Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 71

Вы видите лишь сегодняшний день, а мы видим и завтрашний, а посему то, что мы называем истиной, вы должны считать таковой, должны верить в нее! И заметь еще одно: ложь марает душу, но сомнение убивает ее!

Все это Амени сказал горячо и взволнованно. Когда же Пентаур удалился, верховный жрец, оставшись наедине с Гагабу, воскликнул:

– Что это значит? Кто портит чистый, еще детски невинный ум этого одаренного юноши?

– Пожалуй, он сам себя портит, – сказал Гагабу. – Он отвергает древний закон, ибо чувствует, как в его сознании растет новый.

– Но законы появляются и растут, как тенистые леса, – их создает не человек! – горячо возразил Амени. – Я люблю этого поэта, но должен обуздать его, иначе он взбунтуется, как Нил, который порой сносит плотины. А то, что он говорит о чуде…

– Это ты дал ему повод для сомнений? – спросил Гагабу.

– Клянусь единым божеством – нет! – воскликнул Амени.

– Однако Пентаур правдив и доверчив, – задумчиво заметил старик.

– Я это знаю, – ответил Амени. – Предположим, все действительно было так, как он говорит, но кто же мог сделать это и кто посвятил его в тайну позорного преступления?

Оба жреца задумались, глядя себе под ноги. Первым нарушил молчание Амени:

– Пентаур пришел сюда вместе с Небсехтом, а ведь они большие друзья! – сказал он. – Где был врач, пока я ездил в Фивы?

– Он лечил внучку парасхита, которую чуть не задавила Бент-Анат, и три дня провел в его хижине, – ответил Гагабу.

– А Пинем вскрывал грудь покойного Руи! – воскликнул верховный жрец. – Теперь я знаю, кто омрачил веру Пентаура! Это сделал косноязычный мечтатель, и он дорого заплатит за это. Сегодня мы будем думать о завтрашнем празднике, но послезавтра я учиню допрос этому юнцу и проявлю неумолимую железную строгость!

– А я считаю, что сначала нужно тайно допросить Небсехта, – сказал Гагабу. – Ведь он – украшение нашего храма, так как сделал много открытий и знания его огромны…

– Все это мы обдумаем потом, – сурово оборвал его Амени. – Нам надо еще многое сделать!

– А потом, после праздника, еще больше поразмыслить, – сказал Гагабу. – Мы вступили на опасный путь. Ты ведь знаешь, что во мне еще остался былой задор, хотя я уже и старик. Робость или нерешительность мне неведомы! Но Рамсес – человек могущественный, и долг обязывает меня спросить: не ненависть ли толкает тебя на слишком поспешные и неосторожные действия против фараона?

– Я не чувствую никакой ненависти к Рамсесу, – сдержанно возразил Амени. – Если бы он не носил короны, то я мог бы даже полюбить его. К тому же я знаю его, словно родного брата, и ценю в нем все великое, более того, я охотно признаю, что в нем нет мелочных недостатков. Если бы я не ведал, сколь велик этот противник, мы, пожалуй, попытались бы свергнуть его меньшими силами. Во всяком случае нам обоим ясно одно – он наш враг! Враг не твой и не мой, враг не наших богов, а враг издавна чтимых догм веры, в соответствии с которыми надлежит править этим народом. А если так – он в первую очередь враг тех, кто признан хранить священные заветы древности и указывать путь правителю страны. Я говорю о касте жрецов, которую я возглавляю и за права которой я борюсь всеми средствами своего разума. В этой борьбе, как тебе известно, по нашему тайному закону, сами боги покрывают сиянием чистого света истины все то, что в иных случаях достойно проклятья: ложь, измену и коварство. Подобно тому, как врач призывает себе на помощь нож и огонь, чтобы спасти больного, мы тоже вправе совершать страшные деяния, чтобы спасти целое, которому грозит опасность. Вот и сейчас ты видишь – я веду борьбу всеми средствами, ибо если мы станем пребывать в праздности, то из руководителей государства превратимся в рабов фараона.

Гагабу кивнул. Амени продолжал говорить с возрастающим жаром, выражения его стали возвышенными, речь – плавной, как в те минуты, когда он, выйдя из святилища храма, передавал общине повеления божества.

