Творения - "Лактанций" - Страница 41

3. Когда речь идет о предназначении человека, необходимо высшее благо высшего животного Искать в том, что не может быть общим у него с другими животными. 4. Подобно тому как зубы характеризуют диких зверей, как рога — скот, как перья — птиц, так и человеку должно быть приписано что‑то свое, то, без чего он утратил бы свое естество. Ведь то, что дано всем для жизни или произведения на свет, хотя и является природным благом, все же не является высшим, если только оно не свое у каждого рода. 5. Следовательно, не был мудр тот, кто высшее благо вверял наслаждению души, поскольку это либо беззаботность, либо радость, что является общим для всех. 6. Аристиппу я даже отвечать не буду, поскольку ни у кого не может быть сомнения, что не был человеком тот, кто постоянно стремился к плотскому наслаждению и ничему другому не служил, кроме как животу и Венере. Ведь он жил так, что между ним и скотом не было никакой разницы, если не считать того, что он разговаривал. 7. Ведь если бы возможность говорить была дана ослу, кабану или псу, и если бы ты спросил у них, чего они для себя желают, когда столь неистово домогаются самок, что едва ли могут остановиться, забывая про еду и воду, когда грубо отгоняют других самцов, а, побежденные, не отступают, но, часто попираемые более сильными соперниками, нападают с еще большей силой, когда их не останавливает ни дождь, ни холод, когда они прилагают огромные усилия и отвергают опасность, — что бы другое ответили они, если не то, что высшее благо состоит в наслаждении плоти? Они домогаются его, чтобы получить приятнейшие ощущения, и полагают, что эти ощущения таковы, что от достижения их не могут удержать ни трудности, ни ранения, ни сама смерть. 8. Так неужели мы хотим перенять правила жизни у тех, кто воспринимает все так же, как и лишенные разума животные? 9. Киренаики[307] говорят, что сама доблесть славна тем, что открывает путь к наслаждению. «Я, — скажет мерзкий пес или грязный кабан, — потому ведь всеми силами борюсь с соперниками, чтобы доблесть моя принесла мне наслаждение; яне получу его, если буду побежден и оставлю борьбу». 10. Стало быть, мы учимся быть мудрыми у тех, кого отличает от скота или зверей не образ мыслей, а язык?

Считать высшим благом избавление от страданий — это философия не собственно перипатетиков или стоиков, но просто врачей. 11. Ведь кто не понимает, что это рассуждение больных или людей, чем‑нибудь страдающих? Что может быть смешнее, чем иметь в качестве высшего блага то, что может дать врач? Стало быть, нам нужно страдать, чтобы насладиться благом, и к тому же [страдать] тяжело и часто, чтобы потом с еще большим удовольствием не болеть? 12. Итак, [говорят нам], несчастнее всех тот, кто никогда не страдал, так как лишен блага; мы же его считаем самым счастливым, так как он избавлен от страданий.

13. От этой бессмыслицы недалеко был и тот, кто сказал, что высшее благо в том, чтобы совсем не страдать. Но если исключить то, что всякое живое существо избегает боли, кто может сам себе доставить такое благо, которого, чтобы оно у нас было, мы можем только желать? 14. Такое высшее благо не может принести ничего благостного, если только человек не был постоянно лишен страдания. Ведь отсутствие страдания дается человеку не доблестью, не учением, не трудом, но самой природой, как и всем животным. 15. Те, кто соединяли наслаждение с добродетелью, хотели избежать этого союза, но создали противоречивое благо, ибо тот, кто предается наслаждению, неизбежно лишен добродетели, а тот, кто усерден в добродетели, избегает наслаждения. 16. Благо у перипатетиков слишком многообразно, и если исключить блага души, — впрочем, весьма спорно, что они собой представляют и каковы они, — может показаться, что это благо общее с благом животных. 17. Ведь благо тела, т. е. невредимость, нечувствительность к боли, здоровье, не менее необходимы безмолвным [животным], чем человеку, и я еще не знаю, не являются ли они более важными для безмолвных [тварей], поскольку человека могут укреплять лекарства и поддерживать прислуга. 18. То же относится к благам фортуны. Ибо как человеку необходимы для поддержания жизни богатства, так и тем [животным] необходимы добыча и пропитание. 19. Перипатетики же, допуская благо, которое не во власти человека, подчинили всякого человека чужой воле.

20. Давайте послушаем Зенона, ведь он иногда грезит добродетелью. «Высшее благо, — говорит он, — жить в согласии с природой». Стало быть, нам надлежит жить по образу животных. 21. Однако в них как раз и открывается все то, что должно быть несвойственно человеку: они жаждут наслаждений, боятся, прячутся, сидят в засадах, убивают и, что особенно важно, не знают Бога. 22. Зачем же он меня учит, чтобы я жил в согласии с природой, которая сама по себе склонна к худшему и некоторыми прелестями влечет к пороку? 23. Даже если он утверждает, что у животных одна природа, а у человека другая, ибо человек рожден для доблести, — пусть отчасти это и так, — тем не менее, это не служит определением высшего блага. Ибо нет ни одного животного, которое не жило бы в согласии со своей природой.

