Черная Орхидея - Эллрой Джеймс - Страница 37

— Мой старинный друг, чудак Джорджи Тилден, сделал из него чучело. У старины Джорджи была масса всяческих талантов. Во время войны мы с ним служили в шотландской части, и я спас ему жизнь, когда несколько твоих доблестных соотечественников, озверев, стали колоть нас штыками. Джорджи обожал кино, ему нравилось ходить в кинотеатры. Когда после окончания военных действий мы возвратились в Эбердин и увидели, что это была за дыра, Джорджи убедил меня поехать с ним в Калифорнию — он очень хотел сниматься в немом кино. Без меня он был как без рук, сам мало чего стоил, поэтому, послонявшись по Эбердину и убедившись, что там нам ничего не светит, я сказал ему: «Ладно, Джорджи, Калифорния так Калифорния. Может быть, мы там разбогатеем, а если и нет, то, по крайней мере, потерпим неудачу в краях, где всегда светит солнце». Я вспомнил отца, приехавшего в Америку в 1908 году. У него тоже были наполеоновские планы, но, женившись на первой попавшейся немецкой эмигрантке, он успокоился и всю жизнь горбатился на «Пасифик Газ энд Электрик».

— Что было дальше?

Эммет Спрейг постучал вилкой по столу.

— Постучу по дереву, но это было удачное время для приезда. Голливуд тогда представлял непаханное поле, но вот немое кино переживало свой расцвет. Джорджи устроился осветителем на студию, а я нашел работу по строительству отличных домов — отличных и дешевых. Я жил за городом и вкладывал все заработанное в свой бизнес, затем стал брать кредиты в банках и у ростовщиков, которые были не прочь дать мне в долг, и начал покупать отличную недвижимость — отличную и дешевую. Джорджи познакомил меня с Маком Сеннетом, и я помог Маку построить несколько декораций к фильмам в его павильоне в Эдендейле, а потом попросил у него кредит на покупку очередной недвижимости. Старина Мак разглядел во мне хваткого парня, потому что сам был таким. Он дал мне кредит с условием, что я помогу ему в постройке жилого микрорайона — Голливудленд — прямо под этим жутким тридцатиметровым указателем, который он установил на горе Ли, для того чтобы рекламировать дома, которые он собирался там строить. Старый Мак умел считать деньги. Для строительства этих домов он привлекал актеров массовки и, наоборот, для участия в массовке брал строителей. После десяти-двенадцатичасового рабочего дня на съемках фильма про кистоунских копов, я отвозил актеров на стройку Голливудленда, и они работали там еще по шесть часов при искусственном освещении. В нескольких фильмах меня даже упомянули как ассистента режиссера. Старина Мак таким образом благодарил меня за то, что я помогал ему эксплуатировать его рабов.

Мадлен и Рамона с мрачными лицами продолжали свою трапезу, похоже, что они слышали эту историю уже в сотый раз. Марта, поглядывая на меня, продолжала рисовать.

— А что стало с вашим другом? — спросил я.

— Храни его Господь, но для всякой истории успеха найдется своя история неуспеха. Джорджи не смог обаять нужных людей. Он не стремился развивать данный ему Богом талант и в итоге оказался на обочине жизни. В 36-м он попал в автокатастрофу, в результате которой стал инвалидом, и сейчас его можно назвать бедолагой-неудачником. Я иногда плачу ему за то, чтобы он присматривал за некоторыми из моих домов, которые сдаются в аренду, и, кроме того, он занимается вывозом городского мусора...

Я услышал резкий скрипучий звук и, посмотрев на другую половину стола, увидел, как вилка Рамоны, не попавшая по картошке, заскребла по тарелке. Эммет произнес:

— Мама, ты себя хорошо чувствуешь? Еда нравится?

Потупив глаза, она ответила:

— Да, папочка. — Казалось, Марта поддерживает ее за локоть. Мадлен снова принялась заигрывать с моей ногой под столом, Эммет сказал:

— Мама, ты и наш признанный гений почему-то плохо развлекаете нашего гостя. Может быть, вы соблаговолите принять участие в разговоре?

Мадлен снова коснулась моей ноги, когда я хотел было разрядить обстановку какой-нибудь шуткой. Подцепив вилкой небольшую порцию гарнира и не спеша ее прожевав, Рамона Спрейг произнесла:

— Мистер Блайкерт, а вы знаете, что Рамона-бульвар назвали в мою честь?

