чтобы ты восхищался этим неизмеримым и удивительным творением. 10. Так признай же, что существует создатель всех вещей — Бог, Который поместил тебя в этот мир как свидетеля и хвалителя Своего творения. 11. Ты полагаешь, что видеть небо и Солнце очень важно, почему же ты не воздаешь благодарность Тому, Кто дал тебе эту возможность? Почему ты не оцениваешь добродетель, провидение и могущество Того, чьим творениям ты удивляешься? Конечно же, необходимо большего удивления достоин Тот, Кто сотворил [созерцаемое тобою] удивительное. 12. Если бы тебя, Анаксагор, кто‑нибудь пригласил на трапезу, и ты на ней был бы прекрасно принят, неужели сочли бы тебя здравомыслящим, если бы ты выше оценил полученное наслаждение, чем человека, доставившего его? До такой вот степени философы относят все к телу и ничего — к душе, и видят не больше того, что видно глазами!

13. Напротив, отвергнув все обязанности тела, сущность человека следует искать в одной лишь душе. Стало быть, не ради того мы рождаемся, чтобы видеть то, что сотворено, но чтобы сознавать, т. е. созерцать умом, самого Творца всего сущего. 14. А потому, если кто‑то спросит человека, который разумно рассуждает, ради чего рожден человек, то тот без сомнения и со всей твердостью ответит, что человек рожден для почитания Бога, Который нас создал для того, чтобы мы служили Ему. 15. Служить же Богу означает не что иное, как добрыми делами сохранять и соблюдать справедливость. Но тот [Анаксагор], как человек несведущий в божественных вопросах, важное дело низвел до ничтожного, выбрав только два [творения] для своего созерцания. 16. Ведь если бы он сказал, что рожден ради любования миром, то пусть бы и открывал все, и восхищался бы во весь голос, все же не исполнил бы предназначения человека, ибо насколько душа больше тела, настолько Бог больше мира, ведь Бог и сотворил мир, и правит им. 17. Стало быть, следует не мир созерцать глазами, так как и то и другое суть тело, но следует душой созерцать Бога, поскольку Бог как Сам является бессмертным [immortalis], так [Он] захотел, чтобы и душа была вечной [sempiternum]. Созерцание же Бога заключено в почитании и служении общему Родителю рода человеческого. 18. Если философы были лишены этого и, не ведая божественного, были обращены к земле, следует полагать, что Анаксагор говорил, будто рожден для созерцания именно земли, и не видел он ни неба, ни Солнца. 19. Итак, легко понять, если быть разумным, в чем состоит человечность. Ведь что такое человечность, если не справедливость? Что такое справедливость, если не благочестие? Благочестие же — не что иное, как познание сотворившего [букв.: «родившего»] нас Бога.

10.1. Итак, высшее благо человека заключено в одной лишь религии. Ведь прочее, даже то, что считается собственно человеческим, присуще и остальным животным. 2. В самом деле, когда они между собой узнают и распознают голоса друг друга, кажется, будто они беседуют. Даже некое подобие смеха обнаруживается в них, когда во время поглаживания их за ушами они, скрыв оскал и предавшись резвости, играют либо с человеком, либо со своими самками или собственными детенышами. А разве не предаются они взаимной любви и подобию нежности? 3. Те же животные, которые делают себе запасы, прячут корм, как бы то ни было, обладают прозорливостью. Даже признаки разума обнаруживаются в безмолвных тварях. Ведь когда они ищут для себя полезное, отвергают вредное, уклоняются от опасностей, готовят себе убежища с многочисленными путями к бегству, они и в самом деле что‑то осознают. 4. Может ли кто‑то отрицать, что у них нет разума, когда часто они передразнивают самого человека? Ведь те, чей долг приносить мед, живя в отведенных обиталищах, укрепляют лагеря, строят себе с неописуемым мастерством жилища, служат своему царю. Не смею утверждать, есть ли в них совершенное знание. 5. Как бы то ни было, не ясно, действительно ли то, что приписывается человеку, общее у него с другими живыми тварями, но ясно [лишь то], что те не причастны религии. 6. Право же, я полагаю так, что всем животным был дан разум, но безмолвным только для сохранения жизни, человеку же и для ее продления. И поскольку в человеке разум [ratio] совершенный, он называется разумностью [sapientia], которая делает человека исключительным в том, что только ему одному дано понимать божественное. 7. На этот счет у Цицерона есть верное высказывание: «Из всех рожденных, кроме человека, нет ни одного животного, которое бы имело хоть какое‑то представление о Боге. И среди самих людей нет ни одного народа столь грубого, столь дикого, который бы не знал, что нужно чтить Бога, даже если бы и не знал, какого нужно чтить Бога. 8. Из чего явствует, что Бога знает тот человек, который помнит, от кого он произошел».[309] 9. Те же философы, которые хотят освободить души от всякого страха, уничтожают также и религию и лишают человека его собственного и исключительного блага, отделяют от праведной жизни и от всякой человечности. Ибо Бог как всех живых тварей подчинил человеку, так и человека подчинил Себе. 10. Ибо в чем суть того спора философов, зачем нам следует обращать ум туда, куда направлено лицо? Если, в самом деле, нам нужно смотреть на небо, то не ради чего‑то другого, а ради лишь религии. Если же религия отвергается, то мы лишаемся всякой связи с небом.[310] 11. Стало быть, нужно либо смотреть в небо, либо склоняться к земле. К земле склоняться мы, даже если бы захотели, не можем, поскольку у нас прямая фигура. 12. Следовательно, мы должны взирать в небо, чему способствует сама природа [нашего] тела. Если не подлежит сомнению, что мы должны это делать, мы должны это совершать или для того, чтобы подчиняться религии, или для того, чтобы открыть смысл небесных вещей. 3. Но открыть смысл небесных вещей мы никоим образом не можем, потому что, как я учил выше,[311] ничего подобного нельзя открыть через размышление. 14. Итак, нужно подчиняться религии, которую если кто‑то не примет, сам себя склонит к земле и, следуя жизни скота, отречется от человеческой сути. 15. Стало быть, более разумны [даже более] невежественные, которые, хотя и заблуждаются в выборе религии, все же помнят о природе своей и о сотворении своем.