24. Тот, кто делал высшим благом знание, придавал человеку нечто свойственное ему, но люди жаждут знания ради получения чего‑то нового, а не ради самого знания. 25. Ибо кто удовлетворяется тем, что знает, не домогаясь никаких плодов познания? Для того изучаются искусства, чтобы ими пользоваться, пользуются же ими либо для поддержания жизни, либо для наслаждения, либо для славы. Так вот, не является высшим благом то, которое не ради себя самого достигается. 26. В чем ведь разница, считаем ли мы высшим благом знание или то, что дает это знание, т. е. пищу, славу, наслаждение? Это принадлежит не только человеку — и потому не является высшим благом. Ведь жажда наслаждений и пищи свойственна не одному только человеку, но и животным. 27. Что же до жажды славы, то не обнаруживается ли она у коней, когда они, став победителями, радуются, и страдают, будучи побеждены?

Это ль не жажда хвалы, не страсть к одержанью победы?'

Не напрасно ведь величайший поэт говорит, что следует испытывать [коня],

Как тот переносит позор и как пальмой гордится.[308]

Если же то, что дает знание, [у человека] общее с другими животными, то знание не является высшим благом. 28. Кроме того, весьма важен тот недостаток данного определения, что знание само по себе безразлично [к добру и ко злу]. Конечно, начинают считать себя счастливыми все, кто овладевает хоть каким‑то искусством, даже те, кто становятся сведущими в дурных делах, подобно тому как тот, кто научился бы готовить яды, стал бы настолько же счастливым, насколько тот, кто научился бы лечить. 29. Вот я и спрашиваю: на что должно быть направлено знание? Если на познание природных вопросов, то какое счастье мне принесет то, если я буду знать, откуда истекает Нил, или если узнаю весь тот вздор, который говорят физики о небе? К тому же знание этих вопросов является не знанием, а предположением, которое шатко и зависит от дарований [ученого]. 30. Остается, чтобы высшим благом было знание о добре и зле. Почему же [Герилл] предпочел сказать, что высшее благо — знание, а не сама мудрость, в то время как значение и смысл того и другого [для него] одни и те же? Тем не менее, еще никто не говорил, что высшим благом является мудрость, хотя лучше этого сказать нельзя. 31. Ведь знания недостаточно, чтобы совершать добро и избегать зла, если к знанию не присоединяется добродетель. В самом деле, многие философы, хотя рассуждали о добре и зле, жили, следуя природе, т. е. иначе, нежели учили, ибо лишены были добродетели. Добродетель же, соединенная со знанием, является мудростью.

32. Остается, чтобы мы изобличили во лжи также тех, кто считают саму добродетель высшим благом. В этом предрассудке пребывал и Марк Туллий. И много безрассудных людей так думало. Ведь сама добродетель не является высшим благом, но является виновницей и матерью высшего блага, ибо нельзя достичь его без добродетели. И то и другое легко понять. 33. Я же спрошу, считают ли они, что легко достичь того замечательного блага, или это и трудно, и требует усердия? Пусть обнажат свое оружие и выступят на защиту заблуждения. 34. Если это благо можно достичь легко, без какого‑либо усердия, то оно не является высшим благом. Действительно, зачем мы мучаемся, убиваемся, усердствуем и днем, и ночью, если то, что мы ищем, лежит перед глазами, чтобы каждый без какого‑либо душевного труда это получил? 35. Но если всякое и даже самое незначительное благо мы достигаем лишь благодаря усердию, то, поскольку природа добра расположена вверху, а природа зла внизу, высшее благо неизбежно достигается высшим усердием. Если это верно, то должна существовать другая добродетель, чтобы мы достигали той добродетели, которая именуется философами высшим благом, а это весьма нелепо и лишено смысла, чтобы добродетель через саму себя достигалась. 36. Если нельзя достичь того блага иначе, как только через усердие, то очевидно, что добродетель — это то, благодаря чему оно достигается, поскольку сила и обязанность добродетели заключены в совершении и исполнении трудов. Стало быть, не может быть высшим благом то, что необходимо для достижения другого блага. 37. Однако те философы, поскольку не зна-'ЛИ, что дает добродетель и куда она ведет, ничего достойнее не придумали, как остановиться на имени самой добродетели. Ставя ее во главе всякого успеха, они говорили, что добродетель необходимо жаждать, чтобы достичь блага, которое лишено блага [ut bonum sibi constituerent quod bono indigeret],