Канадский гамбит - Эхерн Джерри - Страница 23

Глава тринадцатая

Французского языка Фрост почти не разумел. Отчего этот человек болтает по-французски? Что за тарабарщина? Что за чушь? И где он? И где остальные?

Наемник поднял веко.

Морщинистое лицо — всего лишь в нескольких дюймах над его собственным.

Седая шевелюра. Серая вельветовая куртка.

Фрост напряг память и, для разнообразия, чуть ли не впервые в жизни, построил грамматически верную фразу на языке Рабле и Ронсара:

— Je ne comprends pas Francais — parlez vous Anglais?

— Шуть-шуть, месье. Ви при параде?

— При параде? — ошеломленно переспросил Фрост. — Ах, да… Вы, наверно, хотите спросить, в порядке ли я?

— Oui, oui!

Фрост сощурился и тотчас пожалел об этом. Наемнику почудилось, будто сейчас голова его расползется на части.

— Да, — прохрипел Фрост.

Он с трудом перевел взгляд на свои руки. Перепачканы кровью, но кровь уже засохла.

— Помогите подняться…

Старый канадский торговец осторожно поставил наемника на ноги. Фрост с опаской потрогал левую сторону головы и начал медленно валиться в другое, не выбитое им окно. Старик подхватил капитана, удержал, не позволил упасть.

Боль отступила.

— Что у меня с головой? — спросил Фрост.

— А?

— Что. У меня. С. Го-ло-вой?..

— А-а-а! Сарапин. Кровь.

Наемник осторожно — бесконечно мягко пощупал голову снова. Кажется, да. Царапина. Пуля скользнула, содрала кожу, оглушила.

Безвредная рана, положительные герои дурацких боевиков получают именно такие, чтобы зритель не слишком скучал…

Уже рассветало.

— Другие где? Мои друзья? Агент ФБР? Женщина? Ребенок?

Француз лишь пожал плечами да руками развел.

Далеко на противоположном конце улицы, у речной пристани, догорали останки баржи. Молодой врач стоял на коленях прямо в грязи подле О’Хары, который, к вящему изумлению Фроста, не лежал, укрытый саваном, а сидел, прислонившись к деревянному крыльцу охотничьего домика. Рядом, правда, лежало чье-то тело, и уж оно было укрыто с головой.

Фрост потрогал старого канадца за плечо, указал на живописную группу напротив.

Согласно закивав, торговец обнял Фроста за плечи, помог выбраться на улицу, подойти поближе. Доктор не обратил на приближающуюся пару ни малейшего внимания, однако ирландец повернул лицо и слабо ухмыльнулся:

— Пятерка по поведению. Заслуженная и круглая. И сам уцелел, и к нам не поленился пришкандыбать… Но выглядишь ты, маэстро, еще хуже, чем я себя чувствую.

Фрост хмыкнул.

Врач, наконец, обернулся и оживленно заговорил с лавочником по-французски. Перевел взгляд на Фроста, сморщился.

— Я велел Жерару не давать вам двигаться, пока сам не осмотрю повреждений. К сожалению, этому человеку, — доктор кивнул на ирландца, — досталось очень крепко, и заняться вами сразу не получилось.

— Где Элизабет? И где Кевин? Фрост отшагнул от старика, закачался, но сумел сохранить равновесие.

— Уволокли обоих, маэстро, — с неподдельной грустью произнес О’Хара. И громко застонал, когда врач принялся зондировать рану.

— Что-о?

— Уволокли, — проскрежетал зубами побледневший ирландец. — Умыкнули. Обоих — и Кевина, и Элизабет.

— Сволочь! — до боли в горле заорал Фрост. — Сволочь! Проклятая красная сволочь!

И повалился, уже не в силах держаться на подгибавшихся, внезапно сделавшихся бесконечно слабыми ногах…

Прибывший в тот же день отряд по борьбе с террористами немедля ринулся по следам банды Баадер-Мейнхофа, а капитан Генри Фрост сызнова очутился на больничной койке — теперь уже в теплой компании Майкла О’Хары, который валялся по соседству, накачанный всеми существующими противошоковыми и антисептическими средствами. Ирландец, правда, пытался возражать против успокоительных снадобий — подобно самому Фросту, — но врач коротко и недвусмысленно приказал своим подопечным заткнуться и делать что велят.

