Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 95

– О них-то я и думал, – засмеялся писец.

Сначала со смехом, а потом всерьез были назначены еще три пары каторжников, причем в число конвойных попал и отец Уарды.

На другое утро Небсехта сковали с Пентауром медной цепью, и, когда солнце поднялось высоко, четыре пары арестантов, нагруженные тяжелыми медными болванками, в сопровождении шести воинов под командой рыжебородого сына парасхита тронулись в путь – в оазис амалекитян за топливом для плавильных печей.

После короткого отдыха у Алуса они продолжали свой путь между голыми отвесными горами из зеленоватого и бурого порфирита, которые дыбились все выше и выше. Время от времени показывалась зубчатая вершина какой-то огромной горы, высоко вздымавшаяся над окружающими вершинами, однако наши путники, согнувшись под тяжестью меди, едва ее замечали.

Солнце клонилось к закату, когда они проходили мимо скромного храма Изумрудной Хатор.

Несколько серых и черных птичек с веселым щебетом вылетели им навстречу, и Пентаур радостно следил за ними глазами. Давно не видал он птиц, не слыхал их голосов! А Небсехт рассудительно заметил:

– Вон птицы, значит, мы приближаемся к воде.

Наконец появилась и первая пальма! Послышалось журчание ручейка, и этот едва уловимый звук коснулся душ измученных путников, словно роса, падающая на высохшую траву.

Слева от ручейка широким полукругом расположился лагерем отряд египетских солдат, а в центре этого полукруга стояли три большие палатки из дорогой златотканой материи в синюю и красную полоску.

Хозяев этих палаток видно не было. Но когда заключенные проходили мимо и конвойные приветствовали часовых, наружу вышла девушка в длинной египетской одежде и стала пристально вглядываться в лица каторжников.

Пентаур в испуге шарахнулся в сторону, как будто ему встретилось привидение, а у Небсехта даже вырвался громкий удивленный возглас.

В ту же секунду один из стражников хлестнул их плетью по плечам и со смехом крикнул:

– Эй, вы! Языками деритесь сколько угодно, но рукам воли не давать!

Затем он обратился к одному из своих товарищей:

– Ты видел ту хорошенькую девушку перед палаткой?

– Что толку! – отозвался тот. – Она из свиты царевны, которая вот уже недели три как приехала в этот храм Изумрудной Хатор.

– Видно, она тяжко провинилась, – заметил первый. – Нашего брата, небось, заставили бы на руднике швырять лопатой породу или толочь краску, вместо того чтобы жить вот так, в золотой палатке. А где же наш рыжебородый?

Отец Уарды немного отстал, потому что девушка подозвала его кивком головы и обменялась с ним несколькими словами.

– Так ты, значит, еще интересуешься бабами? – спросил его самый молодой воин, когда он догнал своих.

– Это служанка дочери фараона, – сказал рыжебородый немного смущенно. – Она просит, чтобы мы завтра взяли у нее письмо к нашему «писцу металлов», а за это обещает угостить нас вином, если мы станем на отдых не слишком далеко от их палаток.

– Вы только взгляните на этого рыжебородого старика! – вскричал молодой воин. – Он чует вино, как лиса гуся! А давайте-ка в самом деле передохнем здесь! Мы ведь не знаем, как нас встретят эти ментиу, да и начальник приказал, чтобы мы расположились на отдых за пределами их оазиса. Эй, вы! Снять ноши! Здесь есть свежая водица, и вам, быть может, перепадет несколько фиников и сладкая манна к вашим сухим лепешкам. Только глядите, сидеть смирно, – слышите, вы, бойцовые петухи, Хуни и Небсехт!

Путешествие Бент-Анат к Изумрудной Хатор было долгим. До Канопа она плыла со своими спутниками по Нилу; оттуда небольшими переходами пересекла пустыню и добралась до портового города на берегу Тростникового моря, населенного преимущественно финикийцами, где ей пришлось целую неделю ждать судна, которое, наконец, доставило ее в рыбачью деревушку Фаран. Отсюда они перевалили через горы и добрались до оазиса, у северного края которого и находилось святилище Изумрудной Хатор.

