По следам загадочных зверей - Эйвельманс Бернар - Страница 3

Случались и другие конфузы — видимо, они вообще неизбежны при попытке абсолютизации тонких методов видовой диагностики. А значит, грамотный диагноз видовой принадлежности пумы-онцы или любого другого криптозоя должен основываться на комплексе морфологических, экологических и, скажем так, молекулярных его признаков. Если последние вызывают сомнения — лучше решить их в пользу морфологии и экологии.

Зачем мы об этом говорим так подробно? Да затем, что отсюда напрямую следует, например, что Гринуэлл явно поторопился признать свое поражение. Все-таки он, скорее, имел дело с неведомой кошкой, чем с «дефектной» пумой. Если длина ног — признак малозначимый, то от полосок на лапах и от формы черепа отмахиваться не следовало — ибо в смысле экологическом они, несомненно, что-то значат. Полоски на лапах могут служить для опознания самцом самки своего вида (и наоборот) — известно, что природа не пренебрегает ни одной возможностью укрепить барьер репродуктивной изоляции, особенно когда два вида — близкая родня меж собой. А уж форму черепа нетрудно связать и с источником питания, и со способом охоты, даже с динамикой суточной активности!

Словом, отрицательный результат молекулярного теста нельзя считать убедительным опровержением реальности криптозоя как вида. А что можно? Вот теперь уместно обсудить первый вопрос:

Вернее, могут ли существовать в принципе — с точки зрения «нормального» зоолога?

Напомним, из кого состоит разношерстная компания криптозоев: во-первых, из мифологических животных; во-вторых, из давно или недавно вымерших. Реальность сказочных чудовищ теоретически не исключена, но лишь в одном смысле: поскольку фантазия людей, в том числе мифотворцев, по определению не выходит за рамки совокупного человеческого опыта, драконы, сирены и прочие возникли, конечно же, не на пустом месте. У них непременно должны быть прототипы в живой природе. Дракон представлялся существом целиком вымышленным, пока палеонтологи не открыли доисторических летающих ящеров; сирен кое-как идентифицировали со стеллеровыми коровами, и т.п. Словом, хотя и с натяжками, но удается подобрать оригинал, с которого срисован тот или иной сказочный зверь.

Вопрос же о вымерших животных потруднее. По крайней мере, точно известно, что они существовали, и считается доказанным, что теперь исчезли. Но мыслимо ли принимать всерьез хоть одно из подобных доказательств? Пример: 7 сентября 1936 года в зоопарке Хобарта (Тасмания) скончался престарелый Бенджамин, последний якобы представитель сумчатых волков. Следует ли отсюда, что на планете не осталось ни одной пары особей данного вида, способной произвести потомство?

Не только отсюда, но, пожалуй, вовсе не из чего следовать не может. Одному энтомологу случалось картировать места выплода комаров — животных несомненно существующих и уж никак не редких. Так вот: даже на открытых взору рисовых полях Каракалпакии полной доскональности гарантировать нельзя. Ну, а где гарантия, что в поисках сумчатых волков прочесаны все мыслимые места их обитания? Не забудем, это же непроходимые заросли, а не рисовые поля!

Кстати, особого внимания заслуживает вопрос о зарослях. Почему-то криптозои подозрительно концентрируются в тропических лесах. Что, если на самом деле их распределение по природным зонам планеты более равномерно? Тогда их можно было бы поискать в любых необитаемых или почти не обжитых людьми местах. Но… большинство таких мест еще менее пригодно для наблюдений, нежели джунгли. С чего начинать поиск криптозоя во льдах Арктики и Антарктики, в неприступных горах, в толще океана? Видимо, с картирования троп, нор, гнезд, лежбищ и т.п. Как его проводить? Очевидно, лично прочесать всю местность. Вот и всё — решение задачи разбивается о невыполнимость даже предварительной ее части! Но допустим, экспедиция, ищущая «человека снежного» на Кавказе, добралась туда, где еще не ступала нога человека разумного. Что получится? Пока последний, проклиная все на свете, будет забивать в скалу очередной клин, первый заметит его и, будучи местным жителем, прекрасно приспособленным к незаметному (!) передвижению в знакомых с рождения горах, скроется так технично, что никто из исследователей даже не заметит, что вообще кто-то неведомый был и исчез!

