Жвачка и спагетти - Эксбрайя Шарль - Страница 6

Тарчинини поклонился и вошел в покойницкую, оставив своего спутника с Джанфранко. Последний пытался завязать разговор, но натолкнулся на стену молчания, так как американец был уже сыт по горло пустой болтовней. Вдруг Лекок насторожился, не понимая, что за звуки до него доносятся. Он обернулся к двери, за которой исчез комиссар и откуда как будто слышалось бормотание. Он взглянул на Джанфранко – слышит ли и он эти звуки – но лицо сторожа ничего не выражало. Сайрус А. Вильям решил выяснить, в чем дело. Он бесшумно подкрался к двери, приоткрыл ее, и то, что он увидел и услышал, показалось ему диким сном. Склонившись над трупом Эуженио Росси и трепля его по щеке, комиссар Тарчинини говорил:

– Значит, Эуженио, ты больше ничего не можешь мне сказать? Но пойми же, если ты сам захотел уйти из жизни, я не стану тревожить твой покой, который ты решил вкусить до срока; но ведь тебя убили, правда? И ты хочешь, чтобы я отомстил, так ведь? Как же мне отомстить, если ты мне не поможешь? Ну, сделай маленькое усилие, наведи меня на след! Это все любовь, верно? Ты убил себя или тебя кто-то убил из-за женщины?

Сайрус А. Вильям вошел и остановился около комиссара, сопровождаемый Джанфранко.

– Значит, синьор комиссар, вы тут ломаете комедию перед трупом? Это постыдно! Просто постыдно!

Джанфранко, разинув рот, смотрел на Лекока, который осмеливался так говорить с комиссаром. Последний же улыбался. Видя недоумение сторожа, он тихо сказал:

– Е mi americano...

Сайрус А. Вильям взорвался:

– Да, я американец и горжусь этим, когда вижу европейские, а точнее, латинские нравы! У нас уважают умерших, господин комиссар!

– Да, а у нас их любят... Я возвращаюсь в комиссариат. Вы со мной?

Озадаченный этим непринужденным тоном, Лекок не сразу последовал за удаляющимся Тарчинини. Джанфранко, воспользовавшись этим, шепнул ему:

– Зря вы, синьор, так говорили с комиссаром. Он умеет объясняться с мертвыми! Он унаследовал этот дар от своей бабки, так мне говорили...

Сайрус А. Вильям пожалел, что под рукой нет бутылки виски: он выпил бы сейчас не меньше полбутылки и, может, хоть тогда почувствовал бы почву под ногами.

Людовико Тарволи ждал их. Когда они вошли в кабинет, он спросил:

– Ну и какое твое мнение, Ромео?

– Спроси сначала синьора Лекока, Людовико.

Комиссар из Сан Фермо Миноре повернулся к Сайрусу А. Вильяму, который кратко изложил свое мнение:

– Я считаю, что это, несомненно, самоубийство. Синьор Росси покончил с собой, выстрелив в висок через носовой платок.

– Любопытно... А пистолет? Вы его нашли?

– Ба! Его могли украсть... Я думаю, воров в Вероне хватает?

– Да, голодных много... А платок?

– Какой-нибудь мальчишка или собака...

– Понятно... а ты, Ромео, как считаешь?

– Я считаю, что его убили.

Последовала пауза, во время которой Людовико Тарволи лукаво поглядывал на Лекока, однако последний сделал вид, что не замечает этого, подозревая, что оба итальянца сговорились над ним посмеяться. Он уселся поудобнее и небрежно заметил.

– Я держусь своего мнения, хотя, правда, мне, синьор Тарчинини, мертвые не поверяют своих тайн.

Ничуть не удивившись, Тарволи сказал только:

– А! Так вы знаете?

Не воображают ли эти два голодранца, что могут потешаться над Соединенными Штатами в лице Сайруса А. Вильяма?

– Я знаю одно, синьор Тарволи: все, чему я был свидетелем сегодня утром, – позор! Человек покончил с собой ночью, а в одиннадцать дня это еще обсуждается! И, наконец, следователь уголовной полиции разыгрывает непристойное представление в морге, делая вид, что беседует с мертвецом! Шарлатанство! Шарлатанство в духе отсталых народов старой Европы, растленной, прогнившей до мозга костей!

– А вам-то какое дело?

– Как? Но...