Морфий снял Фросту боли, однако привел наемника в столь приятное опьянение, что капитан долго высказывал оставленному охранять раненых полицейскому свое мнение о канадской сыскной сноровке. Мнение было пристрастным и непечатным.

Когда раздраженный страж порядка потерял терпение и уселся караулить в коридоре, подальше от придирчивого критика, Фрост удовлетворенно вздохнул и погрузился в глубокий, целительный сон.

Миновало пять дней.

На шестой Фрост осведомился у стоявшего рядом и щупавшего ему пульс врача:

— Доктор, когда я подымусь? Подняться надобно срочно.

— А для чего, капитан? — с подозрением осведомился медик.

— Найти эту сволочь, вызволить Бесс и ребенка, потом перебить всю упомянутую сволочь до последнего человека. Посему повторяю вопрос: когда я выйду?

— Выйдете… отсюда?

Фрост кивнул и с удовлетворением отметил, что движение головой уже почти не причиняет боли. Тем лучше, подумал он, тем лучше. Просто замечательно…

— Сегодня — едва ли. Завтра — пожалуй. Послезавтра — обещаю. Но зарубите себе на носу: вы покинете клинику не для того, чтобы метаться по канадским лесам, размахивать томагавком и снимать скальпы!

— То есть?

— То есть, — осклабился доктор, — юридическая сторона дела находится вне моей компетенции. А как представитель медицины, сообщаю: на тропу войны вы сможете ступить лишь через несколько недель. Уразумели?

— Тогда я выписываюсь не позднее, чем завтра.

Доктор пожал плечами.

— Повторяю: завтра. Точка, период.

— И я тоже, док, — подал голос О’Хара.

Фрост покосился.

За пять вынужденно проведенных вместе дней ирландец и наемник, сами тому изумляясь, умудрились подружиться. И крепко подружиться.

— В таком случае, мистер О’Хара, — улыбнулся врач, — я перевожу вас из хирургического отделения в психиатрическое.

Он подмигнул Фросту и прибавил:

— Точка. Период.

— Почему?

— А потому, дорогой мой, что рана в живот — весьма неприятная штука. Очень часто — смертельная, ибо при неблагоприятных обстоятельствах пострадавший умирает от перитонита.

— Чего?

— Воспаления брюшной полости. Ваша рана, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить, заживает без осложнений. Однако, ежели попытаетесь разгуливать — или, того хуже, подвиги вершить, швы затрещат, начнется кровотечение, а уж заражение почти гарантирую. Выйдете в эту дверь прежде, нежели минует неделя — обижайтесь лишь на себя самого… Да только не позволю я вам выйти.

— М-да… Разумею. Но все равно, выписывайте завтра.

— Еще слово — и обоих не выпишу!

— А мы сбежим, — уведомил Фрост. — Умение удирать входит в профессиональную подготовку.

— Дурачье! — только и рявкнул врач. Он развернулся, разгневанно прошагал к двери, захлопнул ее с небывалым дотоле грохотом.

— Кажется, рассердился, — произнес ирландец. — А теперь выкладывай: что надумал делать? По глазам вижу: тебе уже ясно, как силки расставить кой-кому.

— На счастье наше, ты федеральный агент, Майк…

— Да, но здесь мои права почти равняются нулю. Чужая территория… Ба, старина, да капитан Фрост, кажется, вынашивает противозаконный умысел?

— Самолет еще не угнан, верно?

— Никак нет.

— И диверсий не обнаружено?

— Не-а.

Откинувшись на подушку, Фрост закурил “Кэмел”, затянулся.

— Придется потерпеть дымок, маэстро. Иначе мне скверно думается… Телевизионная передача об испытательном полете намечается завтра? И репортаж поведут прямо с. военной базы?

— Ага, — сказал явно озадаченный ирландец.

— Прекрасно. Элизабет и Кевин остались у них в лапах на пять дней — вполне достаточно, чтобы Чильтон-старший не то, что соловьем запел, а симфоническим оркестром сделался. Ergo…[2]

— Что?

— Я же филолог несчастный. Блистаю знанием латыни. Стало быть, — Фрост осекся, ибо, невзирая на отчаянную попытку шутить, комок в горле поднялся изрядный, стало быть, если Бесс и Кевин до сих пор живы, то лишь по единственной причине. Мерзавцы хотят удостовериться, что слова доктора — чистая и полная правда. Гарантировать себя от возможного надувательства. “Надуешь, ублюдок, — поглядишь…”