Остается тропический лес. Идеальное место, где живут люди, пусть нецивилизованные, но способные дать первичную информацию — где искать и кого. Откуда они это знают? Почему мапингуари запросто появляются перед охотниками-аборигенами? Да потому, что последние, как и первые, в тропическом лесу свои! Они знают его как свои пять пальцев и умеют по нему передвигаться не хуже самого заправского криптозоя!

А теперь главное: тропический лес — очень древнее сообщество, мало изменившееся за последние сотни тысяч лет. Поэтому естественно, что якобы вымерших видов там действительно больше, нежели в других природных зонах.

Итак, если подойти к делу научно, ничего невероятного нет ни в самом факте, что где-то еще обитают давно, казалось бы, исчезнувшие с лица Земли твари, ни в том, что «где-то» почти всегда значит «в тропических джунглях», ни в том, наконец, что цивилизованному человеку — ученому, например, — встретить их гораздо труднее, чем туземцу. То есть ответы на вопросы с третьего по пятый нашего списка вполне материалистичны. Понятно также, почему аппаратура биосферного мониторинга не регистрирует следов жизнедеятельности криптозоев. Она ведь работает довольно «грубо», и вдобавок ее использование предполагает точное знание, кого именно мы ищем и каких признаков его присутствия ожидаем. А ежели не знаешь заранее, как интерпретировать то, что выдают приборы, легко не заметить очевидного.

А прячутся криптозои виртуозно. Мы хоть и молча условились говорить о них как о реальности, но ни на секунду не забываем, что реальность-то пока иллюзорная. Почти никого ведь не нашли! Все приведенные выше рассуждения доказывают лишь, что поиск в принципе не безнадежен, но практика показывает, что даже туземцам удача улыбается крайне редко!

Мыслимых причин две: а) численность криптозоев исчезающе мала; б) они, повторимся, умело прячутся. Так зачем же? Чтоб охотники не истребили уцелевших? Какая удивительная разумность!

И все же нет.

Разберемся прежде всего в причинах вымирания отдельных видов. Возлагать вину на цивилизацию столь же легко, сколь нелепо. Человек невольно вытесняет либо намеренно истребляет всех, кто конкурирует с ним как с видом, кто борется с ним за существование. Но одни послушно вымирают, а другие — скажем, крысы, тараканы, комары, городские голуби — вытеснению не поддаются. Выходит, человек — не столь уж важный фактор вымирания животных. Что же сбрасывает их, образно говоря, с ковчега эволюции?

Сумчатые волки, стеллеровы коровы, саблезубые тигры и прочие исчезли или почти исчезли оттого, что отыграли свою роль. Конечно, человек — их конкурент, но второстепенный. Главных следует искать там, где они жили: сумчатому волку — в джунглях Тасмании, стеллеровой корове — в море и т.д. Это те, кто делил с ними кров, выжили их.

Иными словами, криптозои суть то, от чего отказалась эволюция. И совершенно неважно, вымерли они 10 000 лет назад или вымрут через 10 000 лет: в обоих случаях они на Земле не жильцы. Они — тупики, эволюции и в дальнейшем не могут служить для нее материалом, потому и оказались вытесненными.

И прячутся криптозои не столько от людей, сколько от тех, кто их, криптозоев, выгнал с праздника жизни, от соседей своих по биоценозу, руководствуясь отнюдь не разумом, которого у них нет и не было, а древнейшим инстинктом самосохранения: только он и помогает им кое-как дожить последние дни.

А отсюда видна истинная ценность криптозоологии. Мы не пожелали заранее считать ее лженаукой и попытались в ней разобраться. То, к чему привели нас известные науке факты в сочетании с логикой, на десятый вопрос — есть ли научность в криптозоологии — позволяет ответить утвердительно. Но научность эта «зарыта» в несколько неожиданном месте.