Перекошенное лицо женщины при этих словах словно окаменело: она произнесла их с какой-то странной торжественностью.

— Нет, миссис Спрейг, я не знал этого. Я думал, что бульвар назвали в честь «Рамоны-Карнавал»[11].

— Это меня назвали в честь карнавала, — ответила она. — Когда Эммет женился на мне из-за приданого, он пообещал моей семье, что использует свои связи в городском совете по градостроительству, чтобы одну из улиц назвали в мою честь. Дело в том, что он не смог купить мне обручального кольца, так как все его деньги были вложены в недвижимость. Мой отец рассчитывал, что это будет какая-нибудь красивая оживленная улица, но все, на что оказался способен Эммет, — это тупиковая улочка в квартале красных фонарей в Линкольн Хайтс. Вы знаете этот район, мистер Блайкерт? — в ее прежде безжизненном голосе появились нотки ярости.

— Я там вырос.

— Тогда вы знаете, что мексиканские проститутки, живущие там, привлекают клиентов, выставляя себя в окнах. Что ж, когда Эммету удалось переименовать Розалинда-стрит в Рамона-бульвар, он решил устроить мне маленькую экскурсию на эту улицу. Когда мы там проезжали, проститутки приветствовали его по имени. Некоторые даже называли его прозвищами, обозначавшими некоторые его анатомические особенности. Меня это очень огорчило и обидело, но через некоторое время я с ним поквиталась. Когда девочки подросли, я стала проводить собственные карнавалы, прямо здесь, перед домом, на лужайке. В качестве массовки я привлекала соседских детей, и мы разыгрывали эпизоды из жизни мистера Спрейга, о которых он предпочел бы забыть. Которые...

Внезапно раздался оглушительный удар по столу. От удара повалились бокалы и задребезжала посуда. Чтобы дать ссорившимся сторонам прийти в себя и не смущать их своими взглядами, я уставился на свои колени и заметил, что Мадлен стиснула ногу своего отца так, что у нее побелели костяшки пальцев. Другой рукой она вцепилась в мою ногу — с силой, наверное, в десять раз превышавшую ту, которую я мог от нее ожидать. В воздухе повисла напряженная тишина. Через некоторое время заговорила Рамона Спрейг:

— Папа, я согласна отрабатывать харчи ради мэра Баурона или депутата Такера, но не ради альфонсов Мадлен. Простой полицейский. Боже, Эммет, как низко ты меня ценишь.

Затем я услышал скрип стульев, удар коленей об стол и звук удаляющихся из комнаты шагов. Я заметил, что стиснул руку своей фирменной боксерской хваткой. Оторва-Мадлен прошептала: «Извини, Баки. Извини». Вдруг я услышал бодрое:

— Мистер Блайкерт! — Я поднял голову, удивленный свежестью и здравомыслием, звучавшим в этом голосе.

Это была Марта Спрейг, она протягивала мне листок бумаги. Я взял его свободной рукой; Марта улыбнулась и вышла из комнаты. Мадлен все еще бормотала свои извинения, когда я посмотрел на рисунок. Там были изображены я и Мадлен, оба совершенно голые. Мадлен лежала на спине, раздвинув ноги, а я пристроился между ними и грыз ее своими огромными зубами.

Сев в «паккард», мы с Мадлен отправились на Саут Ла Бре. Я вел машину, а она всю дорогу благоразумно молчала. И только когда мы подъехали к мотелю под названием «Красная Стрела», она произнесла:

— Приехали. Здесь чисто.

Я поставил автомобиль перед зданием, рядом с другими припаркованными драндулетами; Мадлен пошла к регистрационной стойке и через несколько секунд вернулась с ключами от одиннадцатой комнаты. Поднявшись к номеру, она открыла дверь; я включил свет.

Комнатушка была окрашена в мрачно-коричневые тона и пахла предыдущими постояльцами. Я слышал, как в соседнем номере идет оживленная торговля наркотиками; Мадлен вдруг напомнила мне свое изображение на том рисунке Марты. Я протянул руку, чтобы выключить свет, но Мадлен меня остановила:

— Пожалуйста, не надо. Я хочу на тебя посмотреть.