– Ты – учитель мой, высоко я тебя ценю, а посему я должен тебе поведать все, что движет мной и в эту жестокую битву вступить меня побудило. Я был, как известно тебе, взращен вместе с Рамсесом вот в этих стенах, и Сети мудро тогда рассудил, сына сюда отдав. Мы двое – наследник престола и я, первыми были во всем – и в игре и в учебе. Правда, я не мог с ним сравниться в быстроте усвоения знаний и в живости редкой ума; зато я старательней был и глубже в науки вникал. Часто смеялся он над моим кропотливым трудом, мне же его способностей блеск суетой лишь казался. Я посвященным стал, а он начал править страной, прежде вместе с отцом, а потом, когда Сети скончался, – один. Годы прошли, но по-прежнему души у нас различны. Он устремился к геройским ристаниям, ниц повергая народы, и кровавой ценой возвеличил неслыханно славу Египта. А я в упорном труде проводил это время – обучал молодых и веру хранил ту, на которой строится жизнь людей и зиждется связь народа с бoгами. Не ведая отдыха, углублялся я в древние книги и узнавал от старцев немало полезных вещей. Затем сопоставил я настоящее с прошлым. Чем были жрецы? Каким путем достигли они своей власти? Что бы сталось с Египтом, если б не было нас? Ведь без нас ни искусства, ни наука, ни ремесло не обходятся здесь. Мы венчали правителей, мы богами их называли и учили народ их чтить, как богов, ибо толпе нельзя без сильной руки, которая в страхе ее бы держала и заставляла ее трепетать, словно рука самой всемогущей судьбы. Мы охотно служили этому богу на троне, покуда он правил по нашим догмам, подобно тому как Единый правит по извечным законам. Из нашей среды выбирал он советников, мы наставляли его в том, как блюсти интересы страны, и уши его для нас были открыты. Прежде царь был лишь руками, мы же, жрецы, головой. А ныне, отец мой, чем мы стали? Мы нужны еще, дабы народ держать в вере, ибо, если не станет он чтить богов, что же заставит его повиноваться царю? Сети был дерзновен, и сын его тоже таков, а потому оба на помощь небес уповали. Благочестив фараон, он исправно жертвы приносит и любит молитву. Мы нужны ему, когда машем кадильницами, режем жертвенный скот, возносим молитвы, толкуем сны, но наших советов он уже слушать не хочет. Мой отец-Осирис, бывший верховным жрецом гораздо достойней меня, по просьбе великого совета пророков просил своего фараона отказаться от кощунственных помыслов – судоходным каналом соединить Северное море с нечистыми водами Тростникового моря. Лишь азиатам принесла бы пользу эта затея [172]. Но Сети нас не послушал. Мы желали соблюсти древнее деление страны, но Рамсес ввел новое, опять же во вред жрецам. Мы предостерегали его от кровопролитных войн, а он совершал поход за походом. У нас есть древние освященные грамоты, освобождающие наших земледельцев от службы в войсках, но тебе ведомо, что он кощунственно их попрал. С древних времен никто в этой стране не имел права сооружать храмы чужеземным богам, а Рамсес покровительствует чужим сынам и терпит не только на севере, а даже в издревле священном Мемфисе и здесь, в Фивах, в кварталах чужеземцев, алтари и святыни кровожадных и лживых богов Востока [173].

– Ты говоришь, как прорицатель! – вскричал Гагабу. – И слова твои – сама справедливость! Мы еще зовемся жрецами, но – увы! – нашего совета мало кто спрашивает. «Ваше дело готовить людям прекрасную участь на том свете, – говорил Рамсес, – а их судьбами на земле правлю я один!»

– Да, именно так он говорил! – с живостью подтвердил Амени. – За одно это он должен быть осужден. Он со своей семьей – враг наших прав и нашей священной страны. Нужно ли мне напоминать, откуда ведет свой род фараон? Прежде мы называли «чумой» и «разбойниками» шайки, приходившие с Востока и нападавшие на нашу родину, подобно тучам саранчи, грабившие и попиравшие ее. К этим разбойникам принадлежали и предки Рамсеса. Когда прародители Ани изгнали инксосов, отважный глава рода, правящего ныне Египтом, просил как милости разрешить ему остаться на берегах Нила. Сыновья этого рода служили в войсках фараона, они сумели отличиться, а в конце концов первому из Рамсесов удалось привлечь на свою сторону войска и свергнуть с престола древний род истинных сынов Ра. С великой неохотой должен я признаться тебе, что правоверные жрецы – среди них были и твой дед и мой – поддержали дерзкого похитителя короны, который был в то время приверженцем древнего вероучения. Не менее сотни моих предков, равно как и твоих и многих других жрецов, умерли здесь, на берегах священного Нила, а предков Рамсеса мы знаем всего лишь десять колен, и всем известно, что родом они из чужих земель, из презренных шаек аму! Он такой же, как и все семиты. Эти люди любят скитаться, презрительно называют нас «пахарями» и издеваются над мудрым законом, по которому мы возделываем землю и живем честным трудом, ожидая переселения в вечную страну смерти. Они же все время кочуют, отправляются в походы за добычей, спускают суда на соленые волны и не ведают милого сердцу родного очага. Они селятся там, где расцветает выгода, а когда им уже нечего больше срывать, они ставят свой дом в другом месте. Таким был Сети, таков и Рамсес! Он живет в Фивах с год, а затем уходит на войну, в чужие земли. Он не знает благочестия и не внимает совету мудрецов. А каков отец, таковы и дети! Вспомни о кощунственном поступке Бент-Анат. Я говорил, что фараон ценит чужеземцев. Подумал ли ты, что это для нас значит? Мы стремимся к возвышенным, благородным целям и в борьбе с оковами плотских чувств стали хранителями душ. Бедняк спокойно живет под сенью закона и через нас приобщается к сокровищам духа, а богатым мы предоставляем неисчерпаемые ценности искусства и науки. Ну, а теперь обрати свой взор на чужие страны! На востоке и на западе по пескам пустынь скитаются со своими жалкими шатрами кочевые племена. На юге скотоподобные отродья поклоняются птичьему перу и уродливым идолам и бьют их, если боги не приносят им счастья и удачи. На севере, правда, есть организованные государства, но всем своим искусством и наукой они обязаны нам, а на их алтарях под видом жертвы богам все еще льется человеческая кровь. Таким образом, чужие страны несут нам только упадок, растление. Вот почему чуждому влиянию не следует поддаваться, вот почему оно ненавистно нашим богам. А царь Рамсес – чужеземец по крови, по духу и по облику. Мысли его всегда где-то далеко – эта страна слишком ему тесна, – и он никогда не поймет, в чем истинное благополучие его народа. Он не почитает никакого учения, он вредит Египту, и это дает мне право сказать: «Долой его с престола!»