Сестры - Эберс Георг Мориц - Страница 75

Темные тучи к утру совершенно рассеялись. Северо-восточный ветер разорвал их, а тучегонитель Зевс поглотил.

Утро выдалось великолепное. Дневное светило, поднимаясь над горизонтом, разогнало седой туман, нависший над Нилом, рассеяло легкую, как ткань бомбикса, дымку, окутавшую восточные горы, и, прогоняя ночной холод, залило ослепительными лучами каждый уголок обширного города, протянувшегося по западному берегу реки. Улицы, дома, храмы и дворцы, корабли, стоявшие в гавани, — все горело и сверкало в жгучем сиянии.

Пользуясь северо-восточным ветром, корабли готовились к отплытию вверх по Нилу. На берегу громадной реки толпились кормчие и матросы и с громкими песнями ставили паруса и поднимали якоря.

Трудно было себе представить, как могут выбраться из этой массы судов корабли, готовые к отплытию. Но каждое судно, управляемое опытной рукой, благополучно выходило на фарватер реки, и скоро весь Нил заполнился лодками с распущенными парусами. Казалось, что вся река покрылась бесчисленными плавающими палатками.

Длинные ряды тяжело нагруженных верблюдов, ослов и толпы темнокожих невольников тянулись по улице к гавани. Невольники, еще не утомленные трудовым днем, распевали песни, и бичи надсмотрщиков еще покоились за поясом.

Повозки, запряженные быками, нагружались и разгружались на пристани, группируясь возле нескольких крупных купцов, большинство которых было одето по-гречески и только меньшая часть — в египетском одеянии. К ним собирались кормчие судов, предлагая свои товары или отдавая свои суда в наем.

Шумнее всего было в той части гавани, где под большими палатками сидели чиновники податных сборов. Большая часть судов становилась на якорь у Мемфиса только для того, чтобы уплатить нильскую пошлину на стол царя.

По соседству с гаванью находился базар. Там лежали горы фиников и зерна, воловьи шкуры и сушеная рыба и раздавался рев рогатого скота, пригнанного на продажу.

Как на птичьем дворе между прилежно роющимися курами гордо расхаживают пестрые петухи и павлины, так среди хлопотливой толпы работников и купцов проходили пешие и конные солдаты в пестрых одеждах и блестящем вооружении. Развалясь на носилках или стоя в великолепных раззолоченных колесницах, проносились царедворцы в праздничных ярких плащах красного, голубого и желтого цвета; проходили увенчанные венками жрецы в белых одеждах, веселой толпой шли нарядные девушки, дожидаясь в соседних кабачках, когда их позовут танцевать или играть на флейтах.

И среди всей этой волнующейся толпы дети завистливо смотрели на корзины с печеньем, которые ловко несли на головах мальчики булочников. Собаки, всюду шнырявшие по рынку, жадно обнюхивали воздух, когда мимо них проходили носильщики с припасами, и некоторые громко лаяли, когда проходила горожанка со своим невольником, в корзине которого под фруктами и зеленью лежал кусок свежей говядины.

Садовники, мальчики, девушки приносили на деревянных шестах или на досках и жердочках цветочные венки, гирлянды и благоухающие букеты, а на том месте берега Нила, где стояли на якоре царские суда, рабочие обвивали зеленью и гирляндами мачты с флагами и украшали их разноцветными фонарями.

Длинная процессия празднично одетых жрецов, представителей пяти фил [96] касты жрецов соединенной страны, с подарками и штандартами тянулась по направлению к царскому дворцу, и толпа почтительно расступилась перед нею.

Эвергет, брат царя, правитель Александрии, праздновал сегодня в Мемфисе день своего рождения, и весь город должен был принимать в этом участие.

В первом же часу по восходу солнца в храме Пта, величайшей и древнейшей святыне в славной резиденции фараонов, принесены были жертвы. Недавно найденный бык Апис, к которому рано утром Эвергет пришел на поклонение и который ел из рук царя, что считалось благоприятным предзнаменованием, был весь увешан золотыми украшениями. Дворец, где он жил, и дом его матери [97] были богато убраны цветами. Так же украсили и помещение коровы, которую держали для Аписа.

Жителям Мемфиса было разрешено заниматься своими обычными работами только до обеда, а потом должны были закрыться рынки, лавки, мастерские и школы, а на большой базарной площади перед храмом Пта решено было дать за счет царей бесплатные светские и религиозные представления для мужчин, женщин и детей.

Двое мужчин из Александрии, один уроженец Лесбоса, другой из Палестины, член иудейской общины, ни по одежде, ни по языку не отличавшийся от своих эллинских сограждан, приветствовали друг друга возле якорной стоянки царских судов. Несколько судов, распустив пурпурные паруса, уже плыли по Нилу. Их тяжелые, выложенные слоновой костью, золоченые носы гордо поднимались над водой.

— Через два часа я отправлюсь домой, — сказал иудей. — Могу я тебя просить сопутствовать мне в моей лодке? Или ты пойдешь завтра, а сегодня решил посмотреть праздник? Везде будут устроены представления, а при наступлении темноты ожидается большая иллюминация.

— Какое мне дело до варварских затей! — возразил лесбиец. — Одна египетская музыка приводит меня в отчаяние. Мои дела закончены, товары, которые идут через Беренику и Коитос из Аравии и Индии, я осмотрел и выбрал все, что мне надо. Раньше чем мой корабль бросит якорь в Мареотийской гавани, другие встретят меня в Александрии. Я не останусь ни одного лишнего часа в этом огромном угрюмом гнезде. Вчера я осматривал гимнасии и знаменитые купальни, довольно плачевные, по правде говоря. Я не ошибусь, если скажу, что их можно сравнить с рыбными рядами и купальнями для лошадей в Александрии.

— А театр! — воскликнул иудей. — Наружный вид еще ничего, но игра! Вчера давали «Таису» Менандра [98] . В Александрии актера, осмелившегося изображать соблазнительную и холодную гетеру, забросали бы гнилыми яблоками. Возле меня сидел толстый черный египтянин, кондитер или что-нибудь в этом роде, так он все время за бока держался от смеха. Но я могу поклясться, что он не понял ни одного слова во всей комедии. Теперь в Мемфисе мода даже между ремесленниками говорить по-гречески. Так я могу надеяться, ты будешь моим гостем?