– Я, Тарволи Людовико, говорю вам, синьор Лекок: что вы лезете в наши дела? Я зам это, конечно, дружески говорю, но вы примите к сведению. Мы ведем следствие, как нам кажется лучше, и не американцам, которых наши же предки понаделали в тех краях...

– Вы оскорбляете Штаты, синьор!

– Не смешите меня! Ваша молодость, которой вы так гордитесь – кто же ее создал, как не мы, наши эмигранты? Вы нам всем обязаны, синьор Лекок, всем, потому что ваши хваленые Соединенные Штаты еще не родились, а мы, итальянцы, уже двадцать пять веков творили историю и все еще не имели права отдыхать! Когда вы сделаете столько же, тогда и являйтесь со своими советами.

Сайрус А. Вильям был, в сущности, славным малым и признал, что зашел слишком далеко.

– Простите, синьор комиссар, но мы не любим, когда смеются над наукой... и когда мне говорят, что синьор Тарчинини общается с мертвыми...

– А почему бы и нет?

– Но послушайте! Наука...

– Есть вещи, которых никогда не обнаружить вашим лабораториям со всей их наукой!

Тарчинини вмешался в спор:

– Ну конечно, синьор, я не разговариваю с умершими так, как вы имеете в виду. Мы, понимаете, стремимся, чтобы наши предположения обрели образ... мы их разукрашиваем... такая старая слабость... может быть, это потому, что мы никогда не были особенно счастливы в материальном плане. Когда я вижу перед собой незнакомого мертвеца, я пытаюсь вообразить его живым... понять, чего он мог желать... чего у него не было или что он потерял... причину его смерти, синьор; и почти всегда это женщина. Тогда я пытаюсь представить себе и ее... и поэтому я почти уверен, что Эуженио Росси не самоубийца.

– На чем основывается ваша уверенность?

– Во-первых, на интуиции...

– Интуиция! Главное – надежные доказательства. А частицы пороха вокруг раны доказывают самоубийство. Надеюсь, вы их разглядели?

– Разглядел, синьор Лекок... но неужели вам кажется естественным, что человек, перед тем, как покончить с собой, побрился у парикмахера?

– Не понял?..

– У нашего клиента оказались еле заметные следы парикмахерского мыла в складках левого уха; я за это ручаюсь, потому что уже имел дело с подобными уликами.

– Он хотел привести себя в приличный вид перед смертью! Что тут удивительного?

– И такой чистоплюй идет стреляться на заброшенной стройплощадке?

– Ну, не мог же он покончить с собой посреди пьяцца Эрбе?

– А у себя дома? Нет, синьор, мне трудно представить себе человека, который, решив застрелиться, идет бриться в парикмахерскую...

– Значит...

– Значит, мы будем требовать экспертизы.

– По-моему, вы зря потеряете время.

– Время – единственная вещь в Италии, которую можно позволить себе расточать. Кстати, Людовико, что сказал врач?

– Он сказал, что парень застрелился около полуночи. Он тоже считает, что это самоубийство. Но странно вот что: крови вытекло очень мало.

– Есть у тебя сведения об этом бедняге Эуженио Росси?

– Да, он представитель фирмы "Маффеи", – знаешь, галантерея...

– Да.

– Он ездит как представитель этой фирмы... Его сектор – Мантуя, Феррара, Равенна, Падуя и Виченца. Он должен был выехать вчера поездом в двадцать три часа... В кармане нашли билет и порядочно денег.

– Багажной квитанции нет?

– Нет.

– Странно.

– Думаешь?

– Вряд ли Росси ехал в Мантую вот так, без ничего, верно? Ну, а если он не сдал чемодан в багаж, то куда он его дел? Что вы об этом думаете, синьор Лекок?

– Признаться, я об этом не думал, но я не знал, что тот человек собирался куда-то ехать.

– Я знаю, где чемодан!

Американец и Тарволи недоверчиво поглядели на Тарчинини, а тот, выдержав паузу, объявил:

– У убийцы, как и револьвер!

– Вы отстаиваете свою версию об убийстве?

– Да, синьор Лекок.

– Дело ваше.

Вспомнив о своих обязанностях, Тарволи заметил:

– Надо будет взять у вдовы разрешение на вскрытие.

– Какова была ее реакция на сообщение о смерти мужа?

– Ей еще не сообщали.

– До сих пор!

Изумленный американец вскричал:

– Вы хотите сказать, что женщина, овдовевшая по крайней мере двенадцать часов назад, еще не предупреждена?