Старые жрецы, служившие богине, почтительно встретили дочь Рамсеса. Каждый день совершали они над ней обряд очищения от скверны с помощью прозрачной и студеной воды из горного ручья, поившего пальмы амалекитян, благовонных курений, благочестивых изречений и еще целой сотни всевозможных церемоний. Наконец богиня дала им знать, что она вполне удовлетворена. Бент-Анат собралась было отправиться на север к отцу, но начальник сопровождавшего ее отряда, поседевший в боях воин, сыновей которого Ани удостоил высоких воинских званий, объявил царедворцу, что у него есть приказ задержать дочь фараона в оазисе до тех пар, пока сам везир не разрешит ей двинуться в путь.

Тогда все надежды Бент-Анат обратились к отцу, который со дня на день должен был прийти ей на помощь, если только с ее братом Рамери не случилось в дороге какого-нибудь несчастья. Но она ждала тщетно!

Положение царевны было очень тягостное, потому что с каждым днем ей становилось все яснее, что ее заманили в западню и держат как пленницу. Ко всему этому добавлялась еще одна неприятность: сопровождавшие их воины-эфиопы учинили насилия над жителями оазиса, и теперь каждый день здесь происходили столкновения, а в последнее время дело доходило до кровавых стычек.

Бент-Анат была в отчаянии. Куда подевались могучие крылья, выросшие у нее за спиной, чтобы парить высоко над людьми, где ее царственная гордость, ясность и живость ума!

Она чувствовала, что, полюбив однажды, никогда уже больше не сможет любить никого другого; она, никогда ничего не искавшая в мечтах и всегда все находившая в действительности, была вынуждена теперь отдать лучшую часть своего существа призрачной мечте. Как живой, стоял перед ней Пентаур, его образ обретал все более величественные и совершенные черты. Но он уже умер для нее. Из Египта пришло лишь одно письмо – от вдовы Катути к ее дочери Неферт. В этом письме она сообщала о новых сведениях, которые подтверждали, что ее супруг действительно взял к себе в палатку вместо военной добычи пленную царевну. А еще в письме говорилось, что приговоренный к каторге поэт Пентаур так и не попал на каменоломни, а, как видно, умер в пути.

Неферт твердо и непоколебимо верила, что ее муж по-прежнему верен ей и любит ее. Она сохранила все свое очарование, все свое большое и чистое чувство, придававшее ей удивительную уверенность в себе в эти страшные дни.

Они словно поменялись ролями с Бент-Анат. Всегда полная радужных надежд, Неферт каждый день предсказывала приближение войск фараона. При этом она думала даже, что, если Мена узнает от Рамери, что она здесь вместе с Бент-Анат, он, пожалуй, сам приедет за ней, если только у него будет возможность.

В своем радостном ожидании она даже старалась представить, как они все разместятся, кто будет жить с Бент-Анат, когда Мена возьмет ее к себе, в каком месте оазиса лучше всего разбить его палатку, и еще много других мыслей теснилось в ее голове.

Она полагала, что Уарда вполне сможет заменить ее возле Бент-Анат, потому что девушка за время их путешествия сделала удивительные успехи. Свои прекрасные одежды – подарок Бент-Анат – она носила так, как будто в жизни ничего другого не надевала. Она умела почтительно слушать, вовремя удалиться и с подкупающим обаянием принять участие в беседе. Ничто так не утешало Бент-Анат, как чистый серебристый смех Уарды.

Обе подруги любили слушать ее пение, хотя те немногие песни, которые девушка знала, были невеселы. Она подслушала эти песни у старой Хект, которая по вечерам частенько играла на лютне и пела, а узнав, что Уарда запомнила ее унылые песни, стала сама учить ее. «Когда-нибудь и она попадет ко мне в лапы, – думала при этом колдунья. – А чем лучше она будет петь, тем дороже за нее заплатят».

Бент-Анат пыталась учить Уарду читать, но грамота плохо давалась ее юной ученице, как та ни старалась. Однако дочь фараона не оставляла своего намерения. Бездействие, на которое она была обречена здесь, у подножия этой огромной горы, – на вершину ее она часто с содроганием и тоской устремляла свои взоры, – все больше тяготило ее; все сильнее овладевало ею то чувство, от которого она всеми силами стремилась избавиться. Уарда хорошо понимала причину грусти своей повелительницы и боготворила ее, совсем как святую. Она часто рассказывала царевне все, что знала о Пентауре и об его отце, но Бент-Анат и не догадывалась, что Уарде известно о ее любви.